– И ворота бы покрепче, – заметила Афина.

– И стражу, и ворота, – веско обронил Зевс. – Есть у меня одна мысль…

Он топнул ногой, посмотрел на месиво кусков и пробормотал:

– Где же Аид?

– А ты его не знаешь? – фыркнула Деметра (она была под цвет чахлой зелени в округе, но позиции не сдавала). – Лазает со своими чудовищами где-нибудь в окрестностях, небось, есть, что им показать и кого себе в свиту набрать…

Проклятие моей дурости. Забыл снять шлем по дороге, да и просто забыл. Я потянул его с головы, шагая из пустоты в середину компании с серпом Крона в руках.

Встреча вышла радостной.

– Подслушиваешь? – прошипела издалека Деметра, остальные молча согласились.

– Умолкни, женщина, – бросил я сорванным голосом (а ведь и не кричал!). – Теперь у тебя есть время, чтобы вспомнить свое место.

Деметра окончательно сливалась цветом с любимыми растениями. Неловкое молчание звенело на поляне спущенной тетивой.

Свистела секира Гефеста – он единственный продолжал разделывать тушу Крона.

– Брат, – наконец неубедительно сказал Посейдон. – А мы тебя ждали. Во, – и повел рукой, показывая на усеянную кусками плоти, пропитанную ихором площадку.

Зевс, как всегда, оказался быстрее, а может, проницательнее. С самого начала он смотрел не на мое лицо, а на меч в моих руках.

– Так это ты, – пробормотал как бы про себя. И вслух: – Вот, значит, каков Серп Крона.

Взгляды теперь скрестились на полном невинности и очарования адамантовом лезвии. Свистела секира. Гефест работал с мужеством отчаяния.

– Трудно было? Ну, из шатра его вытащить и остальное? – Посейдон рассматривал оружие, кривясь. Я пожал плечами. Такие описания по силам разве что Аполлону, мне же, неразговорчивому, не набрать на это слов.

Серп, лишивший Урана плодородной силы и жизней – не одну тысячу наших союзников, невозмутимо покачивался в руках. Рукоять ласкалась к обожженным пальцам, которые она же недавно палила огнем.

– Что сделаем с ним?

Арес заинтересовался: шагнул поближе. Вытянули шеи Аполлон и Артемида: ого, какое оружие! Не хуже, чем молния!

Отвернулась, поведя плечами, Деметра, судорожно сглотнула Гера.

– А может…

Из чьей груди вырвалось – вкрадчивым шепотом? Посейдон, Арес, Артемида? Или шептало само лезвие, соблазнительно подставляясь под взгляды богов?

Даже секира Гефеста перестала свистеть: все смотрели на Серп Времени.

Кроме Зевса: он теперь не сводил глаз с моего лица.

– С концами, – сказал брат наконец. – Только не в Тартар. Расплавить эту дрянь. И все.

Сказано было так, что никто не посмел возразить.

Мы оставили их кромсать тело Крона. Отыскали втроем еще площадку – недалеко. Недавно эта площадка – гладкая, словно зависшая между двумя отрогами – служила местом развлечений для титанов и их подручных. Ветер разносил по ней женские волосы – вырванные, со следами крови. Лежали тут и там обрывки пеплосов и богатых, вышитых золотом поясов.

Еще дымилось кострище, и не хотелось думать, какая картина может поджидать то ли в одной из трех грубых пещер, то ли за теми валунами…

– Я сравняю эту гору с землей, – тихо пообещал Зевс, когда мы становились вокруг меча Крона. Глаза младшего казались слишком светлыми: то ли от гнева, то ли просто на фоне копоти, покрывавшей лицо. – Не останется следа.

– Позовешь – помогу, – угрюмо откликнулся Жеребец, занимая свое место.

Где-то под нами гасли отчаянные крики проигравших. Сгоняли в группки пленных. Преследовали и добивали тех, кого не было смысла брать в плен – не один вид чудовищ нынче подвергнется полному истреблению.

Пыль по-прежнему ела горло, но в небе за огненным багрянцем и клубами дыма начала робко проступать, щемиться в просветы синева.

Последние судороги скал под ногами говорили, что Гекатонхейры успокаиваются.

– Давайте, братья.

