— Как сегодня? — спросил я Камедея. — Приходит простой вор или налетчик и убивает женщину, как сегодня?

— Бывает, — сказал он.

— Бывает, — согласился я, — но когда это случается с матерью Филлис Гольдмарк и когда это случается в тот день, когда я к ней еду, и когда это случается так, как это случилось, случайное совпадение становится весьма сомнительным. Так, Камедей, не бывает, и вы это знаете.

— Я ни черта не знаю, — ответил он.

Нас в комнате было трое: Камедей, Фредерикс и я — и я сказал Камедею:

— А не пора ли что-то знать? А не пора ли что-нибудь узнать? Не пора ли узнать, сколько теперь стоит эта ваша самодельная бомба? Вчера мне за нее предложили полмиллиона долларов!

— Так-таки и предложили! — заорал Камедей.

— Это все еще семечки! — отпарировал я. — Жду более крупных сумм!

— Надо было сообщить об этом, — сказал Фредерикс. — Так у вас ничего не получится, если вы не будете информировать нас о столь серьезных вещах. Надо было об этом сообщить.

— А начальник полиции уже устал от моих сообщений, — заметил я.

— Почему вы мне ничего не сказали? — выпалил Камедей.

— Вы поручили мне разыскать Хортона, — сказал я. — А это сообщение не несет в себе ничего нового. Каждый может подойти и сказать: «Вы знаете, Клэнси, получите миллион долларов». Это всего лишь слова, а слова стоят дешево.

— Не каждый подойдет, — произнес Фредерикс.

Я поглядел на него.

— Не каждый, а только тот, Клэнси, кто знает о бомбе. Мне не хочется думать, Клэнси, что вы начинаете скрывать то, что знаете. Из этого могут получиться одни лишь неприятности.

Камедей бросил на меня отчужденный взгляд и тихо спросил:

— Вы найдете Хортона, Клэнси?

— Найду, — ответил я.

После этого я пошел к Филлис. Ей дали успокоительное, и она лежала поверх покрывала, укрытая халатом. Рядом сидела сотрудница полиции. Я наклонился и поцеловал Филлис в щеку. Она прильнула ко мне.

— Не покидайте меня, Клэнси, — сказала она.

— Не покину, — ответил я, — поверьте, не покину. Больше не покину вас, Филлис. Но теперь надо связаться с вашими родственниками. Посоветуйте с кем.

Она дала мне номера телефонов, и я позвонил тетке и двоюродной сестре — той, что живет в Грейт-Нек. Я не вдавался в объяснения по телефону, а просто сообщил о скоропостижной смерти миссис Гольдмарк, сказав, что звонит друг Филлис и что надо договориться о церемониале похорон. Я стал гораздо более уважительно относиться к Джеку Голдену, когда он в ответ на мой звонок сразу же вызвался приехать и немедленно заняться всеми делами. А тетка выразила готовность прибыть в квартиру Филлис и остаться у нее на ночь.

Затем я вернулся в гостиную и попросил Камедея поставить у дома Филлис человека на всю ночь. Камедей согласился. И еще я попросил у него пятьсот долларов на непредвиденные расходы. Камедей решил, что сумма более чем достаточная. Мир может валиться в тартарары, но это еще не основание выделять рядовому сотруднику на непредвиденные расходы пятьсот долларов. И все-таки я убедил его. Филлис я предупредил, что еще приеду, и отправился с Камедеем в центр за деньгами.

Часть восьмая

И ОПЯТЬ ВАНПЕЛЬТ

Камедей протянул через стол пятьсот долларов, сверля меня холодным взглядом. Я понимаю его состояние: в первый раз в жизни он вручал оперативному работнику такую сумму. Он, очевидно, думал, что я подрываю устои управления и открываю новую эру бессмысленных трат. Он не сводил с меня глаз, когда я засовывал деньги в бумажник, и не смог удержаться от замечания:

— Тут целая куча денег, Клэнси. Не знаю даже, что вы с ней собираетесь делать.

— Остаток я верну, — заметил я.

— Такая сумма, — продолжал Камедей, — способна свести с пути истинного любого полицейского.

— Послушайте, — устало проговорил я, — разве я не принес сюда сто пятьдесят тысяч долларов?

— Это другое дело.

