— Может, — ответил он, оскалившись. — Но что ты тогда будешь делать? Откажешься от идеи воскресить брата.

Он был коршун и питался чужим горем. Но Ясон делал это не из тщеславия или жадности, он просто хотел нас всех спасти и верил в то, что это возможно. Лицо его становилось таким мечтательным. Дело его жизни воплощалось во мне и измерялось моей готовностью убить брата.

— Он станет совершенно новым существом! — говорил Ясон. И если раньше в его повадках было больше от военного, то сейчас ему не хватало белого халата и залпов электричества позади, чтобы он стал похож на доктора Франкенштейна.

— Я правда первая, кто согласился?

— Мы не так давно нашли ответ, — ответил Ясон. А затем, словно бы чуть устыдившись, добавил:

— Кто-нибудь да согласится, у меня много агентов. Но ты здесь, и я здесь, и все может случиться очень скоро. Ты мне нужна, Эвридика. Ты всем нам нужна.

— Я вам не нужна, — ответила я. — Вам нужно, чтобы я убила своего брата.

— Кто боится смерти, не получит воскресения, так?

— Это девиз румынских фашистов. Мне такое не нравится.

Ясон замолчал, и я замолчала, а потом он встал, и я села рядом с Орестом. Мы болтали ногами, и я все думала, что обязательно должен выехать поезд. Пути были черные и пыльные. У меня были лавандовые туфельки со множеством застежек, а у Ореста ботинки с острыми носами, такие блестящие, что мне сложно было назвать их черными.

— Что думаешь? — спросил он. — Веришь этому парню, Эвридика?

— Я не знаю. Наверное, я ему верю. Я имею в виду, я верю в то, что он сам верит в то, что говорит.

Орест сказал:

— Так как насчет Орфея?

— Все мальчишки мечтают стать королями.

— Я с детства хотел снимать порно.

Мы засмеялись, и я обняла его. Мне повезло с друзьями, но друзья не могут выбрать за тебя. На то они, собственно, и друзья, чтобы оставить выбор за тобой. Орест не говорил, что все это будет просто ужасно. И не говорил, что у меня может быть единственный шанс.

Он сказал:

— Ты прекрасный друг. И я знаю, что ты прекрасная сестра.

Это могло знать что угодно, так что почти ничего не значило. Я боялась, что смогу убить Орфея и боялась, что не смогу. В конце концов, я способна была ждать очень долго, но годы жизни Орфея вернуть не могла.

Он сильный, смелый и благородный, такой рассудительный и спокойный. Так всякий ли мальчишка хочет стать королем?

Ясон вернулся с тремя пластиковыми стаканчиками, от них пахло растворимым кофе.

— Хотите в подсобку? — спросил он. — Там даже диванчик есть. И больше я вам кофе приносить не буду. Но сами можете и заварить.

Я покачала головой. Кофе был действительно плохой. На Свалке он роскошью не был, инженеры продавали кофе за бесценок, ведь он не насыщал. Но Ясон словно бы специально купил самое дрянное, что только имелось в продаже. Мне стало почти обидно.

— Сахара тоже нет, — сказал Ясон, а затем плеснул себе в кофе какой-то прозрачной, пахнущей алкоголем жидкости. Орест сказал:

— Доверия не вызывает.

— Пробовать будешь?

— Еще бы.

Теперь мы снова сидели втроем. Ясон был рядом со мной, и я чувствовала, что он такой же теплый, как и все другие люди. Моя история подходила к концу, и я это знала. Нужно было выбирать. Я сказала:

— А что должен будет делать не-живой король?

— Вести нас. Если с ним все пройдет успешно, по всей стране люди начнут возвращать своих любимых. У нас будет армия.

— Представляешь, сколько их во Вселенной? Они раздавят нас.

— Но мы сможем воевать с ними на равных. И продемонстрировать все эволюционные преимущества человеческой нервной и душевной организации.

— Или все недостатки, если уж мы собираемся иметь дело с расой космических захватчиков.

— Так мы собираемся?

Я промолчала, мне стало так неловко, что я даже сделала глоток отвратительного кофе и тут же об этом пожалела.

Орест сказал:

— Но что насчет Орфея? Он сможет жить нормальной жизнью?

— Сможет жить. Или умрет. И то и другое много милосерднее его теперешнего состояния.

