— Любопытно, что становится с мыслями, которые так и остаются невысказанными? — В задумчивости философ помолчал несколько секунд. — Мы знаем, что в природе ничего не пропадает. Даже капуста бессмертна, продолжает жить в иной форме. Путь напечатанной или озвученной мысли мы можем проследить, но такие составляют лишь малую часть. Этот вопрос часто возникает у меня, когда я иду по улице. Мужчины или женщины, которых я встречаю, молчаливо вьют паутину из мыслей, коротких или длинных, утонченных или грубых. Что с ними становится?

— Я слышала, вы как-то сказали, — напомнила старая дева малоизвестному поэту, — что мысли носятся в воздухе, и поэт собирает их, как ребенок собирает отдельные цветочки, чтобы превратить их в букет.

— Это предназначалось только для ваших ушей, — ответил малоизвестный поэт. — Пожалуйста, не повторяйте мои слова, а не то мой издатель воспользуется ими как аргументом, чтобы срезать мне роялти.

— Я всегда буду помнить ваши слова, — улыбнулась старая дева. — Мне они кажутся такими правдивыми! Мысли, внезапно возникающие в голове. Иногда они представляются мне маленькими детьми-сиротами, заползающими в наше сознание в поисках убежища.

— Привлекательная идея, — кивнул малоизвестный поэт. — Я вижу их в сумеречном свете: жалкие маленькие круглоглазые существа, отдаленно напоминающие гоблинов, едва заметные на фоне темнеющего воздуха. Откуда явилась ты, маленькая нежная мысль, стучащаяся в мой разум? Из далекого леса, где мать-крестьянка прядет и при этом поет колыбельную своему младенцу? Мысль любви и желания: твой храбрый отец лежит, а его отроческие глаза смотрят, не моргая, на какое-то яркое чужеземное солнце? Мысль жизни и мысль смерти: вы обе знатного происхождения, взлелеянные высокорожденной девой, неспешно разгуливающей по благоухающему саду? Или обрели жизнь в грохоте ткацких станков? Бедные, маленькие, безымянные найденыши! Я чувствую себя филантропом, подбирая их, признавая своими.

— Вы же еще не решили, кто вы, — напомнила ему светская дама. — Джентльмен, которого мы покупаем за три шиллинга и шесть пенсов, или человек, наш знакомый, который достается нам бесплатно. Пожалуйста, не думайте, что я намекаю на какое-то сравнение, но меня интересует этот вопрос с тех пор, как Джордж присоединился к Богемскому клубу и у него вошло в привычку приглашать известных в узких кругах людей погостить у нас с субботы по понедельник. Я очень надеюсь, что меня нельзя назвать недалекой, но против приезда одного господина мне пришлось решительно воспротивиться. Джордж настаивает, что я должна согласиться, поскольку он истинный поэт. Я не могу признать это за аргумент. Поэтому я искренне восхищаюсь. Мне нравится его присутствие в моем доме. Он лежит в моей гостиной в красивом переплете и вносит свою лепту в элегантность обстановки. За поэта я готова заплатить четыре шиллинга и шесть пенсов, которые с меня просят, но человек мне не нужен. Откровенно говоря, он не стоит собственной скидки.

— Это несправедливо, сводить обсуждение к поэтам, — покачал головой малоизвестный поэт. — Несколько лет тому назад мой друг женился на одной из самых очаровательных женщин Нью-Йорка, и это говорит о многом. Все его поздравляли, и первое время он выглядел очень довольным собой. Через два года я встретил его в Женеве, и мы вместе доехали до Рима. Он и его жена всю дорогу практически не разговаривали, и, прежде чем мы расстались, он по доброте душевной дал мне совет, который может оказаться полезным другому мужчине. «Никогда не женись на очаровательной женщине, — посоветовал он мне. — Вне рабочего времени невозможно представить себе большей зануды, чем „очаровательная женщина“».