— Само собой разумеется, другое, — согласился я. Когда я поднялся, Камедей остановил меня:

— Потерпите минутку. Что с вами происходит? Вы что, влюбились в эту девушку?

— А разве это не входит в мои служебные обязанности?

— Слушайте, Клэнси, не говорите ерунды. Какие еще обязанности? Ни вы мне ничем не обязаны, ни я вам. Мы просто делаем все, что в наших силах.

— Вот именно: я делаю все, что в моих силах, — высказался я.

Я вышел.

На улице я поднял воротник, сунул руки в карманы и пошел прочь. Вечер был холодный и сырой, и кости мои несли в себе усталость смерти и горя. Я ничего не чувствовал, точнее, мои ощущения были столь многообразны, что в сумме не давали ничего. Казалось, моему начальнику Джону Камедею нет никакого дела до того, влюбился я в Филлис Гольдмарк или какую-нибудь другую женщину. Я пытался убедить сам себя, что и ко мне Филлис не имеет никакого отношения, но тут меня постигла неудача. Ужас смерти, ужас безысходности охватил меня: я был полон до краев и даже через край и всем тем, что характерно для нашего времени: цивилизованной жестокостью и варварским зверством, безотчетными страхами и отчаянной неопределенностью. Я мог внушить себе только одно: я играю в идиотскую игру с командой окруживших меня идиотов, а я достаточно хорошо — или достаточно плохо — образован, в зависимости от того, как посмотреть, чтобы знать, что сегодня, как и тысячу лет назад, не существует ответов на вопросы, чем мы занимаемся, откуда идем и куда направляемся. У меня в кармане пятьсот долларов: я мог бы сесть в такси, доехать до аэропорта и взять билет куда-нибудь — куда угодно. Я был уже потерян, так что имело смысл спросить себя, а не потеряться ли вообще, целиком и полностью и навсегда.

Я решил, что имею полное право спросить себя, влюблен ли я, и прочесть себе лекцию, что я не собираюсь влюбляться, не хочу влюбляться, иначе под угрозой окажется все дальнейшее существование и возможность сопротивляться. Я мог бы преодолеть и победить все, что угодно, в этом мире, не мною созданном и не мною избранном для бренного существования. Если бы не женщина. Я уже пережил смерть единственной любимой женщины, и мне это далось нелегко, а ныне меня одолевал чудовищный страх за Филлис. Страх, ощущаемый головой, сердцем и желудком, и я сдерживал себя, чтобы не пойти к ближайшему автомату, позвонить ей, чтобы убедиться, что она жива и невредима.

Все это я обдумывал, пока шел по вечернему городу; повернув в восточном направлении на Канал-стрит, я сделал то, от чего себя отговаривал: зашел в аптеку и позвонил. Сотрудница полиции все еще была там и сказала мне, что Филлис спит. Голден должен был приехать с минуты на минуту, тетка уже прибыла, а у двери стоял полицейский.

— Когда проснется, — попросил я, — передайте, что я звонил.

— Думаю, она будет спать до самого утра, — ответила сотрудница полиции.

Тут я почувствовал, что голоден как волк, и повернул на Мотт-стрит: там у меня знакомое местечко, где хорошо кормят. Хозяин Лин Чжун подошел к моему столику и вел со мною вежливую уважительную беседу, пока я набивал себе брюхо морским окунем, жаренным по-китайски, и бобами, запеченными в твороге. Наконец, он заметил, что я ем скорее от обиды и отчаяния, чем из чувства голода.

— А это, Клэнси, — заметил он, — не есть цивилизованный подход к пище. У нас здесь изысканная еда, но лишь изредка у нас бывают посетители, разбирающиеся в этом. Я считал вас одним из таких посетителей, и мне огорчительно видеть, что вы так расстроены.

Я ответил:

— Послушайте, Чжун, вы живете на острове посреди бушующего мира. Как одно сочетается с другим? Не беспокоит ли вас мир по временам?

— Самый обеспокоенный человек на свете — это полицейский, — задумчиво произнес Чжун. — Знаете, Клэнси, в старые времена полиции вообще не было. Полагаю, что впервые полиция, как организация, появилась в Лондоне в девятнадцатом веке. Так что полицейский — явление новое и до конца не разработанное.

— Поверьте, он разработан, как следует…