Я ли стал чересчур чувствительным? Или мир так изменился, пока я бренчал на рояле? Наконец низенькая санитарка указала мне на одну из бесчисленных дверей без номера и без таблички. Постучавшись, я вошел и остановился в недоумении. Маленькую, как чуланчик, комнату заполняли почти целиком кушетка, два стула и какое-то пузатое уродство, которое, вероятно, служило письменным столом. Ко всему прочему, оно было покрыто тонким слоем белой масляной краски, кое-где облупившейся, и это делало его похожим на грязный, захватанный кухонный стол.

За этим столом сидела уже немолодая женщина в белом халате. Позади нее, как страж, торчал огромный баллон, наверное, с жидким кислородом. От смущения и досады в первую минуту я ее толком не разглядел. Пробормотал свое имя, она кивком пригласила меня сесть. Сесть пришлось на кушетку: выдвигать стулья, задвинутые под стол, я не решился. Только теперь я смог ее рассмотреть. Ей было под пятьдесят, лицо — цвета пчелиного воска, но без следов меда — было до того гладкое, бескровное, без единой морщинки, словно лицо восковой фигуры из паноптикума. Это впечатление усиливалось высокой девической грудью, идеально округлой и неподвижной, словно вылепленной из стеарина.

Она откинулась на стуле и неожиданно засмеялась. Не знаю почему, но этот смех показался мне мрачным и зловещим, хотя сейчас понимаю, что он был веселым и добродушным. Нервы мои были напряжены, и у меня вдруг возникло опасение, уж не попал ли я в сети, которые они с Доротеей мне хитроумно расставили.

— Успокойтесь, товарищ Манев, — сказала она. — Ничего страшного вы не услышите…

— А с чего вы взяли, что я волнуюсь? — сдержанно спросил я.

— Установила по вашему виду. На мой взгляд, у вас явные признаки невроза.

— Извините, но я пришел сюда не лечиться! — сказал я недружелюбно.

— Знаю, — ответила она. — Тогда зачем?

Ее вопрос поставил меня в тупик. Я представлял себе этот разговор более задушевным. И, пожалуй, не сознавал, что по моей вине он начался в таком резком тоне. К тому же за то время, пока мы обменивались этими фразами, кто-то заглядывал в дверь, какие-то личности в белых халатах кого-то спрашивали, словно в этом огромном здании никто не сидел на своем месте.

— Я хотел бы поговорить о Доротее, — ответил я. — И о состоянии ее здоровья. Если это, конечно, не противоречит врачебной практике.

— У меня тайн нет, — сказала Юрукова. — Но похоже, что Доротея вас потрясла.

— Если вы полагаете, что она меня напугала… — начал было я.

— А в машине?

— Она вам все рассказала?

— Такой у нас уговор, — ответила она. — Вы поступили в тот вечер очень тактично. И очень человечно. Так что у меня нет причин что-то от вас скрывать. В данный момент она практически здорова… Я наблюдаю ее лет пять-шесть, у нее бывали легкие приступы шизофрении, периодически, конечно. Я бы назвала их навязчивыми идеями, чтоб вам было яснее. Она воображает себя одной из героинь тех книг, которые читает. Скажем, Ириной из «Табака»… или Козеттой из «Отверженных»… Последний раз она вошла в образ Таис, и это продолжалось, к сожалению, довольно долго. Но вот уже шесть месяцев, как у нее не было никаких рецидивов.

— Совсем никаких?

— Можно считать, никаких…

— В чем, по-вашему, причина ее болезни?

Она кольнула меня быстрым, еле уловимым взглядом — он походил на прикосновение алмазного резца к стеклу.

— Об этом я вам тоже скажу, — ответила она сдержанно. — Пожалуй, лучше, чтобы вы знали. В детстве она пережила два сильных душевных потрясения. Когда ей было одиннадцать лет, легковая машина задавила отца буквально у нее на глазах. Он тут же скончался. Мать ее вышла замуж, жизнь в новой семье скоро стала невыносимой… Она ушла к дяде. В тринадцать лет, когда она только вступала, как говорится, в пору девичества, он пытался лишить ее невинности.

Юрукова на мгновенье замолчала, лицо у нее было хмурое. Да, действительно гнусно, подумал я, ошеломленный. Лучше бы я не спрашивал.

