– Минутку, минутку! – воскликнул Флеминг вслух. Если Лоуренс одурманенным лежал на диване Мандуляна с одиннадцати до начала второго, то очевидно, что он не мог драться у Монашьей запруды примерно около полуночи. Но предположим, что кто-то, кто встретился с Перитоном той ночью, подмешал наркотик в виски, чтобы не дать господину Мандуляну вмешаться в его – или ее – планы. И предположим, что этот кто-то заглянул в гостиную, прежде чем выйти из дома, увидел, что не только господин Мандулян, но и незнакомец лежат без сознания на двух диванах, и воспользовался возможностью замести его – или ее – следы, когда, сняв обувь незнакомца, она сама надела их – или он надел, поправил себя Флеминг. В таком случае это объясняло бы следы Лоуренса на запруде, оставленные в то самое время, когда Лоуренс, согласно его собственным показаниям, лежал на диване в гостиной в поместье.

Затем были отпечатки пальцев на ноже. Возможно ли, возможно ли это физически, что тот же человек, который забрал обувь, также сжал пальцы лежащего без сознания Лоуренса на рукоятке разделочного ножа так, чтобы оставить отпечатки пальцев? Это была довольно отвратительная идея, и все же с профессиональной точки зрения это было возможно. Опять же, два обнаруженных обрывка записки, один из которых нашли у Монашьей запруды на месте борьбы, а другой в коттедже Перитона, вполне могли быть написаны кому-то другому и были подброшены для того, чтобы обвинить Лоуренса. Конечно, это было возможно. Но с другой стороны, такое было возможно скорее при спланированном, ожидаемом, организованном, а не случайном обнаружении бессознательного тела Лоуренса на диване. И опять же – нельзя сказать, что это безусловно невозможно: организатору этого ужасного и хладнокровного заговора могло было заранее известно, что Лоуренс отправился встретиться с отцом Дидо.

–  Нет, к черту все! – воскликнул Флеминг, – это все сплошные догадки. Так или иначе, не существует ни малейших доказательств. И в любом случае, это не объясняет разницу размеров этих ножей. Я не могу поверить, что девушка, как бы плохо с ней не обошлись, может намеренно пытаться подвести невиновного человека под казнь.

Вошел полицейский и объявил, что миссис Кители прибыла на полицейской машине, а в следующую минуту эту особу провели в комнату.

– Добрый день, мадам, – сказал Флеминг. – Я не буду долго вас задерживать. Вы узнаете это?

Он передал ей галстук, который Карью обнаружил в кустах.

– Да, сэр. Это один из галстуков бедного мистера Перитон, сэр, а если это не он, то точно такой же. Я часто видела, как он надевал его.

– Когда вы в последний раз видели его на Перитоне? Вы можете вспомнить?

Экономка прищурилась, нахмурила брови, прищелкнула пальцами и, наконец, сказала, что не может сказать наверняка. Это был один из дней на прошлой неделе, но точно она не могла вспомнить. По будним дням мистер Перитон носил галстуки по большей части одинаковые, темные, приглушенных тонов. Разве что его воскресные галстуки поддавались описанию лишь выразительным закатыванием глаз миссис Кители. 

– Вы случайно не можете вспомнить, был ли на нем именно этот галстук в субботу, за день до того, как он был убит?

– Нет, сэр. Я боюсь, что не могу.

– И вы никогда не теряли ни одного из его галстуков, не так ли?

– Насколько мне известно, нет, сэр.

– А вы бы заметили, если бы какой-то из них пропал?

– Нет, сэр, не могу честно сказать, что я бы заметила. Видите ли, мистер Перитон часто ездил в Лондон и обратно, и иногда он брал туда с собой много одежды, а возвращался вовсе без багажа, а порой ровно наоборот. Случалось и так, что он ездил туда-сюда несколько раз, ничего не беря с собой. Как видите, сэр, у меня было немного шансов следить за его вещами.

– Безусловно, миссис Кители, я вполне понимаю. Но вы можете опознать этот галстук?

– Я могу сказать, сэр, что если это не галстук мистера Перитона, то это точная копия того, что был у него.

– Спасибо, миссис Кители, это все, что я хотел узнать.

