Я только что хотел заставить ее солгать перед неизвестным посетителем, что меня нет дома, но вдруг вспомнил о «двойнике» Смайса, и велел его принять.

Смис вошел ко мне в костюме чуть не циркового паяца. Мне кажется, что он сам придумал себе фасон, сочетание цветов, а может быть, даже и рисунок ткани своего изумительного костюма со всеми его необходимыми принадлежностями: головной покрышкой, обувью и пр. Он казался очень разгоряченным и весь был в поту и пыли. Не протягивая мне руки, он неуклюже опустился на самый край стоявшего в углу стула и, вытаращив совсем по-простецки глаза, оглядывался, точно в первый раз находится не только у меня, но и вообще в таком помещении. Его растерянность сообщилась и мне; я не знал, что сказать, и мы несколько времени просидели в неловком молчании. Наконец я решил, как говорится, рубить с плеча, как делают люди того класса, к которому принадлежал Смис, и прямо начал:

— Ну, как ваши дела с Лизой?

— Как были, так и теперь, — каким-то странным голосом ответил он, смущенно вертя в руках свою невозможную шляпу самого декадентского пошиба.

— Разве вы не сделали еще того, о чем говорили прошлый раз?

— Чего такого?

— Да ведь вы хотели на ней жениться?

— Нет, — вяло промолвил Смис, пристально рассматривая подкладку шляпы.

— Отказала вам? — продолжал я.

— Я за нее и не сватался, — громко процедил он сквозь зубы.

— Но почему же? Разве она вас разлюбила?

— Разлюбила?! — с хриплым смехом повторил Смис. — Да ябы рад был, кабы разлюбила. Хоть бы кто-нибудь убрал ее подальше от меня… Видеть ее не могу.

— Но позвольте! — в полном изумлении воскликнул я. — Ведь несколько месяцев тому назад вы были в таком восторге…

— Вовсе нет! — ничего такого не было! — перебил он меня, — Может быть, вы слышали насчет нее какую-нибудь ерунду от Смайса. Он полоумный, и от него все станется. Коли такой, как он, втешится в смазливую рожицу хоть самой последней, с позволения сказать, коровницы, так сейчас готов и хомут на себя надеть. Порядочному человеку требуется не такая жена, которая ниже его, а такая, которая была бы выше, чтобы он мог смотреть на нее снизу вверх, а не сверху вниз. Жена порядочного человека должна быть ангелом, богиней, какие описываются в книжках, а не то что…

— И вы уже наметили себе такую жену? — невольно вырвалось у меня.

Он густо покраснел и, по-видимому, очень заинтересовался рисунком ковра под его ногами. Мгновение спустя он поднял голову; все его лицо точно преобразилось, засветившись таким теплым чувством, на какое я и не считал способным этого загадочного человека.

— О, мистер Мак-Шонесси! — воскликнул он идущим прямо из сердца голосом. — Если бы вы знали, как она хороша, вы бы сами назвали ее богиней. И какая умная… Я недостоин даже думать о ней… А не могу не думать… День и ночь все думаю… Я встретил ее с каким-то толстым старичком в Тойнби-Холле. Послушали бы вы, мистер Мак-Шонесси, как она разнесла там в пух и прах все картины. Ни об одной не сказала ни полсловечка хорошего. Все обозвала скверной мазней. Уморительно было слушать, смею вас уверить… Когда она вышла садиться в экипаж, я опередил ее и отворил перед ней дверцу, а она, покосившись на меня, брезгливо подобрала платье, точно боялась запачкаться об меня. Потом выбросила мне прямо на мостовую шиллинг. Он у меня сейчас на груди… Это для меня святыня. Я готов целовать камни, на которые она ступает своими маленькими ножками.

Его чувство было такое искреннее, что я не мог смеяться над ним, а с полным участием осведомился, узнал ли он, по крайней мере, кто его богиня.

— Конечно, узнал! — с торжеством воскликнул он. — Я бежал за ее экипажем до самой Харли-стрит. Там он остановился перед богатейшим домом, и красавица со своим старичком вошла в его подъезд. Я расспросил кого надо, и мне сказали, что ее зовут Эдит Тревиор…

— Ба! — вскричал я. — Так это мисс Тревиор, дочь одного из самых богатых банкиров… Она высокого роста, смуглая, с копною взбитых волос и голубыми глазами?

