«Таранка», – пронеслось в голове Луция.

И снова молот взлетел ввысь и упал обратно. Второй несчастный молча сжал зубы и закатил глаза. Солдаты, цокая языками, одобрительно закивали: что-что, а мужество в римской армии ценилось всегда, пусть даже и посмертно. Когда крест подняли, Гестас сделал глубокий вдох и изверг на своих палачей длинное проклятие, перемешанное с отборной руганью. Солдаты в ответ аплодировали и ржали что есть силы. Старший, красный от смеха, вытирал слезы, будто это была вовсе и не казнь, а какое-то безумное увеселение. Пока легионеры забавлялись, слушая брань распятого преступника, Луций подошел к Иисусу, который лежал, скрючившись, на земле и трясся всем своим истерзанным телом.

– Ты говорил, что твой отец милосерден. Почему тогда он допускает такое? Почему не избавит тебя от страданий? Почему твой отец позволяет истязать тебя своим же собственным созданиям? Попроси его истребить всех нас, ведь ты же его сын!

– Луций, Луций… Думаешь, я не могу умолить своего отца послать ко мне на помощь своих архангелов? Могу. Но не стану. Так нужно.

Ветер затих, а вместе с ним и толпа. Ворон камнем упал вниз, исчезнув в гуще зевак. Даже солдаты замолчали. Старший смачно сплюнул сквозь зубы и кивком в сторону приговоренного показал Луцию, чтобы тот не медлил.

– Вперед! – выдавил из себя солдат и подтолкнул ногой молоток к генералу.

– Прости меня, – наклонился тринадцатый над ухом учителя.

– Бог прощает, а я зла не держу.

Взмах молотка. Крест с табличкой «Иисус из Назарета. Царь иудейский» взмыл над землей.

Воины делили одежду казненных, бросая жребий, кому что достанется. Луций сидел напротив креста, кусал губы, раскачивался из стороны в сторону и скулил, словно пес. Зеваки ликовали: представление удалось на славу.

– Других спасал, а самого себя спасти не может. Если он Христос, царь израилев, то пусть теперь сойдет с креста, чтобы мы увидели это чудо, и тогда уверуем в него. Уповал на Бога, так пусть теперь отец избавит его от страданий, если он угоден ему. Ведь сам говорил: «Я божий сын», – насмехался издалека Каиафа вместе с книжниками, старейшинами и фарисеями.

– Давай! Ну же! Сойди с креста! – воины манили Иисуса к себе, показывая жестами, чтобы тот спустился.

– Да, мерзкий ублюдок, спаси себя и нас заодно! – орал Гестас, стараясь смеяться, несмотря на адскую боль. – Давай, божий сынок, сотвори чудо!

Рука Луция предательски потянулась к мечу, но воин, стоящий с ним рядом, подставил к его шее копье.

– Я думаю, не надо этого делать, – тихо произнес он, и бывший генерал разжал руку и убрал ее с гладия.

Дисмас медленно открыл глаза, приподнялся, превозмогая боль, чтобы сделать вдох, и завис вверху.

– Успокойся, Гестас. Довольно сквернословить. Хотя бы последние мгновения проживи, как человек. Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден? Но мы осуждены справедливо, потому что достойное наказание по делам нашим приняли, а он ничего худого не сделал, – Дисмас перевел взгляд на Иисуса. – Помяни меня, Господи, когда придешь в царство твое.

– Истину говорю: сегодня же со мной там будешь, – еле слышно пошевелил в ответ губами спаситель.

Вскоре на Голгофу прискакал всадник на черном коне. Спешившись у крестов, он передал поводья стоящему рядом воину и направился к Луцию – тот узнал в нем своего брата. Доспехи Маркуса не сверкали, они были матово-черными. Плащ такого же цвета мрачно развивался на ветру. На ходу преторианец снял шлем.

– Ну что, солдат, ты видишь, к чему привела твоя гордость? Ты сам учил карать предателей так, чтобы об этом помнили все остальные и боялись даже подумать о восстании против Кесаря.

– Я вижу, Маркус, ты обрел власть над Черным легионом? Тебе идут мои доспехи. Ты оказался хорошим учеником, слишком хорошим! Я чувствую, что ты превзойдешь меня. Но знай, что ты не сможешь остановиться. Кровь, она как вино: вкусив немного, тебе захочется еще и еще – до тех пор, пока не захмелеешь. Кровь, Маркус, вызывает привыкание. Увы, мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это. Знаешь, я рад, что ты выжил. Правда, рад. Прошу только одного: не верь Марку. Он не человек, Маркус. Он пережует тебя и выплюнет. Поскольку тебя поставили на мое место, ответь мне: что ты скажешь моим воинам, когда они спросят обо мне?

