– Ну ясно, разве я умею вежливо ответить, – вот бы Костю сюда! Ну какие ж у меня способности, – вот Костя!..

Однажды, когда Петр Алексеевич сдержанно, по своему обыкновению, похвалил Егора за успехи в английском языке, Егор спросил:

– А как у вас там Лопатин занимается? Хорошо успевает?

– Лопатин? – Петр Алексеевич поднял брови. – Лопатин? Довольно посредственные способности. Большое самомнение, но способности – средние.

– Та-ак! – со значением сказал Егор.

Я не думала, что Егору, кроме немецкого, который проходили в школе, надо заниматься еще и английским; худой, слабый, он и без того целыми днями сидел за учебниками. Но Петр Алексеевич стоял на своем:

– Способности к языкам редкие. Уж пускай позанимается, покуда я жив. Он схватывает легко, без усилий. И любит это. Зачем же мешать?

– Пусти меня к себе на урок во второй класс. Я хочу посмотреть, как ты с малышами.

– Приходите, – ответил Андрей. – Хоть завтра!

И я пришла. Я зашла в класс до звонка и сразу увидела Степу Ивашкина, сына хозяйки Петра Алексеевича.

В прошлом году я сидела у директора, когда он пришел записываться в школу.

– Документов нету, потеряли, – сказал он тогда. – Мое фамилие Ивашкин.

Директор Марья Сергеевна спросила, готовясь записать в книгу:

– Имя?

– Степа.

– Отчество? Он молчал.

– Что же ты молчишь? Какое у тебя отчество?

Он молчал.

– Ну, как звали твоего отца?

– Не знаю.

У парнишки так потемнело лицо, так отяжелели веки и сжались губы, что я бы на месте Марьи Сергеевны отступилась. Но она не унималась:

– Как это ты не знаешь? Имя своего отца не знаешь?

– Не знаю.

– Гм… Как же записать?.. Ну, если ты сам не знаешь – как называет его твоя мать, когда говорит о нем?

– Кобель.

Чего больше было в его голосе – тоски или вызова? Несмотря на малый возраст и мелкий рост, Степа Ивашкин оказался одним из самых больших озорников в школе. По-моему, тут было то же самое, что с Сеней Винтовкиным: таким способом он утверждал себя. Так обращал на себя внимание. Так заставлял помнить о себе. Он рос, как сорная трава, без всякого присмотра. Его мать, кладовщица в магазине, дома почти не бывала, и в прошлом году старушка классная руководительница заговорила с ней о детском доме. Но мать ответила:

– Нарожайте своих и отдавайте. А мой будет при мне.

Время от времени до меня доходили слухи о каком-нибудь Степином подвиге: то он бритвой разрезал чье-то пальто на вешалке, то во время урока плясал на подоконнике и чуть не свалился на мостовую. По сравнению с ним наш Сеня был тише воды, ниже травы.

Войдя в класс, я тотчас увидела Степу. Ребята еще не расселись по местам, до звонка оставалось минут пять. Степа стоял у доски и выводил на ней какие-то каракули…

– Ивашкин, положи мел! – молила его девочка с торчащими косичками. – Ивашкин, я же сегодня дежурная! Ивашин, отойди! Мне надо стереть с доски, сейчас Андрей Николаевич придет.

В голосе ее звучали слезы. Но Ивашкин и ухом не вел.

Я подошла, взяла у него мел и положила на место:

– Садись-ка, сейчас звонок.

Он, не сопротивляясь, отдал мел. Повернулся к окну, задумчиво посмотрел на улицу. Потом глубоко вздохнул, словно задумал что-то, и… полез на шкаф. Да, он взял стул, влез на него, потом левой ногой уперся в раму классной доски, подтянулся на руках и взлетел на шкаф, где и уселся, безмятежно глядя на меня сверху.

Дежурная чуть не зарыдала в голос:

– Ивашкин! Сойди! Ну что тебе, жалко? Сойди, говорю!

Зазвенел звонок, и тотчас в дверях показался Андрей. Я уселась на заднюю парту, ожидая, что он скажет, что сделает. Но он ничего такого не сделал. Поздоровался с детьми, мельком взглянул на шкаф и отвернулся.

– Соня, кого у нас нет сегодня?

