— О том, что было вчера. Я не могу больше мучиться и находиться в неизвестности.

— А вы думаете, что я не желаю того же? — с жаром сказал он. — Я и сам хотел сказать вам, что как это ни будет трудно, но вы будете моей женой.

— Никогда, — быстро перебила она его, — никогда этого быть не может. Вы можете не жениться на Елен, но моим мужем вы не будете. Ваши родители не только проклянут вас, но и лишат вас состояния. Я не хочу, чтобы из-за меня вы лишились чего-нибудь.

— Мне ничего не нужно… — начал он.

— Нет, нет, этому не бывать, — снова перебила она его, — оставим это. Я хотела объяснить вам, почему я решилась выйти замуж, несмотря на то, что сердце мое принадлежит вам. Я никогда бы этого не сделала, так как хотела посвятить себя искусству, но когда я недавно убедилась, что вы тоже любите меня, то я подумала, что если я отказываюсь от своей любви, то и не должна заставлять вас страдать, и лучшим лекарством для этого будет мое замужество. Я надеялась на себя, — добавила она с горькой улыбкой, — но… все это случилось против мой воли.

— Значит, Анжелика… вы хотите расстаться со мной? — с усилием выговорил он. — Вам не…

— Расстаться! — страстно крикнула она, порывисто наклонившись к нему и обвив руками его шею. — С вами, с тобой, никогда… нет… не могу… это невозможно, я слишком люблю тебя…

Она опомнилась, сама испугалась своего крика и, боязливо оглянувшись, отняла руки.

— Никого нет дома, — успокоил ее граф, нежно взял за руку и притянул к себе…

XXVII

КРОВАВАЯ ДРАМА

— Нет, не виновна! — звучным голосом прочел старшина присяжных заседателей ответ на предложенный судом вопрос и бросил полный состраданья взгляд на стоявшую за решеткой у скамьи подсудимых, с опущенной низко головой, с грудным ребенком на руках, между двух солдат с ружьями у ноги арестантку. Почти все одиннадцать товарищей последовали его примеру.

Публика, наполнявшая буквально битком небольшую залу заседаний по уголовным делам рязанского окружного суда, встретила этот приговор взрывом рукоплесканий.

Председатель усиленно зазвонил.

Через несколько минут в зале водворилась та же невозмутимая тишина, как и пред прочтением ответа судей совести.

— В силу решения господ присяжных заседателей объявляю вас свободной от суда! — громко и отчетливо обратился председатель к подсудимой, все еще продолжавшей стоять около позорной скамьи неподвижно в прежней позе.

— Стража может удалиться.

Солдаты с шумом вышли из-за решетки.

Топот их ног, видимо, вывел из оцепенения оправданную: она подняла голову и обвела залу недоумевающим взглядом. Несчастная остановила его на своем защитнике — местном присяжном поверенном, назначенном ей от суда. Последний встал со своего стула, подошел к ней, что-то тихо сказал и подал ей руку.

Она крепко, с чувством пожала ее. На ее лице появилась горькая улыбка. Затем она наклонилась к своему ребенку и звучно поцеловала его. Разбуженный этим порывистым поцелуем, ребенок закричал.

Оправданная была молодая женщина замечательной красоты. Густые матово-черные волосы, выбившиеся из-под белого платка, которым она была повязана, окаймляли низкий, несколько выпуклый лоб, с темной линией тонких бровей над большими, красивыми черными бархатистыми глазами. Ее правильное овальное матово-бледное лицо было благородно, но холодно и, по временам, даже сурово.

Уродливый арестантский халат из тонкого серого сукна — преимущество арестантов "из привилегированных" — как-то особенно красиво, почти изящно облегал ее высокую, гибкую, грациозную фигуру.

На вид ей казалось не более восемнадцати лет. По обвинительному акту ей было, впрочем, двадцать два. В том же обвинительном акте значилось, что она варшавская жительница Анжелика Сигизмундовна Вацлавская и была предана суду по обвинению в предумышленном убийстве выстрелом из револьвера графа Владимира Николаевича Ладомирского.