– Это уже лишнее, мой друг. Легион будет моим, и я уже знаю, как распоряжусь им! Поверь, моя слава затмит твою тысячекратно!

– Я выковал свою славу из страдания и ненависти. Ты видишь, к чему она меня привела. Я мечтаю о смерти, Маркус. Я не хочу топтать землю после того, что совершил. Остановись, пока не поздно, не повторяй моих ошибок!

– Ты глупец! Я пройду по миру с мечом и огнем! Меня будут бояться, как и тебя! Нет на свете такой силы, которая была бы способна остановить Черный легион! Тебе ли не знать этого? Я буду вырезать деревню за деревней, город за городом, народ за народом, пока не покорю всю землю!

– Ты становишься похожим на меня. Точнее сказать, ты становишься похожим на то чудовище, которое создал Марк. Я думал, ты умер, а ты выжил. Господь дал тебе второй шанс, а ты приговорил себя.

– Заткнись! – прокричал Маркус и ударил Луция по щеке. – Это ты себя приговорил! Не неси чушь, если не знаешь, о чем говоришь! Посмотри туда! Посмотри! Он висит на кресте, а ты сидишь здесь! Можешь избавить его от мук – я не стану тебе в этом препятствовать! Я же не лишил тебя оружия! Теперь решай, мучиться ему долго или умереть быстро! Считай, это мой последний тебе подарок, брат.

Маркус пнул Луция в живот ногой, и тот упал на лопатки.

– Решай: его жизнь теперь в твоих руках! Мне эта падаль ни к чему. Побудь теперь и ты палачом! Считай, что тебе передает привет Ромул. Да, кстати, может, ты припомнишь свои навыки и прикончишь всех тех, кто здесь распят?! Помню, раньше у тебя неплохо получалось убивать беззащитных людей: младенцев, женщин, стариков. Не верю, чтобы ты так быстро изменился, – Маркус взял поводья и вскочил на коня. – Да, Луций. Я, как и обещал, отпустил Марию. Только вот беда: некий Иуда Искариот написал донос первосвященнику о ее причастности к распятому. Как ты считаешь, что он с ней сделает, когда обнаружит это письмо у себя? Думаю, он придет домой гораздо раньше, чем умрет этот твой спаситель человечества. Смерть на кресте долгая, если, конечно, не ускорить ее!

Маркус ударил коня пятками в бока, и тот сорвался с места, поднимая за собой клубы пыли.

Луций лежал на земле бледный, как смерть, и смотрел в небо остекленевшим взглядом.

«Не убей! Не укради! Возлюби врага своего! Подставь щеку!» – словно команды, врезались в мозг слова того, кто сейчас был приколочен к деревянной площадке.

– Пить, – послышалось сверху.

Луций вскочил, но легионеры оттолкнули его в сторону.

– Пошел вон, вражий прихвостень! Ты хочешь пить?! Лонгин, дай этому царю всех людей напиться!

– Конечно! – усмехнулся тот, окунул губку в чашу с уксусом, насадил на кончик копья и поднес к губам Иисуса.

– Свершилось, – вкусив уксуса, проговорил спаситель, посмотрел на солдат и остановил взгляд на Луции. – Помни заповеди мои. Помни о выборе. Последние грехи взял я ваши. Отче, в руки твои предаю дух мой!

– Может, перебить ему ноги? – повернувшись к старшему, спросил Лонгин.

– Прокуратор не велел.

– Нам что тут, несколько дней с ними торчать?!

– Хватит! Хватит! Довольно! – заорал Луций.

Его пытались остановить, но он раскидал солдат, как щенков. Один Лонгин остался стоять перед крестом. От ужаса, который вызывал в нем бешеный вид генерала, он даже не шелохнулся, когда Луций забрал у него копье и подошел ближе к Иисусу.

– Прости меня! Прости за то, что сделаю. Прости за все! Прости наш безумный мир! Прости нас всех! – сказал он и пронзил грудь распятого.

Луция сбили с ног, скрутили и оттащили от креста, но поздно: тело приговоренного обмякло. Наступила полная тишина, солнце затянулось свинцовыми тучами, и кромешная тьма накрыла землю.