— Ничего. Я не собирался помогать ей. За кого вы принимаете меня, если спрашиваете об этом? Я не убийца. Даже если вы обречены Геенне — не мне вас туда отправлять.

Массерано несколько минут ничего не говорил, сидел молча, не отрывая глаз от могилы.

— Ипполита приходила к вам…чтобы… заказать моё убийство? — спросил он полушёпотом.

— Да, вы, на её взгляд, были излишне прижимисты, — кивнул Джустиниани, и тут обмер.

Массерано смертельно побледнел, привстал и тут же снова опустился на скамью — ноги не держали его.

— Она не… Она… она, — он тяжело сглотнул, на его шее судорожно дёрнулся кадык, — она хотела моей смерти?

Джустиниани молчал. Он чувствовал себя последним глупцом. Тупица! Сначала Карло, теперь граф… Он, что, разучился держать язык за зубами? Конечно, слова Массерано о том, что он всё знает, ввели Винченцо в заблуждение: Вирджилио думал, что Ипполита просто хотела сделать его, Джустиниани, своим любовником! А он проболтался! Винченцо не находил слов, чтобы выразить отвращение к себе. Глупец, трижды глупец! Ну, хоть бы подумал, откуда бы Вирджилио мог узнать об этом? Они говорили об абсолютно разных вещах!

Однако когда Джустиниани повернулся к Вирджилио, к своему удивлению, увидел уже мертвенно-спокойный взгляд печальных глаз, лицо Массерано было неподвижным и неотмирно отрешённым.

— Стало быть… — он надолго умолк, задумавшись. Потом тихо спросил, — а кто же убил её?

«Нет уж, как бы не так! Дважды не попадусь», твёрдо решил Джустиниани. Не хватало истории с Трубочистом. Да и знал ли Массерано, что вольт Ипполиты тоже был в ларце Гвидо? Откуда?

— Это Бог или дьявол? — уточнил Массерано, и у Джустиниани отлегло от сердца. — Она была на двадцать лет моложе. Я завещал ей всё, кроме сорока тысяч приданого Елены.

Джустиниани молчал, прикусив язык, всё ещё коря себя за болтливость. Угораздило же…

— Вы смутили меня, — неожиданно продолжил тем временем Массерано, отводя глаза. — Помните, племянник маркиза спросил вас, почему Пинелло-Лючиани не верит в бессмертие своей души? Вы тогда сказали эту жуткую вещь. «В бессмертие души обычно не верят люди, не имеющие души». Я не спал тогда всю ночь. Я вдруг понял. Я творил по молодости мерзкие и блудные вещи, иногда пугался, но страх быстро проходил. Так поступали все, успокаивал я себя. А потом укоры совести и страх исчезли. Но вместе с ними, я понял, исчезло всё. Я потерял вкус жизни. Я умножал разврат, но он не приносил ничего, кроме вкуса мякины, я играл и прожигал жизнь, стремясь прочувствовать каждое мгновение — острей и сочнее, но всё меньше и меньше чувствовал. В старости телесных сил не стало, но смерть… я подумал, почему она пугает? Почему? Что мне терять? Я пресыщен, утомлён и болен. Но что-то во мне боится — боится до трепета. И тут вы сказали… Я понял, что боюсь именно потому, что не верю в бессмертие своей души. Верил бы — не боялся. А не верю потому, что не имею души. Она давно умерла, сгнила во мне. Вы сказали, лечиться бессмертием Бога. Поздно, конечно. Я тогда ночью разыскал Писание. Открылась Книга Бытия: «Не иматъ Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть». Верно. Я старое бездушное животное, для которого Дух Его совершенно недоступен. Это смерть бессмертной души.

Джустиниани резко поднялся.

— «Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю», — он подхватил старика под руку и повлёк к храму, — по сути, человек рождается в вечность только тогда, когда осознает, что мёртв.

Он привёл старика к отцу Джулио, счастливому обретением своих очков, кои он только что нашёл под столом.

— Его зовут Вирджилио. Он хочет поверить в бессмертие своей души и в милосердие Божье, — бросил он, — помоги ему.

Отец Джулио кивнул. Джустиниани же, оставив старика в храме, направился домой.

