Этого дня она ждала всегда с нетерпением.

Происходило это не от того, что она любила общество, напротив, она скорее пряталась от людей, но в эти вечера занимались музыкой и пением, а этого было достаточно, чтобы Анжелика забыла все и всех, упиваясь звуками, которые заставляли вспомнить ее милую мать. Она сама прекрасно играла на рояле, но игры ее в доме графа еще никто не слыхал, так как со смерти матери она не дотронулась ни разу до клавишей.

В восемь часов вечера, еще до приезда гостей, Анжелика пробралась в залу и приблизилась к роялю.

Настроение ее сегодня было очень грустное: она всю ночь видела во сне свою мать и проснулась со страшно расшатанными нервами и тяжестью на сердце.

Ей страстно хотелось излить свою тоску в звуках музыки. Ей казалось, что ей будет легче, если она поиграет.

Она оглянулась. В зале никого не было.

"А если услышат и будут смеяться?" — мелькнуло у нее в голове, но искушение было слишком велико.

Она быстро придвинула табурет и начала фантазировать.

Едва первые звуки коснулись ее уха — она забыла всякую осторожность и играла, играла до тех пор, пока так долго сдерживаемые, крупные слезы не хлынули из ее глаз.

Игра оборвалась на полутоне, и, опустив свою маленькую головку, Анжелика простонала:

— Мама! Мама!..

В ту же минуту она быстро вскочила.

Рукоплескания раздались в зале, и она увидала человек десять гостей и всю семью Ладомирских, стоявших у дверей.

Прежде чем она успела опомниться, все очутились около нее.

— Браво, Анжелика, я не знала, что ты так играешь, — сказала Марья Осиповна, — у тебя, мой друг, талант.

— Отлично, отлично, Анжелика Сигизмундовна, вы прекрасно знаете музыку, — заметил Александр Михайлович.

Похвалы сыпались на нее со всех сторон, только Лора молчала и насмешливо улыбалась, смотря на растерявшуюся девочку.

Через минуту Анжелику забыли, и она скрылась из залы.

XVII

СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

Через неделю для Анжелики началась новая жизнь. Эта жизнь не доставляла ей никаких радостей, но она была, по крайней мере, спокойна, без всяких тревог и волнений.

Окружающая среда в пансионе казалась ей столь же чуждой, как и в доме Ладомирских, но это не было тяжело для нее.

Она привыкла к мысли всегда и везде быть чужой для всех.

Она училась хорошо, но не была прилежной — ей помогали ее замечательные способности.

Когда она по субботам возвращалась домой, то после первого же часа начинала с нетерпением ждать утра понедельника, чтобы снова на неделю покинуть эту семью, которая ничего не доставляла ей, кроме неприятностей.

Даже Владимир вовсе перестал говорить с ней, так как почти не бывал дома, сопровождая свою сестру то на бал, то в театр, а если и приходилось ему оставаться, то он сидел в своем кабинете и читал.

Раз, вернувшись в одну из суббот домой, она застала большое оживление во всем доме.

Ртищев, Раковицкий и приятельница Лоры, Мери Михайловская, сидели в уютной турецкой комнате и о чем-то весело болтали.

Владимир, по своему обыкновению, не принимал большого участия в разговоре и рассматривал полученные журналы. Лоры в комнате не было. Ее резкий, повелительный голос раздавался в зале, где она отдавала какие-то приказания суетившейся прислуге.

Сняв шубку и согрев озябшие руки перед камином, топившимся в столовой, Анжелика вошла в турецкую комнату.

Поздоровавшись со всеми, она села к столу, где лежал альбом, и стала его рассматривать.

Александр Михайлович подошел к ней.

— Вы знаете, Анжелика Сигизмундовна, мы сегодня едем кататься на тройках. Кажется, будет человек тридцать. Как жаль, что вы еще ребенок, а маленьких детей не берут, — шутил он, подсаживаясь к ней.

Она испуганно взглянула на него и отодвинулась.

— Что это вы? — удивился он.

— Я не хочу, чтобы вы сидели со мной, идите к ним, а не то я уйду.

Он с изумлением взглянул на нее.