Обнаружение галстука не сильно продвинуло дело. Это был самый обычный сероватый галстук-бабочка без каких-либо отличительных черт. Единственное, что в нем было необычного – то, что он был найден в кустах. В конце концов, очень немногие люди берут с собой два галстука, и еще меньше людей приходят домой без галстука вообще. Это была одна из тех странностей, которые могли иметь отношение к делу и с тем же успехом могли не иметь с ним ничего общего. Флеминг выбросил это из головы и просто размышлял, какой части дела теперь ему следует посвятить время, когда ему было передано сообщение из Лондона. Оно поступило из штаб-квартиры и содержало следующее:

«Тема: ваш запрос по телефонным звонкам. Утром в прошлое воскресенье по телефону Килби 17 был произведен один звонок до 11.30 – в 8.14, звонили по номеру Уимблдон 04120. Номер Килби 14 – в 9.31 поступил звонок из Килби 40; в 10.50 – звонок из Пондовера 136; в 11.24 – звонок из Килби 2; в 11.31 – звонок из Риверсайда 24120; в 11.35 – ошиблись номером; и в 11.55 – звонок из Килби 28.

Уимблдон 04120 – телефонный номер дома 32 по Стаффорд-авеню, Уимблдон, владелец мистер А. Констадиус. Риверсайд 24120 – номер телефонной будки на углу Уилбертон-роуд и Эффингхэм-роуд, Юго-западный почтовый округ Лондона, 19. Пондовер 136 – «Герб Харроу» в Пондовере. Конец сообщения». 

Флеминг вышел и вызвал Карью.

– Послушайте, Карью, подойдите сюда на минутку.

Хозяин гостиницы быстро поднялся по лестнице.

– Что, еще вопросы? – сказал он со смехом. – Я постараюсь для разнообразия сказать вам правду.

– Хорошо! Я надеюсь, что на этот раз это будет легко. Вы случайно не знаете, кто звонил в воскресенье утром из пондоверского «Герба Харроу»?

– Знаю, как же, – охотно сказал Карью. – Это был старый Билл Понкинг. Он хозяин этой гостиницы. К нему на обед явилась группа американцев, а у него в гостинице не было ни капли шампанского, вот он и хотел позаимствовать у меня.

– Спасибо. Теперь, что такое Килби 40? Оттуда тоже поступил звонок.

– Килби 40? О, это «Сучок», ферма на окраине, расположена по направлению к Пондоверу. Этот молодой человек ухаживает за моей горничной, чтоб ему пусто было! Звонит и назначает встречи. Впрочем, это лучшая горничная, которая когда-либо у меня была.

– А Килби 2?

– Килби 2 – это ферма «Пшеничное поле». Старый Дженкинс позвонил в воскресенье, чтобы узнать, не едет ли кто-нибудь в Пондовер в понедельник, потому что он хотел, чтобы его подвезли. Что-то еще?

– Килби 17?

– Это поместье.

– Килби 28?

– Викарий. Сообщение – прислать машину в Пондовер, чтобы забрать викария, если вы имеете в виду звонок в воскресенье. 

– Да. Это все, кроме звонка Лоуренсу.

– О, с этим я не имею ничего общего. Швейцар перевел звонок прямо Лоуренсу.

– Вы могли бы просто спросить швейцара, поступил ли ему звонок в воскресенье утром.

– Конечно.

Через пару минут молодой хозяин вернулся.

– Да. Швейцар помнит, что это был междугородный звонок.

– Спасибо. Кстати, вы знаете господина Констадиуса?

– Констадиуса? Да. Шурина старого Мандуляна зовут господин Констадиус. Он часто приезжает сюда порыбачить. Очень порядочный человек. Сказочно богат. Это все?

– Да, все, большое спасибо.

Флеминг взялся за сумку, в которой держал целую коллекцию всякой всячины, что, вероятно, могла пригодиться во время расследования – расписания поездов, карты, карманные словари, карманный набор инструментов, электрический фонарик и прочее. Он извлек большую карту Лондона и положил ее на стол.

– Дайте подумать, – пробормотал он. – Челси, Патни, Уимблдон… Уимблдон, да, вот оно. Стаффорд-авеню, Стаффорд-авеню, Стаффорд, Стаффорд, Стаффорд, вот оно. Стаффорд-авеню. Дом мистера Констадиуса. Итак, угол Уилбертон-роуд и Эффингхэм-роуд, где он?

Он корпел над картой, ища пересечение улиц, где стояла телефонная будка, а затем вдруг издал восторженный крик и потер руки. Угол Уилбертон-роуд и Эффингхэм-роуд был примерно ярдах в ста от Стаффорд-авеню.