Настя молчала. Ее глаза блестели. Вместо нее мне ответил Петя Антонов:

— Э, Семенов, ты чего там расчирикался?

Я обернулся. На нас смотрел весь класс. Меня осуждали, а Настю… Настю жалели.

— Про тебя, что ли, почирикать? — Я шагнул в сторону Пети, до странного спокойный. — Староста, которому плевать на свой класс. Хороший мальчик, который раньше всех приходит в школу, учится на одни «пятерки» и расчесывается при каждом удобном случае. Идеал просто! Только вот идеалом ты стал не потому что лучший, а потому что задавил всех тех, кто пытался идти рядом с тобой. Когда Антон стал учиться лучше тебя, ты целую травлю устроил на его фамилию. До тех пор упирался, пока не сломал его. А давай-ка вспомним все те бесчисленные разы, когда ты на коленях вымаливал у учителей отличные оценки, думая, что никто не видит. Что скажешь, вспомним? Знаешь, а из вас с Настей отличная пара получится. Двое самовлюбленных выродков, блистающие на публике и гнилые изнутри.

Петя не знал, куда деваться. На него смотрел весь класс. Но я знал, что это — ненадолго. Петя был виновен абстрактно, а я устроил скандал здесь и сейчас. Предупреждая готовую разразиться бурю, я подошел к своему месту, скинул учебник и тетрадки в пакет и двинулся к выходу.

— Не волнуйтесь, все пройдет, — бросил я на прощанье. — Я во всем виноват. На самом деле у нас прекрасный класс с милыми людьми, волшебными эльфами и добродушными гномами. Только со мной школьный бог облажался.

Я ушел, хлопнув дверью. Не было ни малейшего сожаления. Все это копилось во мне десять долгих лет, и теперь вырвалось наружу. Я знал, что прав, и это ощущение заставляло улыбаться.

Я никогда не был образцовым учеником, но прогулять школу решился впервые. Поэтому я не знал, куда пойти и чем заняться. Вроде как в таких случаях полагается шататься по поселку с друзьями, но люди, которых я мог таковыми считать, либо пропали без вести, либо скрывались от Разрушителей. Поэтому я отправился на центральную площадь.

Присев на скамейку напротив старинного фонтана, доживающего свой век в качестве гигантской клумбы, я задумался. Пытался осмыслить все произошедшее, составить из элементов цельную картину. Что произошло со мной? Где я теперь и куда идти дальше?

Девушка, которую я любил, подарила мне поцелуй и исчезла. Увижу ли я когда-нибудь ее? Наверное, нет. Эта история окончена. Мои чувства к Маше так и остались непонятными. Она провела ночь с человеком, которого я считал другом. По собственному желанию, или он влез в ее мозги так же, как сделал это с Катей? Правды уже не найти.

И, наконец, Брик. Парень, заставивший меня поверить в себя. Если бы не он, не было бы ничего: ни танца, ни поцелуев, ни сумасшедшей Элеоноры, о которой я не мог вспоминать без улыбки. Да, и еще: не было бы крушения надежд и пятидневной комы.

Я сидел в одиночестве на скамейке, под тяжелым осенним небом. Шестнадцатилетний подросток, не знающий, куда и зачем идти.

— О чем задумался? — Чей-то грубый, с хрипотцой голос привел меня в чувства.

— А? — повернулся я.

Рядом со мной сидел человек лет пятидесяти в милицейской форме. Я вцепился пальцами в колени и, наверное, побледнел. Что еще им надо?

— Не волнуйся, я не зомби, — улыбнулся мне милиционер. — Михаил Геннадьевич. Можно просто дядя Миша, меня так племянники зовут.

— Дима, — прохрипел я и пожал протянутую руку.

— Очень приятно. Так о чем задумался, Дима? Что-то серьезное?

Я пристально вглядывался в его глаза, мысленно повторяя фразу: «Я не зомби». Кажется, дядя Миша был обычным человеком. Более того, он казался знакомым. Покопавшись в памяти, я вспомнил его лицо. Это он дал мне платок, когда банда Рыбы избила меня.

— Так, не очень, — сказал я, отведя взгляд.

— Да ну? Прогуливаешь школу, чтобы думать о всякой ерунде? Не поверю.

Вот черт! А с другой стороны, разве запрещено законом прогуливать школу?

— Поссорился с классом, — буркнул я. — Решил уйти.