— Отчего? Что это значит, что вы не желаете со мной говорить? — спросил он.

— Я не хочу, чтобы Владимир Николаевич опять смеялся надо мной и говорил, что…

Анжелика запнулась.

— Что… вы влюблены в меня… — тихо добавила она.

Ртищеву стало смешно и досадно, что этой наивной девочке говорят такие глупости.

— Полноте, Анжелика Сигизмундовна, — сказал он ласково, — можно ли обращать внимание на такие пустяки? Будемте по-старому друзьями, потому что, хотя я в вас и не влюблен, но люблю вас очень.

— Благодарю вас, — просто сказала она, протягивая ему руку.

Александр Михайлович взял ее и крепко пожал.

— Все готово, messieurs, — провозгласила Лора, входя в комнату, — две тройки приехали за нами, остальные у князя Вельского; у него соберутся все. Мери, пойдем одеваться.

Мери Михайловская, маленькая, миловидная шатенка, вскочила и вышла вместе с Лорой.

— По-моему, сегодня несколько холодно для катанья, — сказал Раковицкий, подходя к окну, — стекла совсем замерзли.

— Ничего, покатаемся с гор и согреемся, — возразил Владимир, большой любитель этих удовольствий.

Через минуту молодые люди вышли, и Анжелика осталась одна.

Она подождала, пока все уехали, побродила по комнатам и села к роялю.

Поиграв с полчаса, она ушла готовить уроки в свою комнату.

Это была прехорошенькая, уютная комнатка. Все ее убранство было целиком привезено из Италии.

Мать обожала Анжелику и тратила на нее большие деньги. Розовая шелковая мебель, изящный письменный стол, бархатный пунцовый ковер, покрывающий всю комнату, розовая спускающаяся с потолка лампа и масса мелких, но дорогих безделушек, делали комнату похожей ка игрушку.

Окончив уроки, Анжелика потушила свечку и улеглась спать.

В шесть часов утра она проснулась от беготни по всему дому.

Анжелика вскочила и прислушалась.

Она услыхала быстрые шаги и голос старого графа.

"Кто-то захворал", — подумала она и начала одеваться.

Вернувшись с поездки, Владимир почувствовал озноб, но, не сказав об этом ни слова, лег спать.

Ночью у него сделался сильный жар. Он начал метаться и бредить и разбудил оставшегося у него ночевать Ртищева.

Увидав состояние своего товарища, Александр Михайлович испугался и пошел к Николаю Николаевичу.

Через минуту весь дом был на ногах.

До крайности мнительный и, несмотря на свой эгоизм, горячо любивший сына, старый граф страшно испугался.

Немедленно послали за доктором.

Приехавший врач осмотрел больного и заявил, что у него начинается тиф.

— Будьте спокойны, граф, — утешал он старика, который был в отчаянии. — Опасности большой нет. Тут главное дело — уход, и если у вас нет никого, кто может принять на себя обязанность сиделки, то я пришлю вам очень хорошую.

— У нас никого нет, — с унынием сказала графиня, — ни я, ни дочь моя не привыкли к этому, но, доктор… доверить своего сына совершенно чужой женщине я, право, не знаю, возможно ли это? — докончила она со вздохом.

— Однако не может же ваш сын остаться без сиделки, графиня. За мою я ручаюсь и…

— Марья Осиповна! — послышался робкий детский голос. — Позвольте мне ухаживать за графом.

Доктор живо обернулся и увидал худенькую, с побледневшим личиком девочку, которая серьезно ждала ответа.

— Ты, Анжелика?! — воскликнула графиня. — Разве ты можешь!

— Могу. В продолжение целого года болезни моей матери у нее не было другой сиделки, кроме меня.

Граф и графиня недоверчиво взглянули на девочку.

— Ну что ж, — согласился доктор, — если маленькая барышня действительно знает уход за больными, то пусть и займется этим, а я посмотрю, справится ли она, — добавил он, смотря с сомнением на ее маленькую фигурку.

Яркий луч радости блеснул в глазах Анжелики, она умоляющим, невиданным в ней дотоле взором взглянула на графа и графиню.

После некоторого колебания они согласились.