Мы переглянулись – и соединили руки над щербатовым адамантовым лезвием. Не молнию, трезубец и шлем – руки. Сущности. Власть, данную нам от рождения.

Соединили, свели в единый приказ, ударили…

Дрогнуло опять под ногами – не из-за Гекатонхейров. Это извивалась ядовитая гадина на земле между троими Кронидами, шипела, бросалась – укусить бы напоследок! хватануть пастью времени! А мы, стиснув зубы, проваливаясь в грозное молчание, давили ее – медленно, по крошечному шажочку – не уйдешь, тварь! Твой хозяин нынче в прошлом – отправляйся за ним!

Время обойдется без Повелителя – и без его оружия.

Адамантовое лезвие, послушное нашему приказу, медленно плавилось, растекалось по грубо обтесанной площадке, где недавно веселились соратники Крона. Меняла свою форму стертая рукоять – корчилась придавленным червем, как еще недавно корчился я.

Саднила, отдавая в сердце, левая ладонь, через которую теперь уже я выливал огонь ярости на серп, выплавленный Геей. От меня к нему – обратно…

Мы стояли, всей властью нашей приказывая ему отойти в небытие.

Наверное, власть была велика: он отошел.

Расплавился, оставшись ничтожным пятном на камнях.

Тогда Посейдон вздохнул с облегчением.

– Вот все и кончилось, – сказал он, глядя на пятно – след от раздавленной ядовитой твари.

– Почти, – тихо уточнил Зевс, глядя туда, где все еще настойчиво посвистывала секира Гефеста.

Я потирал обожженную ладонь и ничего не ответил.

Сказание 11. О нечаянных жребиях и осознанных решениях

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий – слезы и тоска!

Но я молчу, – такую долю

Взяла сама моя рука.

П. Г ли нка

Это шествие мне не хотелось бы помнить.

Но Мнемозина – коварная, отлучившаяся на какое-то время – возвращается и настойчиво трясет за плечи, напоминая о заключенном договоре.

О том, что все уже кончилось, но кончилось не совсем. И о черте – оставшейся, недоведенной, которая должна представлять собой непрерывную линию, немного похожую на Лету у ее истоков.

До первых порогов русло реки забвения, твоей вечной противницы, Мнемозина, – все та же идеально прямая итоговая черта.

Ты не уговорила бы меня, Мнемозина: я давно научился быть глухим к мольбам. Ты не разжалобила бы меня: я растерял жалость еще на той, первой войне. Ты бы меня не напугала: внутри у меня – выжженная пустошь, черная, как воды озера, в которое я гляжусь.

Но я привык доводить до конца начатое и держать свои слова.

Помню и держу, Мнемозина. Вспоминаю, глотая горечь то ли победной, то ли поминальной чаши.

Оставишь ли ты меня, когда моя память иссякнет, и я скажу: «Вот все и кончилось»?

Не расценишь ли как нарушение то, о чем я буду вспоминать сейчас?

Видишь ли, как бы я ни старался, я вижу это шествие только со стороны.

Подземный мир вымер.

Божества ночи не решились выйти навстречу этой процессии.

Схоронились за скалами тени.

Только плакучие ивы равнодушно поскрипывали калеками-стволами – непрошенные свидетели. Шептались тусклой зеленью: «Все? Все…»

Тут действительно были все.

Косматая мощь Гекантохейров: каждый их шаг отдается под сводами мира стократно, сами своды начинают подрагивать: им бы отвернуться, не смотреть на воплощенную Силу! Циклопы с тяжелой ношей, завернутой в куски ткани – сквозь ткань тяжело набухают и падают капли. Прозрачные? Черные? Здесь все черное.

Титаны… и титаны.

Титаны пленные – с увечьями, неперевязанными ранами, оторванными конечностями, торчащими в спинах и могучих плечах стрелами и копьями. Лишенные оружия и доспехов. С угрюмо опущенными головами – не потому, что побеждены, а потому что рядом шагает и давит Мощь.

Титаны с оружием, перешедшие на сторону новых властителей мира. С перевязанными ранами. Со следами от стрел на доспехах.

С опущенными головами, ибо рядом – Мощь, впереди – Тартар, а тут, вот прямо рукой подать – предательство, о котором молчат побежденные.