Недолгие сборы кончены, мы выходим. Рыжик остается на ступеньках террасы, провожая нас грустным взглядом, Кутенок, повизгивая от радости, несется по тропинке вперед.

День погожий, но не жаркий, дует ветерок, солнце нет-нет да и закроют белые облака.

До леса от нашего дома рукой подать. Но, добравшись до опушки, мы еще долго шагали просекой и, только углубившись в лес как следует, приготовились расходиться в разные стороны.

Кутенок, чем дальше мы заходили в лес, тем держался ближе к нам, а под конец и совсем рядом пошел. Густые и незнакомые лесные запахи, сторожкая тишина и то возникающие в ней, то замирающие непонятные звуки и шорохи — все это и тревожило, и волновало, и, конечно, пугало маленького пса. Кто знает, что таится за этим огромным кустом? Под чьей ногой хрустнула ветка в той стороне и кто зашуршал листьями в другой? И очень хочется все это узнать и… боязно. Пес то и дело навастривал уши и поводил носом, как бы обратившись весь в слух и нюх.

Я негромко крикнул:

— Эгэ-эй!

Тотчас лес ответил: «Эгэ-эй!»

Кутенок вопросительно поглядел на меня: кто, мол, это там кричит?

— А вот пойдем посмотрим.

Я зашел за куст. Кутенок — следом. По вот его что-то отвлекло, какой-то особо интересный запах, и следующий куст пес обежал уже с другой стороны. Ничего страшного не произошло. Тогда Кутенок обежал кругом еще одну кружавину орешника. Опять на него никто не напал и отбиться от меня он не отбился. Гордый собственной храбростью, пес этак победно огляделся: каково, мол, а?

— Молодец, — похвалил я Кутенка. — А теперь хватит бегать просто так — ищи грибы.

И что вы думаете — понял меня пес. Прошло немного времени, слышим — лает Кутенок на кого-то. Выходим с Любашкой на полянку, видим — стоит наш пес рядом с большим красноголовым подосиновиком и погавкивает на него.

— Это он говорит, чтобы мы его сорвали, — перевела Любашка. — Какой же умный-преумный пес! Надо за это дать ему колбасы.

Так мы и сделали: отдали Кутенку в поощрение один из своих бутербродов.

Чем глубже мы заходили в лес, тем грибы попадались чаще. Подосиновики, подберезовики, изредка белые.

Найдя гриб, Любашка громко выражала свою радость и с бесчисленными подробностями расписывала, как это произошло: как она шла, да как что-то там в траве мелькнуло, она подумала — лист, а это оказался гриб… Столь же сильно огорчалась дочка, когда грибы ей долго не попадались. И я тогда делал так. Увижу за кустом гриб и говорю:

— А теперь, Люба, разойдемся: ты иди той стороной, а я этой. Может, под кустом что и найдется. Уж очень хороший куст — должно под ним что-то быть.

Любашка находила гриб, а я удивлялся:

— Смотри-ка! А я прошел и не заметил…

Мое удивление прибавляло радости Любашке, и она хвастливо объясняла:

— Так я ведь маленькая, мне грибы лучшей видно.

Но вот как-то мы опять заслышали тявканье окончательно осмелевшего и убегавшего все дальше и дальше Кутенка.

Пошли на голос. Пса мы нашли за кустом можжевельника. Однако на сей раз никакого гриба поблизости не было видно. Кутенок лаял на кучку серых листьев, должно быть, что-то почуяв под ней. Наше появление прибавило псу храбрости, он смело сунулся в шевелящиеся листья, но тут же отдернул нос и начал обескураженно шаркать по нему лапой, точно так же, как это было при пчелином укусе. Мы подошли ближе и увидели притаившегося в листьях небольшого ежика.

— Это что? — спросила Любашка.

— Не узнаешь? А помнишь, недавно стихи учила:

Так вот, это тот самый зверь в колючем пиджаке. Можешь потрогать и убедиться.

Мы присели над ежом и погладили его по иголкам. Ежик зафукал, как утюг, на который брызнули, и ловко поддавал своими еще не очень жесткими коричневатыми иголками.

— Не бойся, чудачок, — приговаривала Любашка. — Мы тебя не обидим. Не бойся.

Ежик перестал щетиниться, хотя по-прежнему смотрел черными блестящими глазками из-под надвинутых козырьком игл настороженно, недоверчиво.

