— Но вы-то пришли не для философских дискуссий, — сказал я.

Камедей встал, сделав несколько шагов, повернулся ко мне и выпалил, направив на меня сигару:

— Конечно, я пришел не за этим! Я пришел потому, что мне осточертела ваша беготня на Сентер-стрит! Мне осточертело и то, как вы все время лезете не в свое дело. У вас простое задание: найти местопребывание Хортона при условии, что в Никербокерском университете есть хоть один человек, знающий, где находится Хортон. И больше ничего! Никаких игр в «сыщики и воры»! И не думать, что вы царь и бог, имеющий право отбросить все законы и не считаться с правами, которыми обладает каждый гражданин нашей страны!

Тем не менее здесь мой дом, моя маленькая, жалкая крепость, а не кабинет Камедея. Это он у меня в гостях, и я напомнил ему об этом. И добавил, что мне надоел весь этот бедлам и что я готов хоть сейчас подать в отставку: не только бросить это дело, но и полицейское ремесло. Камедей снова плюхнулся в кресло, затянулся сигарой, отрицательно покачав головой:

— Об отставке, Клэнси, не может быть и речи. Хватит об этом. Меня беспокоит одно: мы топчемся на месте.

— Вы все время говорите мне одно и то же: не сидеть, а искать Хортона. В вашем распоряжении тысяч двадцать штатных сотрудников полицейского управления, у вас есть специализированные подразделения всевозможного профиля, с вами сотрудничают департамент юстиции, сухопутные войска, военно-морской флот, и вы не в состоянии найти Хортона; а я его найти обязан. Вы даете мне всего две недели сроку и предупреждаете меня, что судьба города зависит от того, сумею ли я подчинить своему обаянию старую деву-педагогиню, и что только так я смогу зацепиться за ниточку, ведущую к Хортону. Это абсолютная бессмыслица. Это такая же бессмыслица, как и все дело, как и вся наша жизнь, как весь этот чертов мир. Хотите знать мое мнение?

— Не мешало бы, — сказал Камедей. — За этим я и пришел.

— А я вам его уже высказал. Я считаю, что неандертальцы, правящие миром, должны собраться, прислушаться к соображениям Хортона и отказаться от этой проклятой бомбы.

— Нервы! — произнес Камедей, вынув сигару изо рта и разведя в стороны мясистые руки в умиротворяющем жесте. — Мои нервы, Клэнси, ваши нервы, у каждого из нас нервы, и лучше от этого не становится. Жаль, конечно, но вам-то понятно, что для нас не играет роли, запретят они бомбу или нет. Нам тут надо найти Хортона, а им, в Москве, надо найти Симоновского. И скажу вам еще одно, Клэнси: мы не можем ждать предельного срока. Через десять дней придется все объявить. Такой город за одну ночь эвакуировать нельзя. Потребуется время.

Все это время я внимательно смотрел ему в лицо, затем встал, взял чашку с блюдцем и налил кофе.

— Извините, — произнес я тихим голосом. — Разрешите предложить вам чашку кофе. Я варю хороший кофе.

Камедей сунул сигару в пепельницу, подсел к столу и стал почти человеком. Он стал расспрашивать меня, как мне живется одному.

— Худо-бедно, — сказал я. — Думаю, что бывает хуже.

— У меня шестеро детей, — улыбнулся Камедей. — Поэтому я понятия не имею, как это жить одному. — Он попробовал мой кофе и согласился, что сварен он хорошо.

— Как Кемптер? — спросил я.

Он кивнул и отпил еще кофе.

— Как Кемптер, — повторил он. — Поймите, Клэнси, я уже много лет работаю в полиции. Не так-то просто действовать не по правилам. Мы взяли Кемптера потому, что вы нас об этом попросили, и работали с ним двенадцать часов. Теперь мы его упрятали под замок. Что тоже не сахар. Вид у него не из лучших. Но не можем же мы держать его взаперти до бесконечности. Что нам с ним делать? И что случится, когда он рано или поздно обратится к адвокату, а это неизбежно?

— Ну, и черт с ним, — устало произнес я. — Мне плевать на то, что станет с Кемптером. Да и вам плевать. Как-то я прочел в передовой статье одной заумной газетенки, будто нет никакой разницы между смертью одного человека и миллиона человек; но я-то знаю, что разница есть. И составляет она 999999 жизней. Потому я не собираюсь лить слезы по Кемптеру.

