— А я, наоборот, считала, что подобными вещами ты пренебрегаешь.

— Да, безусловно, — подтвердил с энтузиазмом Рихард. — Для меня важней другие ценности, чем круглая печатка МНК[12].

— Вот то-то и оно, Рихард, — с энтузиазмом сказала Ладена. — Я же с некоторых пор предпочитаю круглую.

— Ну ты у нас всегда была математичка…

— Поэтому не надо было забывать, что я могу прикинуть и подытожить!.. Но все равно ты — восхитительный мужчина, и тебе положена гвоздика.

Меня от этих разговоров выворачивало наизнанку. В особенности когда он, продев гвоздику в лацкан темного пальто, сказал:

— Так я могу все еще думать?..

Тут я не выдержал. Выдернул изо рта сигарету, швырнул ему под ноги, схватил Ладену за руку и решительно сказал:

— Поехали домой, Ладена! Нам еще собираться — а в два поезд. Мама, наверно, там с ума сходит!

Конечно, это вышло не ахти как умно, но, если бы я на минуту дольше пробыл возле этого комедианта, я бы не знаю что выкинул.

— Уже так поздно? — сделала испуганное лицо Ладена.

А Рихард сделал пируэт:

— Не смею вас задерживать, друзья. Счастливого пути!

И пошел к мостовой, где возле тротуара у него была машина.

Вишня с Яркой тактично стояли поодаль.

Я обернулся к ним и перевел взгляд на Ладену. Я видел, что она сейчас не со мной — мыслями она с Рихардом. В голове моей от всего этого сделался сумбур, и я сказал единственное, что способен был тогда произнести:

— Может, зайдем куда-нибудь? Я с самого утра жутко хочу выпить!

Мы снова замолчали. Потом я спросил:

— Ты что, послала ему извещение о свадьбе?

— А почему бы нет? — ответила она и слегка покраснела.

— А для чего это было нужно? — спросил я.

— Не кричи на меня, сделай милость, — сказала она, что было просто глупостью, поскольку я совсем на нее не кричал.

9

Мы помирились только через четверть часа. Рихард был мне противен с первого взгляда, и я сказал это Ладене. А еще сказал, что при желании и я мог пригласить любую девчонку. Хоть десять баб. На что Ладена ответила:

— А почему же нет? Конечно, мог бы.

И тут меня взорвало. Взорвало от спокойствия, с каким она это произнесла. Я неожиданно понял, что рассчитывать мне не на что: говорит обо мне как о постороннем, сама так хороша и так самонадеянна, видит, что я терзаюсь, и ей наплевать… Потом стал убеждать себя, что ни к чему теперь забивать подобными вещами голову. Пари не состоялось. Так о чем речь? Не более как о девчонке, которую случайно встретил и которую, по существу, не знаю. У каждого из нас своя жизнь — а на руках свидетельство о браке. Мы новобрачные. Только ничто от этого не изменилось. И для Ладены тоже.

— Я страшно хочу есть, — сказал я первое, что пришло на ум, и уж не знаю, как я в ту минуту поступил бы, если б Ладена отклонила мое предложение пообедать и поехала бы в общежитие.

К счастью, она сказала, что не против посидеть в каком-нибудь примитивном заведении, поскольку все эти шикарные рестораны в последнее время действуют ей на нервы. Вопрос, понятно, был не в нервах, а в деньгах. Ведь я-то думал, что мы все поедем к Колману и разопьем там выигранные пять бутылок. Но Колман смылся. Потерпел фиаско — это было ясно. И вот мы начали подсчитывать свои ресурсы. Ладенина повышенная стипендия ожидалась только через неделю. Я же свою прохлопал, заработав в конце летнего семестра две тройки. Сообща мы наскребли всего сто восемь крон.

Мороза такого, как накануне, правда, не было, но солнце за весь день ни разу не показалось — и Ладена в тонком платье и коротеньком пальто стала зябнуть. Мы повернули и пустились боковой улочкой к площади. Бежали, взявшись за руки. Портфель у меня был в левой, букет у Ладены — в правой. Прохожие оглядывались, но нас это не волновало. Когда бежали мимо скверика, попался один папин приятель — пан Заградничек. Он стоял у тротуара и расплачивался с таксистом. Не выпуская Ладениной руки, я помахал ему портфелем — и Заградничек удивленно посмотрел нам вслед. На перекрестке мы свернули влево. Я знал, что дальше, на углу, должна быть забегаловка четвертого разряда, только никак не думал, что народу в ней как сельдей в бочке. Галдеж стоял немыслимый. К счастью, ни одного тупого, хмурого или несимпатичного лица там не было. На столе стоял суп с рубцом, и буженина с хреном чувствовалась уже от двери. Вокруг столов сидели каменщики в свитерах и куртках поверх рубашек, а у окна какой-то пентюх терзал геликон. В басах гармоники явно чего-то не хватало, но этого никто не замечал — тут, кто не ел, тот пил, а кто не пил, тот пел.