— Я думаю, мы должны согласиться с тем, что проповедник — тот же артист, — изрек философ. — Певец может быть толстым, обрюзгшим мужчиной, отдающим должное пиву, но его голос трогает нам душу. Проповедник высоко держит знамя непорочности. Размахивает им над своей головой и над головами тех, кто окружает его. Он кричит не «Приди ко мне», а «Иди со мной, и будешь спасен». Молитва «Прости им» не от священника, а от Бога. В молитвах, продиктованных апостолам, говорилось «Прости нас», «Передай нас». И те, кто нуждается в лидере, собираются за его спиной не потому, что он храбрее или смелее. Причина в том, что он знает путь. Он тоже может бояться, тоже может совершать ошибки, но он единственный никогда не обратится в бегство.

— Вполне объяснимо, что тот, кто многое отдает другим, сам должен быть слабым, — заметил малоизвестный поэт. — Профессиональный спортсмен расплачивается, как я понимаю, своим здоровьем. Согласно моей теории, самые обаятельные, самые веселые люди, которых встречаешь в обществе, это те, кто нечестным путем оставили себе дары, доверенные им природой и предназначенные для всех. Добросовестно относящийся к делу, трудолюбивый юморист в личной жизни скучен до неприличия. Нечестный попечитель смеха, с другой стороны, лишивший мир остроумия, которое вручили ему для использования на благо общества, становится блестящим собеседником. — Тут малоизвестный поэт повернулся ко мне: — Но вы упоминали человека по фамилии Лонгруш, говорят, он великий рассказчик?

— Рассказы его не блестящие, а долгие, — поправил я его. — В списке приглашенных моя кузина упомянула его третьим. «Лонгруш. Мы должны пригласить Лонгруша». — В голосе ее слышалась убежденность в собственной правоте. «Не слишком ли он утомляет?» — усомнился я. «Он утомляет, — согласилась кузина, — но пользы от него больше. Он не позволяет закиснуть разговору».

— Почему так все устроено? — спросил малоизвестный поэт. — Почему, встречаясь, мы должны щебетать, как стая воробьев? Почему любая встреча считается успешной, если шума на ней, как в домике попугаев в зоологическом саду?

— Я помню одну попугайную историю, — вставил я. — Только забыл, кто мне ее рассказал.

— Может, кто-нибудь из нас вспомнит. Пока мы будем слушать, — предположил философ.

— Один человек, — начал я, — старый фермер, если не ошибаюсь, прочитал много историй о попугаях или услышал их в клубе. В итоге подумал, что неплохо бы и самому обзавестись попугаем, отправился в соответствующий магазин и по собственной воле за весьма приличную цену приобрел выбранную птицу. Через неделю вернулся в магазин, а какой-то мальчик занес следом клетку с попугаем. «Эта птица, — заявил фермер, — эта птица, которую вы продали мне неделю тому назад, не стоит соверена». «А что с ней такое?» — спросил продавец. «Откуда мне знать, что с ней? — ответил фермер. — Я говорю вам другое — она не стоит соверена… она не стоит и полсоверена». «Почему? — удивился продавец. — Попугай же говорит, так?» «Говорит! — негодующе воскликнул фермер. — Эта чертова птица говорит весь день, но ни разу не сказала ничего смешного!»

— У одного моего друга когда-то был попугай… — решил поделиться с нами другой историей философ.

— Почему бы нам не перейти в сад? — предложила светская дама, поднимаясь и подавая пример остальным.

V

— Я прочитал эту книгу с безмерным наслаждением, — признался малоизвестный поэт. — Нашел ее вдохновляющей — настолько вдохновляющей, что, боюсь, не уделил ей должного внимания. Я должен перечитать ее снова.

— Я вас понимаю, — кивнул философ. — Книга, которая действительно нас заинтересовывает, заставляет забыть, что мы читаем. Точно так же, как в самом приятном разговоре никто вроде бы ни о чем не говорит.

— Вы помните того русского? — спросила светская дама, поворачиваясь к малоизвестному поэту. — Джордж привозил его три месяца тому назад. Я забыла его фамилию. Она совершенно непроизносимая, за исключением окончания, разумеется, двойного «ф». Да и по буквам ее не произнести. Я с самого начала честно и откровенно сказала ему, что буду называть его по имени, к счастью очень простому, — Николас. И он прекрасно меня понял.

— Я его припоминаю, — ответил малоизвестный поэт. — Очаровательный человек.

— И вы его совершенно очаровали, — улыбнулась светская дама.