* * *

Когда Джустиниани предупредил Джованну, что она ни в коем случае не должна покидать дом без его ведома, даже если ей надо выйти к аптекарю или подругам, девица подняла на него глаза и, к удивлению Винченцо, послушно кивнула. Он неловко добавил, что должен знать обо всех приглашениях, которые ей присылают. Джованна спокойно выслушала его и снова кротко кивнула. Гулять она может только на внутреннем дворе и только с ним, усугубил Винченцо её тюремный режим. Девица и тут не возразила.

Джустиниани не понял — как, но Джованна словно о чём-то догадалась. Бросив на него быстрый взгляд, она улыбнулась и тихо села за шитье. Весь день была тиха, вышивала, не хлопала дверьми, не поднимала на него глаз, но губы её постоянно были чуть тронуты улыбкой. Иногда она что-то напевала и даже впервые осмелилась погладить Спазакамино.

Тот выгнул спинку, зажмурился и заурчал.

В доме воцарилась идиллия, Джустиниани вечерами выводил девицу на прогулку, часами беседовал с ней у камина. Кот Трубочист, словно почуяв расположение хозяина к девице, стал тереться об её ноги, мурлыкать и играть с её клубком шерсти. Сама Джованна и вправду обо всем догадалась: взгляд мессира Джустиниани изменился, он смотрел на неё с трепетом и нежностью, перестал обращаться с ней как с несмышлёнышем и, судя по тем словам, что Винченцо иногда ронял, она поняла, что небезразлична ему. Понимание, что тот, в кого влюблены её подруги, отдал предпочтение ей, что Господь услышал её молитвы, мгновенно рассеяло хандру девицы, на щеках её возник розоватый румянец, глаза сияли. Она любима!

Джустиниани же, не видя суккубов, не имея блудных сновидений и ночных осквернений, несмотря на его мечты о ночах с любимой и троих детишках от неё, окончательно уверился, что ничего дьявольского в его влюблённости нет.

В душе его порхали бабочки.

Глава 7. Пинелло-Лючиани

Господи! как умножились враги мои! Многие восстают на меня многие говорят душе моей: «нет ему спасения в Боге». Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. — Пс. 3.2.

Этой ночью Винченцо почему-то долго не мог уснуть. Погас ночник, в камине догорали дрова, кот вдруг проснулся и прыгнул ему на подушку. В кресле же у камина проступило странное существо с лицом ангела, изнурённого смертельным недугом. Джустиниани сразу узнал его и если чему и удивился, так это тому, что тот явился только сейчас. Винченцо сел на постели и ждал первых слов пришедшего.

— Как видишь, я не такой уж и урод, — голос сатаны прозвучал тихо и размеренно. — Ну, если у тебя есть ко мне вопросы, задавай их, человек.

Джустиниани вздохнул. Были ли у него вопросы к дьяволу? Как ни странно, ни одного.

— Молчишь? Я, в общем-то, всегда знал, что с такими, как ты, не повеселишься. Люди без желаний, без честолюбия, без страстей — блеклы, но неуязвимы, не отрицаю.

— Тебе больше по душе мой дядюшка и мессир Андреа?

— Да, — кивнул сатана, — мышь должна быть голодной и мечтать о сыре — иначе мышеловка останется пустой, — ухмыльнулся дьявол. — Однако ты, хоть и не попался сам, оказался полезен мне, пополнив Геенну многими достойными её, и ты ещё напоследок послужишь мне, ибо, как обмолвился твой дружок-ортодокс Джулио, ты подлинно молот, и если нельзя разбить тебя — я буду бить тобой. В накладе не останусь.

— Слушай, — напрягся вдруг Джустиниани, он наклонился вперёд и потёр виски, где почему-то чуть покалывало, — я думал, мне не о чем спрашивать тебя, но один вопрос у меня к тебе есть. — Винченцо, чуть сощурившись, взглянул на дьявола. — Ты — умён. Ты очень умён. Ты манишь запретным и сладостным, тешишь самолюбие и дразнишь недостижимым. Но скажи, почему среди твоих адептов… нет умных? Я просто подумал, что твои идейки — те, о которых я читал в книгах Гвидо, — они бесовски умные, и возьмись за их исполнение умный человек, они взорвут мир. Но умных там нет. Подонков — сколько угодно, всех мастей, но почему они столь глупы? Ты выбираешь глупцов или глупцы выбирают тебя?

Сатана улыбнулся.

— Ты не прав в исходном постулате, мальчик, моя сила — в страстях, а страсть, которая оставляет место для размышления — это не страсть. Глупцов легче водить за нос, а стоит заразить гибельными желаниями умного — вот тебе и дурак.