Наконец мы нашли два свободных места в дальнем конце зала у длинного стола. Четверо каменщиков с интересом нас оглядывали. Венца и Ладя только кончили ученье, двое других были отцы семейств. Все прибыли из Будейовиц, спали в вагончике, не боялись ни дождя, ни града, ели с огромным аппетитом и во все время обеда говорили с Ладеной. Сперва про то, как стирают себе вечером рубашки, потом про институты — у старшего, широкоротого и сильного, как медведь, бригадира Проузы, училась дочь на медицинском в Пльзени — и, наконец, о футболе.

Это был потрясающий обед: взяли свиную голову, сверх того — докрасна зажаренную колбасу из рубленой свинины с ливером, невероятное количество хрена и охотничью. По случаю торжества взяли ее целую бутылку и попросили принести стопки на всех. Два раза поднимали тост: первый — чтоб теща была доброй, второй за здравие… Правда, пан Проуза так и не поверил, что мы новобрачные. Как только отер рот, выразил сомнение:

— А вы нас, случаем, не разыграли? У молодых ведь это в паспорте!

Потом скользнул еще раз по мне взглядом и добавил:

— И в глазах…

За стопочкой охотничьей такое не обидит, наоборот — поднимает настроение. Мы с Ладеной хитро переглядывались, и я доволен был, что бросили наконец говорить о лекторах и сессиях. А что Ладена так разбирается в футболе и разных нарушениях правил, я действительно не ожидал, не прерывал ее и радовался, что жизнь опять пойдет веселее — сданы экзамены и будет уйма времени на недочитанные книги, на театр и на Ладену. Когда же, отобедав, бригадники поднялись и снова стали пожимать нам руки, я позабыл и Колмана, и неудачное пари — обнял Ладену, любовался ею и слушал геликон. Потом Ладена, передав аккордеонисту десять крон, сказала мне:

— Сейчас кое-что исполнят в твою честь!

И это «кое-что» оказалось арией Цыганского барона, и я пел ее вместе со всем залом, гладил Ладену по коленке, как влюбленный школьник, и восторгался мысленно: «А неплохая забегаловка, ей-богу, неплохая!»

Потом Ладена говорила:

— Где мы, Алеш?..

А я не отпускал ее руки и спрашивал:

— Скажи, ты хоть немножко счастлива?..

— Немножко! — отвечала она, комично округлив глаза.

— Смотри у меня, так держать! — внушал я и лишь тогда выпустил ее руку.

Теперь, кажется, я мог быть собой доволен. Было три часа, а сколько уже я успел! За всю жизнь вряд ли проявил столько решимости, как за один этот день. Я опрокинул последнюю стопку, хотел сказать Ладене что-нибудь хорошее, но она меня опередила и заявила вдруг, что у отца ее точь-в-точь такая фигура, как у пана Проузы.

А я вспомнил, как она с паном Проузой рассуждала о футболе, и спросил, где она научилась так в нем разбираться.

— Дома, где же еще, — сказала она как о чем-то совершенно ясном.

— Твой отец футболист?!

— Чиновник. Был и остается… Такая вот у нас семейка, — ответила Ладена, и я заметил, как во взгляде ее появилось что-то вроде упрямства и тоски (что именно, не мог определить. Возможно, это была ненависть). Ладена стала мне рассказывать, как вместо того, чтобы учиться играть на рояле, что было ее мечтой, она должна была ходить на теннис.

— Отец взял для меня тренера за плату, когда я еще не кончила девятилетку, и иногда сам появлялся вдруг на корте, словно бы случайно. Сядет на лавочку у сетки и начнет прерывать старика Хароуза, изрекая очередную глупость о форхенде или свечах. Старик однажды чуть не схлопотал инфаркт, когда вдобавок к поучению отец влепил мне оплеуху. Таким путем он, видимо, надеялся сделать дочь мастером международного класса. Была у него подобная мечта.