Преступление было совершено при следующих обстоятельствах.

Владимир Николаевич был красивый мужчина, лет тридцати пяти, высокий, статный шатен с матовым цветом выразительного, правильного лица и густыми шелковистыми, выхоленными усами.

Большой руки ловелас, он стал в короткое время кумиром провинциальных дам и девиц, а со своей стороны начал усиленно ухаживать за хорошенькой дочкой одного из местных купцов-миллионеров.

Утром в Фомино воскресенье к Владимиру Николаевичу явилась прибывшая накануне в город и остановившаяся в гостинице молодая женщина. После довольно продолжительного громкого разговора в кабинете, как рассказал слуга графа, вдруг раздался выстрел. Перепуганный лакей вбежал туда и увидал графа лежащим на полу и истекающим кровью. Приезжая же барыня стояла посреди комнаты с еще дымящимся револьвером в руках.

— Я убила этого негодяя, беги за полицией! — повелительным голосом обратилась она к нему.

Явившаяся полиция застала убийцу спокойно сидящей в кабинете, с револьвером в руке над похолодевшим уже трупом.

— Это я убила его! — сказала она, подавая револьвер прибывшему полицейскому офицеру.

По произведенному следствию выяснилось, что покойный граф Ладомирский увез ее из Варшавы за границу, увлекши, обещал жениться, а затем бросил, несмотря на ее беременность.

Собрав наскоро небольшую сумму денег, она бросила все и поспешила в Рязань. Приехав ночью, она остановилась в гостинице, где и отдала свой паспорт, а утром отправилась к Владимиру Николаевичу, захватив с собой взятый из дому револьвер большого калибра, с твердым намерением убить Ладомирского в случае отказа его признать ребенка и жениться на ней.

Он сделал и то, и другое, и даже в очень резкой форме.

Она выстрелила ему в левую сторону груди почти в упор, стараясь попасть в сердце и, как выяснилось по вскрытии, попала в него.

По освидетельствовании обвиняемой, она оказалась на последнем месяце беременности.

При обыске у ней найдены пятьсот двадцать два рубля и пачка писем к ней убитого Ладомирского.

Заключенная в тюрьму, она вскоре разрешилась от бремени девочкой, названной при св. крещении, совершенном, по желанию матери, в тюремной церкви, по православному обряду, Иреной.

С этим-то "плодом несчастной любви" на руках она предстала на суд присяжных.

Присяжные, как мы уже знаем, ее оправдали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КУПЛЕННЫЙ МУЖ

I

СВЕДЕНИЯ СОБРАНЫ

В то утро, когда Ирена в первый раз ждала князя Сергея Сергеевича, последний в первом часу дня еще лежал в постели, отдыхая после бала.

Когда он проснулся, ему подали письмо Виктора Аркадьевича, заключавшее в себе извинение и объяснение его внезапного отъезда из Облонского.

Князь прочел письмо с некоторым удивлением, но не придал ему особенного значения.

Бобров был прекрасный молодой человек, очень честный, умный, князь любил его, но он все-таки был не из его общества — их интересы, склад их ума был различны.

Отсутствие его не могло быть очень заметно для князя среди гостей, наполнявших дом.

Письмо, написанное Виктором Аркадьевичем дрожощей рукой, со слезами на глазах и растерзанным сердцем, было забыто Сергеем Сергеевичем через несколько минут по прочтении.

Если бы князь взял на себя труд, то легко бы догадался о настоящей причине такого внезапного отъезда его "молодого друга", как он называл Боброва, так как был достаточно прозорлив, дальновиден и сведущ в сердечных делах, но, во-первых, после встречи с крайне заинтересовавшей его Иреной ему было не до того, а во вторых, он не мог допустить и мысли, чтобы сын дьячка мог полюбить кого-нибудь из рода Облонских, a особенно, чтобы какая-нибудь из Облонских могла полюбить сына дьячка, как бы красив, умен и знаменит он ни был.