— Ну, ситуация, конечно, скверная, но не смертельная. Хочешь, скажу тебе одну мудрую вещь?

Я пожал плечами.

— Когда перевалит за тридцать, ты об этом даже не вспомнишь. Так что не стоит сильно переживать. Каждый раз, когда тебя что-то тревожит, задавай себе вопрос: будет ли меня это беспокоить через год? Два? Десять лет?

Это меня немного покоробило. У любого подростка поперек горла стоят поучения взрослых.

— А вам плевать на то, что с вами в этом возрасте было? — вдруг огрызнулся я.

Дядя Миша остался спокойным.

— Не на все. Мне плевать на то, как полоумная учительница вызывала родителей в школу каждую неделю. Плевать на то, что отличники-активисты позорили меня на собраниях. Плевать, что первая школьная красавица рассмеялась, когда я пригласил ее в кино. Но один случай не получается выбросить из головы.

— Какой?

Дядя Миша достал из кармана мятую пачку сигарет и предложил мне. Я отказался, и он закурил сам.

— У меня были друзья, — сказал он, выпуская клубы едкого дыма. — Тогда я считал их друзьями, хотя на самом деле это были просто ребята, с которыми мы валяли дурака после уроков. Ну, знаешь, из тех, что с юных лет зубрят не арифметику, а лагерные понятия. Что смотришь? Думал, ментами рождаются?

— Да я ничего, просто.

— Был среди них один… Ванька Косяк. Прозвище, естественно. Однажды он на моих глазах ограбил старушку. Вырвал у нее сумку из рук и убежал. Так вот, я очень сильно жалею, что ничего не сделал тогда.

— А что вы могли сделать? — пожал я плечами.

— Я мог догнать его и заставить вернуть сумку. Мог найти его потом и набить морду, объяснить, что он не прав. Мог сунуть руку в карман и дать старушке денег. Ведь в кошельке у нее было не так уж много, и я ни капли не обеднел бы. А еще я мог пойти в милицию и рассказать о том, что видел. Но я ничего этого не сделал. Тем вечером я, морщась, пил с ребятами портвейн, купленный на деньги пенсионерки, и выдумывал дурацкие оправдания себе и Ваньке.

Я не знал, что сказать. Представил себя на месте дяди Миши и понял, что поступил бы точно так же. То есть, никак.

— Самый страшный грех — это бездействие, — продолжал мой собеседник. — Почему-то в заповедях о нем нет ни слова. Я на службе уже почти тридцать лет, повидал всяких людей. Убийц, воров, насильников. Некоторые хорохорятся до последнего, некоторые рыдают и ползают на коленях. Но все они получают наказание. А за бездействие наказания нет. И каждый день, когда ты наслаждаешься жизнью, где-то в глубине души шевелится это гадкое воспоминание о том, как ты стоял и ничего не делал. Нельзя искупить этот грех, когда поезд ушел.

Дядя Миша в последний раз затянулся и бросил окурок в урну.

— Я вспомнил про этот случай по одной причине. Судьба подкинула мне шанс загладить вину. Я хочу вмешаться в то, что происходит сейчас здесь. Может быть, тогда у меня получится выбросить из головы ту старушку.

Он посмотрел на меня. Его лицо, только что бывшее таким добродушным, помрачнело. Глаза сверкнули холодным блеском.

— Кабанец тебе что-то сделал? — спросил он.

— Кто?

— Старший сержант Кабанец, который вчера приходил к тебе домой. Он бил тебя? Пытал? Угрожал?

Я растерялся. Переход с темы воспоминаний на сегодняшний день случился слишком быстро.

— Бил? Нет, не бил…

— Дима, поверь мне. Я не только мент, но еще и человек. Давай так: откровенность за откровенность, идет? Думаю, тебе тоже хочется кое о чем меня спросить. Чтобы помочь своему другу. Или подруге.

— Подруге? — удивился я.

— Речь о Маше. Я не буду спрашивать, где она. Просто ответь на мои вопросы, а я отвечу на твои.

Я смотрел на этого внезапно появившегося в моей жизни человека и спрашивал себя: можно ли ему довериться? Здравый смысл советовал извиниться и убежать домой, но какая-то иррациональная часть меня тянулась к дяде Мише. Он не выглядел героем-одиночкой из американских фильмов, но зато хотел помочь.