— Завидую вам, — пробормотал Камедей.

— Кемптер заговорил?

— Заговорил, но сказал не так много. Да и не о чем особенно было ему говорить. Но все же он заговорил. Русский его разговорил. Кемптер сказал нам, на кого он работает.

Я так обомлел, что минуты две сидел с разинутым ртом и просто глядел в упор на Камедея. И лишь после этого нашел в себе силы поинтересоваться, на кого же конкретно работает Кемптер.

— На человека, которого зовут Максимилиан Гомес, — проинформировал меня Камедей. Затем он достал сигару, закурил и стал держать паузу, упорно и с подозрением глядя на меня проницательным полицейским взглядом.

Я обдумал сказанное. И заметил, что в этой информации содержится нечто важное.

Камедей пожал плечами, выпуская сигарный дым.

— Важное? Черта с два! Разве для вас, Клэнси, существует что-нибудь важное? Я пытался связаться с вами вчера вечером, чтобы именно вчера вечером обговорить эту новость. Где вы были вчера вечером?

— В обществе Максимилиана Гомеса, — ответил я.

Тут задумался Камедей. Задумался, но не удивился. Ему неприлично было проявить в моем присутствии чувство удивления или потрясения. Тем не менее он задумался. В состоянии задумчивости он выслушал рассказ о прошедшем вечере — и покачал головой.

— Это ни черта не значит.

— Допустим, — согласился я. — Ни черта. А вам не трудно объяснить мне, почему это не значит ни черта?

— Да потому, что мы не нашли Хортона! — взорвался Камедей. — Неужели до сих пор это до вас не дошло, Клэнси? Мы не нашли Хортона и не приблизились к нему ни на шаг.

— Человек следит за Филлис Гольдмарк, — сказал я, всеми силами стараясь сдержаться. — Затем переключается на меня. Следит за мной. Мы берем его. Он сообщает нам, что работает на Максимилиана Гомеса. А для вас это не значит ни черта.

Камедей встал и зашагал из угла в угол.

— Послушайте, Клэнси, — обратился он ко мне. — У меня нервы. Я могу вспылить. Это ничего не значит. Значит только одно: выполнение поставленной перед нами задачи. Теперь насчет Гомеса и этого таракашки Кемптера. Нам не надо читать друг другу лекции на тему, кто такой Гомес. Он связан с самой грязной страной нашего полушария. Мы оба знаем, что для такой банды означает обладание атомными бомбами, надежно упрятанными в центре Москвы и Нью-Йорка. Это осуществление всех давно вынашиваемых грязнейших мечтаний. Не исключено, что именно они наняли двоих подонков, вручивших вам деньги. А может, и не они. В данную минуту я не знаю. Но неужели вы думаете, что если бы они знали, где Хортон, они бы вступили в контакт с вами?

— Они знают, кто я. Они знают, что я ищу Хортона.

— Конечно, знают. Что вы хотите мне этим сказать? Что в нашем управлении имеет место утечка информации? И так может быть. А может быть, кто-то из тех, кто видел письмо, проболтался, но и этого мы не знаем наверняка. Не исключено, что утечка информации имела место в Вашингтоне. Кто-то может быть подкуплен. В нашей стране при нынешней системе подоходного налога купить можно кого угодно и что угодно. Но это догадки, Клэнси, философские рассуждения, а на догадки и философские рассуждения мне плевать. Меня они не интересуют. Меня интересует одно: местопребывание Алекса Хортона.

— Можно было бы взять Гомеса, — предложил я, потому что мне нечего было предложить.

— Все, что я вам говорю, Клэнси, в одно ухо влетает, в другое вылетает! Взять Гомеса! Попробуй мы только взять Гомеса! За что? Какое мы предъявим обвинение? С ума сошли, Клэнси? Хорошо, допустим, мы его взяли. Ну, и что мы от этого получим?

Я покачал головой. Камедей перестал ходить по комнате и повернулся ко мне, теперь пытаясь уговорить меня.

— Окажите мне помощь, Клэнси! Мне ничего от вас не требуется — только помощь. Есть только одна нить, один путь, ведущий к Хортону, и вы на этом пути. Он ведет из Никербокерского университета. Только это важно. Только в это мы готовы вложить деньги.