— Я в вашем распоряжении. Для того и приехал, — ответил Урумов.

— Очень любезно с вашей стороны. И все же мы постараемся не слишком вам докучать. Давайте договоримся так — вы проведете одну-две беседы с моими сотрудниками на темы, которые сами выберете… Кроме того, мы покажем вам институт — все, что у нас есть.

— Я слышал, что у вас много нового, — сказал Урумов.

Добози вспыхнул от удовольствия. По его словам выходило, что таких электронных Микроскопов, как у него в институте, в Европе всего несколько штук. И стоит этот их микроскоп, можно сказать, почти столько же, сколько весь институт. От возбуждения у Добози пылал уже не только нос, но и голое темя, он запинался даже на самых простых словах. Волнение, охватившее Добози, передалось и Урумову, оба даже не заметили, что машина уже едет по оживленным городским улицам. Наконец Добози умолк, несколько пристыженный своей болтливостью, но все же довольный и гордый. Шофер ловко крутил баранку, нажимал на тормоза, но продолжал внимательно слушать свою собеседницу. Академик встревожился. Если эта правнучка Бачо Киро[4] так же болтлива, как и Добози, то его действительно ожидают нелегкие дни. По-видимому, переводчица тоже почувствовала, что хватила через край, потому что она обернулась и сказала, улыбаясь:

— Мы поселили вас в «Геллерте»… По-моему, это самая спокойная и приятная гостиница в городе. Вам будет там очень удобно.

— Спасибо, — ответил Урумов сдержанно.

Что-то неуловимое мелькнуло во взгляде молодой женщины, но она все так же приветливо добавила:

— Сегодня мы не будем вас больше мучить… Отдохните хорошенько.

Обед в самом деле оказался очень легким и, что еще важнее, кратким. Провозгласили тост за здоровье Урумова, он осторожно отпил из бокала и, как тогда на похоронах, вдруг почувствовал странную неугасимую жажду, которая, казалось, шла из самого сердца. Он допил бокал до конца, но второго ему не налили. Остальные тоже удовольствовались несколькими глотками. Вскоре все встали. Добози откланялся с присущей венграм церемонностью.

— Увидимся завтра в десять, — сказал он, — только чтобы уточнить программу.

— А нельзя ли хоть раз обойтись без программы?

— Конечно, нельзя! — засмеялся Добози. — Мы обязаны представить ее в Академию, но совсем не обязаны придерживаться.

Урумова устроили в просторном элегантном номере со стильной мебелью. Ванна тоже была очень хороша, так что он не устоял перед искушением и выкупался. Как все старые люди, скупые на каждое лишнее движение, он помылся только слегка, скорее ополоснулся. И все это время старательно избегал глядеть на себя в большое вмонтированное в стену зеркало. Хотя, по правде говоря, у него не было таких уж серьезных оснований бояться зеркала — для своего возраста он выглядел более чем прилично. Никаких лишних отложений, кожа — гладкая и эластичная, если не считать двух складок на животе — пока еще скромного намека на будущую дряблость. Ванна была теплая и приятная, вода слегка пахла смолой и горными травами, и он почувствовал, что его клонит ко сну. Много ли нужно старому человеку? Достаточно закрыть глаза и погрузиться в ароматную пену. Потом голова опустится ниже, потом еще ниже, и все кончится, как во сне, легко и приятно. На мгновение эта мысль показалась ему даже привлекательной, но он быстро прогнал ее. Как бы то ни было, он приехал сюда не для того, чтобы устроить такую пакость своим любезным хозяевам. Да и своей переводчице, которая, кажется, не так болтлива, как со страху показалось ему вначале. Она сама устроила его в номере, как устраивают ребенка — заботливо и с любовью осмотрела все, даже гардероб и уборную, попробовала, хорошо ли пружинит кровать, задернула шторой открытое окно. И уходя, сказала ласково:

— А теперь отдыхайте и набирайтесь сил…

Так он и сделал. Выкупавшись, он с наслаждением улегся в прохладную постель и незаметно уснул. Спал он долго, глубоким и спокойным сном, неподвижный, как мертвый. А проснувшись, почувствовал себя словно бы другим человеком, он сам не очень понимал каким, но совсем другим, может быть, таким, каким был много лет назад. Эти несколько часов на чужой земле и под чужим небом словно преобразили его. Прежде всего его поразила легкость, с какой он встал и оделся. Не было тяжести в ногах, не качало, не кружилась голова. Эта странная легкость напоминала ощущение какой-то внутренней пустоты. Он чувствовал себя совершенно свободным: без обязанностей, но и без надежд, без радостей, но и без горестей, — один лишь дух, который все постиг и ни к чему не стремится. Воспоминания тоже куда-то исчезли, не было больше ни прошлого, ни будущего. Он озадаченно остановился у окна — небо очистилось, воздух показался ему свежим, как вода. Затем он почувствовал голод, захотелось выпить стакан хорошего чая или даже горячего какао. Можно было, конечно, позвонить в ресторан, но он решил, что это будет уж слишком. Не в традициях Урумовых было баловать себя чем бы то ни было.

Когда он вышел на улицу, уже темнело. Было все так же прохладно, только сильнее чувствовался запах бензина, смешанный с ароматом цветущих лип. Лучше всего вообще не спускаться к центру, а прогуляться по холмам Буды — сколько и как получится. И нечего беспокоиться о возвращении — главное, куда-нибудь двигаться, все равно куда.

Он медленно шел по старым пустынным улицам вдоль стен, отягощенных тяжелыми зелеными коврами вьющейся зелени, по древним, истертым веками плитам. Не спешил, осматривал каждую стену и каждый уголок. За свою жизнь он побывал в десятках городов, но нигде не случалось ему гулять в одиночку. Он видел старые желтые фасады домов, до сих пор сохранившие следы боев, которые шли здесь когда-то. Видел покривившиеся фонари, каменные, заросшие мхом лестницы. Чем выше он поднимался, тем круче и уже становились улицы. Но воздух был легким и напоенным благоуханьем утопающих в цвету садов. Никогда еще он не бывал в этом конце города — а что, если он заблудится? Ну и пусть заблудится, все равно… Затем улица пошла вниз и вывела его на маленькую средневековую площадь. Песок, словно живой, хрустел у него под ногами, аллея привела его к каким-то выщербленным бойницам, через которые был виден весь город. Уже совсем стемнело, внизу в море света лежал Пешт, опоясанный гирляндой реки. Голубоватая прозрачная дымка висела над ее темными водами, по которым скользили невидимые речные трамвайчики — одно лишь жужжанье моторов и огоньки. Он стоял долго, пока не почувствовал веянья беспричинной грусти, от которой вдруг сжало сердце. Надо идти, надо идти к людям.

Академик нашел какой-то маленький старинный ресторанчик, теплый и уютный, как рукавичка-теремок из сказки. Внутри пахло свечами и, может быть, дичью — запахи он внезапно почувствовал желудком. Но на всех столиках, застланных красными вышитыми скатертями, красовались белые стеклянные таблички с надписью «занято». Для кого, если в ресторане не было ни души? Тут откуда-то появился пожилой человек в красном пиджаке метрдотеля. Взгляд у него был явно благосклонный.

— Простите, вы один? — спросил он по-немецки. Академик с любопытством взглянул на него.

— Как вы угадали, что я иностранец?

— Венгры сюда почти не ходят.

— Так дорого?

Но метрдотель был человек опытный.

— Нет, сударь, все занято… Вы ведь видите таблички.

— А для меня найдется местечко?

Он даже не заметил, что улыбается свободно и непринужденно.

— Мы — венгры, у нас гостям не отказывают, — галантно заявил метрдотель. — Прошу вас.

Все же он усадил академика в сторонке, за столик, прилепившийся к самой стене. Разумеется, и тут стояла табличка, которую метрдотель ловко перебросил на другой столик. Академик откинулся на спинку жесткого деревянного стула и вдруг почувствовал, что порядком проголодался. Через некоторое время метрдотель принес ему меню, такое обширное и роскошное, что Урумов тут же отстранил его.

— Уберите этот альбом. Что вы мне сами порекомендуете?