Встала дежурная и, тараща голубые глаза, ответила:

– Круглова Мити и Петрушенко Нины. Они больны. Андрей Николаевич, а Ивашкин…

Андрей не дал ей договорить:

– Кто не сделал домашних уроков? Ты, Вова? Почему? Хорошо, объясню. Теперь давайте проверим примеры. Читай, Боря.

Боря встал и очень громко, словно звал кого-то с другого берега реки, прокричал:

– К двадцати шести прибавить семьдесят четыре, получается сто!

– У кого иначе? Что тебе, Соня?

– Андрей Николаевич! А Ивашкин…

– Я вижу, Соня. – Андрей подошел к пустой парте, достал из полинявшей холщовой сумки тетрадку, развернул ее и подал на шкаф Ивашкину. – Следующий пример читает Степа.

Ивашкин чуть охрипшим голосом произнес:

– Восемьдесят девять прибавить пятьдесят три, выходит сто тридцать два.

По классу прошел шум, поднялись руки.

– Таня, как у тебя?

– Сто сорок два!

– А у тебя, Люся?

– Сто сорок два!

– Как ты считал, Степа? К восьмидесяти прибавить пятьдесят – сколько будет? Сто тридцать, правильно. Ну, а к девяти прибавить три? Ну, а теперь что надо сделать? К тридцати прибавить двенадцать – сколько же будет?

Проверка шла быстро, потом начался устный счет. Андрей как будто кидал в класс мячик и снова ловил его – это походило на игру.

– Ну-ка, от двадцати четырех отнять тринадцать? Федя! Лева! Даша! Так! К сорока восьми прибавить девятнадцать? Соня! Вера!

Время от времени он кидал мяч на шкаф. Степа отвечал с переменным успехом – то верно, то врал.

Потом решали задачу, потом записывали задание на дом – были в этом уроке легкость и веселье. К Степе Андрей больше не обращался, словно забыл о нем. Он был безмятежен, спокоен, весел. Когда прозвенел звонок, ребята кинулись к шкафу, но Андрей увел их в коридор. Дежурная Соня стерла с доски показала Ивашкину язык и тоже выбежала за дверь.

Мы остались с ним наедине. Я сидела на задней парте, он на шкафу – сидели и глядели друг на друга. Степа нахохлился. На лоб падала прядь волос, точно птичье перо, зубы чуть выдавались вперед, лицо было землистое. И весь он походил на птенца, попавшего в чужое гнездо. Ему очень хотелось слезть, но он не желал неуклюже сползать при мне – взобрался-то он по вдохновению, ни о чем не думая. А теперь могло и не получиться с таким блеском. Вот он и сидел, глядя на меня с хмурым упрямством.

– Помочь тебе слезть? – спросила я.

Он не удостоил меня ответом. И как я могла вообразить, что он согласится!

На следующем уроке читали рассказ о том, как девочка Маша шла в школу: мимо клуба, вдоль речки, через мост…

– А ты, Валя, как ходишь в школу?

Валя ходила мимо леспромхоза, сворачивала около кино и сразу попадала к школьной двери.

– А ты, Степа?

Ивашкин вздрогнул. Он устал, ему надоело сидеть на шкафу, он не ждал вопроса. Приподняв голову и посмотрев на Андрея, он вяло ответил:

– Я всегда хожу прямо.

Урок продолжался, а я все глядела на этого мальчишку, который привык ходить прямо.

Когда опять зазвенел звонок, Андрей повернулся к Ивашкину, протянул руку и сказал как ни в чем не бывало.

– Прыгай!

Поколебавшись долю секунды, Степа принял руку и, опершись на нее, легко спрыгнул со шкафа.

– А ему ничего за это не будет? – спросила дежурная Соня. – За то, что он на шкаф влез?

– Давай надерем ему уши, – ответил Андрей.

…Мы увиделись с ним только вечером, дома.

– Ты молодец, – сказала я, – ты здорово придумал – не обращать на него внимания.

– Это не я придумал. Это придумал Семен Афанасьевич. Я всегда до смерти хотел его удивить, а он никак не желал удивляться.

Заозерск. Незаметная улица. Детдом.

Лючии Ринальдовне Веткиной.

Милая Лючия Ринальдовна!

Большое спасибо за письма, они меня в госпитале вот как поддерживают. Плечо заживает, не беспокойтесь, это я Вам уже недавно писал. А вдогонку пишу потому, что у меня для всех вас новость.

Проснулся нынче и ушам не верю, кто-то в палате поет: