Мамулечка, у тебя может сложиться впечатление, что это письмо полностью посвящено моему мужу, но дело в том, что уже бывшему.

Нам с ним и разводиться не придётся мы ведь, и так в юридическом разводе, а теперь и в моральном.

Я знаю, что эта новость тебя нисколько не огорчит, твоё отношение к нему сразу с первого момента знакомства, было однозначным — негативным.

Чтобы покончить окончательно с этой темой, могу тебе сообщить, что Миша намылился покинуть Израиль и в скором времени собирается перебраться в Штаты — счастливого ему пути.

Ты не думай, я не бравирую перед тобой, просто за четыре года я, наверное, поумнела или повзрослела, а он за четыре месяца угробил всё, что я свято хранила к нему в своей душе — безграничную любовь и преданность…»

Разворачивая второй лист письма от дочери, Фрося машинально проанализировала только что прочитанное — такой быстрой развязки она, конечно, не ожидала, но по тону предыдущих писем чувствовалось, что семейный корабль дочери терпит крушение.

Как теперь сложится жизнь Анютки трудно было предположить, хотя почему трудно, ведь жила дочь четыре года без этого напыщенного пижона и ничего, не сломалась, а более того, наладила карьеру, обрела собственный круг интересов и связей.

Теперь у неё будут руки и сердце развязаны, и кто его знает, может её половинка где-то ходит рядом, она ведь ещё и родить спокойненько может.

Фрося тут же для себя отметила, что она сама родила Сёмку почти в тридцать восемь лет.

Волевым усилием отогнала от себя не во время нахлынувшие раздумья и прильнула глазами к продолжению письма:

«Мамочка, грустно осознавать, но мы твои дети, доставляем тебе больше огорчений, чем радостей.

Ничего тут не поделаешь, так складывается жизнь.

Мне Андрейка написал про его не сложившуюся семейную жизнь с Настей и про их окончательный разрыв.

Не могу сказать, что я очень сильно огорчилась, узнав от него эту новость, ведь наши ситуации в чём-то очень даже перекликаются, и он, и я, любили своих половинок, и готовы были многим поступиться ради их счастья и благополучия.

Разница только в том, что я окончательно разочаровалась в своём гонористом петухе, и моя доченька остаётся со мной, а он, похоже, по-прежнему любит свою кралю, и отлучён от воспитания сына.

Я знаю из его письма, что он заточил себя в добровольную ссылку и мне его безумно жалко, ведь вдали друг от друга, мы на диво очень сблизились, на столько, на сколько отдалились со Стасиком.

Хотя, я до сих пор лелею мысль, что он мой, по-сути, братик-близнец, когда-нибудь одумается, а я ему безоговорочно всё сразу прощу.

Мамуль, обязательно напиши, как сложились соревнования у Сёмки, он среди твоих детей самый толковый и настоящая опора для матери, ни то, что мы старшие, разлетелись кто куда, и только одни от нас переживания.

Мамуль, я тебе писала, что Маечка сейчас много времени находится в доме у Ривы и очень к ней привязалась.

Моя дочь свободно уже шпарит на трёх языках — иврите, русском и английском, а Меир для неё абсолютный авторитет, ведь, как мы выяснили, он является ей родным дядей.

Вот только я никак не могу его ассоциировать — братом.

Кстати, он в декабре уходит в армию, а после неё собирается поступать в университет и легко предположить, что на медицинский факультет.

Мамуль, ты не думай, Маечка тебя не забыла и в этом не моя заслуга, а Ривы, которая постоянно показывает ей твои фотографии, и рассказывает о тебе всякие интересные истории, даже я, когда их слышу, сижу, затаив дыхание.

Рива окончательно ушла из больницы, она вышла на преждевременную пенсию по состоянию здоровья, у неё совсем слабое сердце.

Майкл уговаривает её пройти операцию на открытом сердце, чтобы стимулировать работу клапанов, но она пока не соглашается, боясь не пережить её.

Да, я уже окончательно перевелась в одну из лучших больниц Израиля в Тель-Авиве, работаю там от армии, много работаю и делаю довольно сложные операции, а также занимаюсь научной деятельностью.

Я ведь тебе уже писала о созданной Майклом группе.

Некоторые наши разработки уже получили признание и даже лицензии.

С одной из них я скоро полечу на семинар в Париж.

Мамулечка, как я мечтаю, что когда-нибудь смогу с какой-то нашей разработкой прилететь в Москву, я бы каждую свободную секундочку провела в твоих объятиях.

Мы пили бы, как и раньше на кухне чай из больших кружек и говорили, говорили, говорили…

Милая мамулечка, если бы я тогда послушала тебя и не связала бы свою жизнь с бывшим уже мужем, то, до сих пор жили бы рядом, но в этом поздно корить себя, история не имеет сослагательного наклонения.

Я крепко, крепко тебя обнимаю и целую.

Милая мамочка, хочешь верь, а хочешь нет, в моей жизни родней и ближе человека не было и никогда не будет!

Привет и мои запоздалые соболезнования тёте Аглае.

До свидания, всегда моя роднее всех родных милая мамочка, твоя очень соскучившаяся по тебе Анютка.»

Не успела Фрося дочитать до конца последнюю прощальную фразу дочери, как её глаза застлали слёзы.

Она сидела, отвалившись в кресле, руки с письмом безвольно упали на колени и она вся погрузилась в воспоминания.

В тумане от накипевших слёз, она опять видела свою милую девочку, не эту взрослую, находящуюся вдалеке от неё, а девчурку со смугленьким личиком и чёрненькими шёлковыми кучеряшками, принятую из рук уходящей в гетто Ривы и, которую первый раз приложила к своей распирающей от молока груди.

Летела жизнь полная тревог и событий, и в ней её Анютка росла и взрослела.

Долгое время дочь была самым близким и надёжным другом для неё, но уже четыре года, как она находится в недосягаемости, но и оттуда от неё веет безграничным, дочерним теплом.

Глава 65

После прочтения письма от дочери, Фрося так ушла в свои думы, что не услышала, как возвратилась из похода по магазинам Аглая.

Зайдя в зал, та остолбенела:

— Подруга, посмотри в зеркало, на кого ты похожа!

Ты, что решила в Москве устроить солёное море?!

Быстренько возьми себя в руки, что ещё там случилось, надеюсь все живы, здоровы…

— Аглашка, ну, что ты прицепилась, что бабе и поплакать нельзя, тем более, после того, как прочитала письмо от своей любимицы.

Нет, там всё в порядке, не считая плохого самочувствия Ривы и того, что моя дочь, наконец, поумнела или выздоровела, и рассталась со своим распрекрасным муженьком, которого ждала, и боролась за его освобождение четыре года.

Представляешь, а он заявился на всё готовенькое и душу ей мотал своими идиотскими идеями, хватит того, что она из-за них вынуждена была уехать от меня в другую страну.

— Так, это для тебя не трагедия, что молодая бабёнка остаётся без мужской ласки?

— Аглашка, ласки хочется принимать от любимых или любящих, а не от раздутых от самомнения индюков, а именно таким мой бывший зятёк и был, и есть.

— Так, что нового она для себя открыла, что решилась на разрыв с ним, поумнела говоришь, чтоб потом только локти не кусала.

— Аглашенька, чёрт с ним с этим Мишей, у меня с самого начала к нему душа не лежала.

Укатит в Америку, так скатертью ему дорога, у Анютки хоть будут руки развязаны, она такая умница, целеустремлённая и необыкновенной доброты девочка.

Не прошло ещё четыре года, как она приехала в Израиль, а уже выучила язык, подтвердила свой диплом врача и является уже ведущим хирургом, делает сложнейшие операции, а теперь ещё занимается научной деятельностью в области пересадки донорских органов, скоро в Париж едет на какой-то семинар.

И это подруга ещё не всё — Анютка недавно стала хозяйкой четырёхкомнатной квартиры в Телль-Авиве с видом на море.

— Фроська, ты непостижимая дурёха, с такой любовью и гордостью говоришь о ней, а ведь, как не крути, но она тебе не родная и вряд ли ты с ней когда-нибудь ещё встретишься…

Аглая хотела ещё что-то добавить к сказанному, но слова застряли в горле.