— Да, высокая и смуглая, с волосами, похожими на путаницу шелковой паутины, и с большими голубыми, как незабудки, глазами… Номер дома сто семьдесят третий…

— Знаю, знаю этот дом, — перебил я. — Да вы и сами раньше знали его. Разве вы забыли, что мы вместе с вами были там на вечере, и вас представили мисс Тревиор, с которой вы беседовали чуть не целый час?.. Вы тогда, разумеется, были сэром Смайсом.

— Нет… не помню этого, — отозвался мой посетитель, видимо порывшись в своей памяти. — Я почти ничего не помню, что делает Смайс. Он для меня — все равно что сонное видение… Разве я и в самом деле уже бывал в том доме и разговаривал с мисс Эдит?

— Были, были, уверяю вас. Мисс Эдит потом созналась мне, что вы произвели на нее очень приятное впечатление.

— Не я, а тот, другой… этот противный, важничающий Смайс… Ну, и я… то бишь этот самый Смайс, тоже ею был зацеплен? — с любопытством спросил мой собеседник, точно речь шла о совсем постороннем для него человеке.

— Не могу этого сказать. У вас… то есть у сэра Смайса, был очень скучающий вид, пока он обменивался с этою мисс мнениями о разных салонных вопросах; а после у нас с ним никакого разговора о ней не было.

— Экий идол! — презрительно произнес уайтчепелский франт, делая такую гримасу, словно хотел плюнуть. — Надо будет хорошенько внушить ему, чтобы в следующий раз, когда опять заважничает и очутится в обществе мисс Эдит, он не держал себя каменным истуканом.

— И не вспоминал бы больше о Лизе, — с невольной усмешкой добавил я.

— О, мистер Мак-Шонесси! разве можно держать в одном уме высокое и низкое? — с ужасом крикнул чуть не на весь дом мой интересный гость, поднимаясь с места и в волнении комкая свою балаганную шляпу. — Я каждый вечер по целым часам брожу около того дома в Харлей-Стрите, как около какого храма, куда не смею войти, и, когда никто не видит, становлюсь на колени перед подъездом и целую ступеньки…

Мы снова надолго расстались. Когда весною сэр Смайс опять вступил в отправление обязанностей своего существования, я встретил его как раз в доме банкира Тревиора на вечере, данном по случаю дня рождения мисс Эдит. Он сидел со своим скучающим видом и дьявольски тонкой улыбкой среди группы людей, ловивших каждое его ядовитое слово как высшее откровение, и на свое «божество» не обращал ни малейшего внимания. Улучив момент, я подошел к нему и шепнул:

— Что же вы не пройдете в картинную галерею? Там вас ожидает мисс Эдит.

— Ожидает меня! — процедил он сквозь зубы, вскинув на меня удивленный взгляд. — На что я ей?

— Я слышал, что она очень заинтересована вами, а это, мне кажется, с своей стороны, должно интересовать и вас, — сказал я, начиная смущаться при мысли, что, быть может, сунулся к нему не вовремя.

Оказалось, что я угадал на этот раз верно, хотя действительность превзошла мои ожидания.

— Решительно не понимаю, почему это должно интересовать меня! — брезгливо передернув губами, вымолвил Смайс. — Мало ли кто может быть заинтересован мною! Но это еще не значит, чтобы я должен был платить взаимностью.

— Однако разве не вы сами уверяли меня, что мисс Эдит для вас — божество? — продолжал я, желая до конца выведать эту изумительную двойственность.

— Во сне разве? — подхватил он. — Наяву вы не могли слышать от меня ничего подобного. Как могу я признать божеством какой-то плохой снимок с героини плохого бульварного романа!

— Нет, не во сне, а именно наяву вы признавались мне, что целуете прах под ногами этой мисс и ступени здешнего подъезда.

Он побагровел и, отвернувшись в сторону, через плечо прошипел:

— Милейший Мак, я думал, у вас хватит настолько здравого смысла и деликатности, чтобы не смешивать меня с другими личностями, которые, вероятно, подыгрываются под меня, и, вместо того, чтобы вступать с ними в интимные беседы, вам следовало бы отвертываться от них… Только вульгарные субъекты и могут восхищаться такими энциклопедиями в юбках, — презрительно прибавил он, кивнув на мисс Эдит, входившую в эту минуту в гостиную.