Да откуда Ясону было знать? Никто из нас не знал, что с теми, кто провел внутри тварей так долго, как и с теми, кто мертв. Моя учительница говорила (я подслушала это), что чувствовала холод, а потом — ничего. Но если ничего продолжается довольно долго, это уже непохоже на сон.

Все же у кофе был уютный запах. Когда-то, еще у Нетронутого Моря, учителя пили такой кофе в перерывах, они зевали и делились сплетнями, и иногда ловили меня и говорили, что нехорошо прятаться вот так. А я рассматривала их туфли, у которых были блестящие носы. Я отлично помнила, как учительница истории говорила о законсервированном времени, эта мысль тогда показалась мне очень важной, и я до сих пор часто думаю ее в разных вариациях.

Орфей любил эту жизнь со смешными, глотающими кофе учительницами. Преступлением было бы не попытаться подарить ему все это снова. Даже дышать всегда было огромным наслаждением.

— От тебя ничего особо не требуется, — говорил Ясон. — Только нанеси удар, ты даже не почувствуешь, что он умирает.

Ясон не знал и не мог знать, что я увижу, и что почувствую. И я не могла заставить себя поверить ему, хотя, безусловно, так было бы намного легче.

— Ясон, прекрати вести себя, как галлюцинаторный бред, — сказал Орест.

Ясон засмеялся, а я нет. Я вдруг почувствовала себя игрушкой, которую забыли завести. Что же было не так с идеей Ясона? Или, лучше сказать, что в ней вообще могло понравиться?

Я смотрела на схемы на полу и ничего не понимала в них. Тогда я спросила про мисс Пластик.

— Вам ее не жаль?

Ясон сразу понял, о ком я говорю. Он сказал:

— Слабачка.

Но я видела, что ему жаль. Быть может, это было решающим фактором. Его светлые глаза в тот момент потемнели, а губы скривились. Я подумала, что мисс Пластик была ему очень важна, и ему жалко, что так все вышло, и он ничего из этого не может сказать, потому что жизнь положил на то, чтобы казаться злее, чем есть.

Я обняла Ясона, и он вздрогнул.

— Что ты делаешь? Я сейчас передумаю доверять тебе хоть сколь-нибудь ответственное задание. Ты же мямля.

Я молчала. У Ясона билось сердце, и это был громкий, мерный звук. Он сказал:

— Ну да ладно. Хотите прогуляться по путям?

И я ответила, что очень хочу, а Орест сказал, что делать все равно нечего. И мы спрыгнули вниз, как очень плохие дети в фильмах, и пошли вперед, туда, где было темно. Я видела провода, толстые и пыльные, похожие на гигантских мертвых змей, а потом все стало пустым и темным, только где-то далеко горел желтый огонек.

— Здесь неплохо, — говорил Ясон. — Хуже, чем в Зоосаду, но под землей еще остаются какие-то силы. Здесь легче дышится.

Я вдохнула поглубже и почувствовала разницу, хотя, быть может, Ясон успокаивал себя, а я была слишком доверчивой.

— Интересно, — спросила я. — Почему мы можем ходить в темноте, даже когда почти ничего не видим?

— Благодаря вестибулярному аппарату и проприоцепции, — ответил Ясон. — Мой вопрос: как вам наш парк?

— Если представить, что эти пыльные провода — лианы, выглядит даже экзотически, — ответил Орест. — В таком случае я вопрошаю, почему все здесь, кроме нас, естественно, ходят в белом?

— Потому что мы ждем, — сказал Ясон. — И мы надеемся.

То, что начиналось как смешная игра, превратилось вдруг в серьезный, грустный разговор.

— И умирать легче, — сказал Ясон. — Если веришь. Я видел таких, кто почти не боялся.

Еще некоторое время мы шли в полной темноте, а потом свет, похожий издали на желтый цветок, постепенно стал разрастаться, и я увидела поезд. Он был как доисторический зверь, вернее его замерший скелет.

— Знаешь, мы стараемся поддерживать Свалку. Это все же живое место. Электричество, вода. Люди работают, чтобы у других все это было.

Твари вправду почти не мешали людям Свалки делать то, что они хотят. Просто у человечества оставалось все меньше сил. Общественный транспорт первым пришел в упадок, люди стали менее мобильны. Но многие другие сферы были еще живы. На Свалке оставались школы, электростанции, больницы.