— Но, по-моему, не в этом причина ее болезни, — продолжала Юрукова. — Хотя все это взаимосвязано. Как вы догадываетесь, тут играют роль и некоторые наследственные факторы… Но сейчас она чувствует себя хорошо — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Если только что-нибудь не вызовет новый стресс.

Она замолчала, не глядя на меня, но в голосе ее я отчетливо уловил предостерегающие нотки.

— Почему же вы ее не выпишете? — спросил я.

— А где ей жить? У дяди? Или с такой матерью, которая хуже мачехи? Я изобретала всякие предлоги, чтобы удерживать ее здесь. Будто она мне нужна для научного эксперимента… Но так не может продолжаться вечно, эта обстановка становится для нее опасной. Страшно подумать, что ждет ее в будущем.

Я тоже слегка испугался. Не слишком ли легкомысленно вступил я на неизведанный путь? Зачем, в сущности, я сюда пришел — чтобы нажить неприятности? И только я подумал, как бы мне половчее ретироваться, как она неожиданно спросила:

— Вы вроде бы тоже хотели что-то сказать?

— Да-да…

И с преувеличенным оживлением я описал ей, как Доротея угадала название моих «Кастильских ночей», но скорее почувствовал, чем осознал, что мой рассказ не произвел на врача особого впечатления.

Впрочем, как я теперь сам понимаю, говорил я довольно сбивчиво.

— Ничего странного, — спокойно сказала Юрукова. — Просто она прочитала ваши мысли. Сначала это и меня поражало, но потом я привыкла.

— И вы говорите, что здесь нет ничего странного? — удивленно посмотрел я на нее.

— Телепатия — не досужие выдумки… У Доротеи редко, но бывают поразительные догадки. Как знать, может, через несколько веков телепатия будет нормальной формой общения между людьми…

— Да, через несколько веков, возможно, — пробормотал я. — Но мы пока что живем в двадцатом веке… Да и вряд ли она знает, где эта Кастилия.

— Не относитесь к ней пренебрежительно, она много читает. Конечно, я еще не разрешаю ей читать романы, особенно хорошие. Но в остальном она хватается за все, что попадется, даже за мои медицинские книги. При своей удивительной памяти она знает некоторые вещи лучше многих моих коллег…

— Наверно, это не так уж трудно, — улыбнулся я.

Но моя собеседница словно не поняла намека.

— Притом память у нее не механическая, — продолжала она. — И интуиция отлично помогает ей там, где не хватает знаний или логики. Вообще Доротея очень интересная девушка. С характером…

Этого я уж никак не ожидал услышать.

— Мне она показалась очень робкой, — ответил я.

— Ну, нахальной ее не назовешь. Но если вы полагаете, что она слабая, то ошибаетесь. Она даже физически весьма вынослива. Ее сослуживцы удивляются, как легко она управляется с прессом.

— А где она работает?

— В мастерской. Штампует детали. Или что-то в этом роде. Работа как работа, но, мне думается, для нее не совсем подходящая. Слишком однообразная, не занимающая воображения. А оно у нее слишком живое, ему беспрерывно нужна пища. Его нужно чем-нибудь населить, но ни в коем случае не химерами. Вот поэтому я и хотела вас попросить… Вы человек со связями, не могли бы вы найти более подходящую для нее работу?

— Какую, например?

— Например, делать куклы. Или расписывать чашки, вазы, тарелки. У нее тонкий артистический вкус.

— Постараюсь, — ответил я. — Только не говорите пока ей. Не хочется ее огорчать, если ничего не выйдет.

— Она не огорчится. Ей сейчас все равно, где работать. И сколько получать. Для нее деньги просто бумажки. В житейских делах она очень непрактична.

— Ну, не совсем! В ту ночь она прекрасно сориентировалась в обстановке.

— Это скорее инстинкт. Там, где разум бессилен, природа мобилизует таинственные подспудные силы. Я часто наблюдала нечто подобное у моих пациентов. И как врач не могла найти этому объяснения.

Я ушел из клиники в полном смятении. Последние слова Юруковой тащились за мной по пятам, как надоедливые попрошайки. Думал, что отделаюсь от них в машине. Не удалось. Они устроились на заднем сиденье, продолжая изводить меня своими нелепыми вопросами и предположениями. Я включил радио на всю мощность. С тем же успехом. Если природа в самом деле так изобретательна, защищаясь, как утверждала доктор Юрукова, то в данном случае она избрала совершенно неведомые мне пути.