— А давайте возьмем его с собой, — предложила Любашка.

Подошла мать, и после короткого семейного совета решено было взять ежа.

Так появился в нашей комнате новый обитатель. Веселое ласковое имя Чудак, которое дала ему Любашка, как-то очень подошло и так за ним и осталось.

Пришли мы домой уже под вечер. Пока разобрали грибы да пока поужинали — стемнело.

Ежа мы оставили в комнате, а сами ушли спать на террасу. Однако только-только мы легли, как за стеной раздался четкий деловитый топот. На секунду топот прекращался, слышался сухой стремительный шелест и снова: топ-топ-топ… Это ежик бегал из угла в угол, натыкался на стену, шаркая по ней иглами, поворачивал и бежал дальше.

Лишь окончательно убедившись, что удрать в лес ему не удастся, Чудак начал обживаться на новом месте. Вот он забрался под стол и зашуршал не то газетой, не то моими бумагами. А вот стало слышно, как покатился и мягко шлепнулся о стену мяч. Прошло еще какое-то время, и загремела посуда в Любашкиных игрушках.

— А он мою посуду не перебьет? — встревожилась дочка.

— Посуду, может, и не перебьет, — ответил я, — а вот спать нам не даст — это уж точно.

Ежик будто услышал наш разговор и затих. Наконец-то!

Но, когда мы уже начали задремывать, за стеной снова зашуршало и вдруг раздался жалобный писк. Еще, еще.

— Это Тузик плачет, — первой сообразила Любашка. — Это он Тузика обижает.

Мы вошли в комнату, зажгли свет. Ежик, зажав в уголок маленькую резиновую собачку с пищалкой, подталкивал ее своими иголками. Писк, который при этом получался, похоже, очень нравился Чудаку.

— Ну хватит! — прикрикнула на ежа мать. — Ишь разошелся.

Любашка взяла Тузика, мы с матерью убрали с полу бумаги, тапочки, мяч, игрушки — все, что могло служить развлечением ежу.

— И чтобы тебя больше не слышно было!

После этого мы спали уже спокойно до утра.

А утром Любашка нашла Чудака в соломенной кошелке, с которой ходили за грибами. Грибной дух, должно быть, напомнил ему его родной лес, и тогда он уснул успокоенный.

Любашка хотела вытащить ежа, но тот зафукал и сердито поддал иголками.

— Это он еще не выспался и не хочет вставать.

И действительно, Чудак снова заснул и спал до самого завтрака.

За завтраком Кутенок хотел познакомиться со странным зверьком поближе. Видя, как Любашка поглаживает ежика по иголкам, Кутенок подошел и тоже потрогал его лапой. Однако лапа сама собой тут же отдернулась — еж, как и вчера, кололся. Видно, придется подождать, когда зверь станет помягче.

Вышел из кухни Рыжик. Принюхался — что за лесной дух в доме? — пошевелил усами и смело пошел к ежику, который в это время лакал из блюдца молоко. Подошел, еще раз понюхал, затем попытался оттеснить ежа боком — укололся, ударил лапой с досады — тоже укололся, сунулся носом к блюдцу — наткнулся на те же иголки. Так ничего и не оставалось коту, как подождать, пока колючий зверь не напьется досыта.

Сам Чудак к своим сокашникам, или, точнее говоря, сомолочникам, большого интереса не проявил. Он понял, что соседи безопасны, и этого ему пока что было вполне достаточно. Позавтракав, Чудак деловито забегал по комнате, оглядывая и обнюхивая новое жилье уже при дневном свете.

Ежик был еще очень маленький и поэтому быстро привык, не дичился, а, наоборот, любил быть там, где люди. Если даже он занимался каким-то своим серьезным делом, стоило позвать: «Чудак, Чудак!» — как он моментально бросал все и бежал на зов.

В свое время Любашка любила играть с Кутенком бумажкой на веревочке. Этому же научила она и Чудака. Ежик, точно как и Кутеша когда-то, азартно бегал за бумажкой, бросался на нее, промахивался и снова бросался, и так до тех пор, пока не вцеплялся в бумажку мертвой хваткой. Тогда его можно было тащить за веревку, можно было поднять, и он самоотверженно висел, поджав короткие мохнатые лапки. Не успокаивался ежик до тех пор, пока не разрывал бумажку в мелкие клочья.