— Отдал бы… — как эхо повторил Иван Корнильевич.

— То-то и оно-то… А тут все-таки благополучно кончилось, а он ревет…

— Хорошо благополучно, на мне тяготеет проклятие матери…

— Бабьи сказки…

Уверенный тон графа Сигизмунда Владиславовича, с которым он разбивал все доводы молодого Алфимова, подействовал на последнего ободряюще, и он начал обсуждать свое будущее.

— Ну куда же мне деваться?

— Как куда?

— Отец приказал сегодня же выехать из его дома.

— Эка невидаль… У тебя теперь деньги есть?

— Тысячи четыре найдется.

— Так о чем же думать… Против меня дверь об дверь освободилась на днях квартира, сними и переезжай.

— Вот это хорошо, очень хорошо. Но как же без мебели?

— О, ты, простота… Мебель поставит мебельщик. Я сам это тебе устрою, а ты поезжай домой, забирай свои собственные пожитки и переезжай пока ко мне. Завтра квартира будет готова, и мы справим такое новоселье, что чертям тошно будет… Не забудь заехать за чеком… А теперь… пойди умойся, а то лицо заплаканное… точно у бабы, а я прикажу позвать старшего дворника.

Граф позвонил и отдал явившемуся слуге распоряжение, а Иван Корнильевич последовал совету своего ментора и, умывшись, вместе с ним вошел в кабинет.

С явившимся старшим дворником дело было сделано в пять минут, он получил плату за месяц вперед и объяснил, что квартира вся вычищена и приведена в порядок.

— Хоть сегодня извольте переезжать, — сказал старший дворник.

— Сегодня и переедут, — заметил граф Стоцкий.

Дворник ушел.

— Ну, теперь поезжай домой, заезжай за чеком и переезжай ко мне, а я оденусь и пойду к мебельщику… Ты полагаешься на мой вкус? В грязь лицом не ударю.

— Конечно, полагаюсь… У тебя бездна вкуса, я это знаю.

— Почему же ты знаешь?

— По твоей обстановке.

— А-а…

Иван Корнильевич простился и уехал.

Лакей молодого Алфимова положительно вытаращил глаза, когда получил от возвратившегося барина приказание укладывать платье, белье и вещи.

Он стоял даже некоторое время в недоумении.

— Слышишь, я сегодня же переезжаю… Надо нанять ломового… Вот адрес…

Он вынул из кармана адрес графа Стоцкого и подал его лакею.

— Сегодня-с? — переспросил слуга.

— Да, сегодня, сейчас.

— Слушаю-с.

Укладка вещей заняла часа два. Иван Корнильевич нервно ходил по своему кабинету и спальне.

В его уме вертелась фраза графа Сигизмунда Владиславовича: «Заезжай за чеком».

Он несколько раз даже решался ехать в контору, но в последнюю минуту отказывался от этого решения.

Ведь чек надо получить от отца лично, а видеться с ним, по крайней мере сегодня, он положительно не мог.

Нервы его были слишком возбуждены.

Глаза то и дело наполнялись слезами, когда он смотрел на за несколько лет привычную для него обстановку дома человека, которого он, по завещанию матери, называл отцом.

«Выгоняют, как… вора…» — с трудом даже мысленно произносил он это страшное слово.

«Вор… и… клеветник…» — продолжал он бичевать самого себя.

«Не легче ли было бы, — думалось ему, — если бы отец совсем не отдал бы денег? Если бы я остался нищим, пошел бы работать и в этом нашел бы себе наказание. Наказание примиряет. А то еще было бы мне лучше, если бы меня посадили в тюрьму, судили и осудили бы».

Такие отрывочные, странные мысли бродили у него в голове в то время, как Василий — так звали его лакея — запаковывав вещи, укладывая в сундук и чемодан белье и платье.

Изредка он задавал молодому барину вопросы, которые отвлекали Ивана Корнильевича от его тяжелых дум, и он отвечал на них.

Когда все было уложено и упаковано и Василий отправился за извозчиком, до кабинета молодого Алфимова донесся какой-то шум, шаги.

Он догадался, что это вернулся отец, и даже сел в кресло закрыл глаза.

«Вот сейчас придет сюда… Опять объяснения, упреки», — пронеслось в его уме.

В соседней комнате, действительно, минут через десять послышалась чья-то тяжелая походка.

Кто-то вошел в кабинет.

Иван Корнильевич продолжал сидеть с закрытыми глазами. Вошедший почтительно кашлянул.

«Это не отец», — мысленно решил молодой Алфимов и открыл глаза.

Перед ним стоял камердинер его отца — Игнат — и на подносе подал ему конверт без всякой надписи.

— От Корнилия Потаповича.

— Хорошо, — сдавленным шепотом произнес Иван Корнильевич и взял конверт.

Игнат удалился.

Молодой Алфимов разорвал конверт.

В нем оказался чек на государственный банк на восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей.

Он облегченно вздохнул.

Чаша свиданья с отцом, по крайней мере на сегодняшний день, миновала.

Возвратившийся Василий стал выносить вещи.

Иван Корнильевич, бросив последний взгляд на свои комнаты, вышел.

Лакей в передней и швейцар в подъезде проводили его с почтительным удивлением.

Они уже знали от Василия, что молодой барин переезжает из дома родителя, но причина такого внезапного переезда была для них неведома, и они положительно недоумевали.

С деньгами, действительно, в Петербурге можно сделать почти мгновенно все.

К вечеру уже квартира Ивана Корнильевича была обмеблирована и имела совершенно комфортабельный вид.

Новая обстановка и новизна положения изменили к лучшему состояние духа молодого человека.

Устроившись в своем новом помещении, хотя и не совсем разобравшись, он весело поужинал с графом Стоцким у Контана и, вернувшись домой, сладко заснул.

Не успел он проснуться на другой день, как к нему пришли от Сигизмунда Владиславовича.

— Его сиятельство вас просят к себе кушать кофе.

— Хорошо, сейчас.

Сделав наскоро свой туалет, Иван Корнильевич поспешил к графу, которого застал в кабинете с газетою «Новости» в руках.

— Однако, твой тятенька рассвирепел.

– À что? — дрогнувшим голосом спросил молодой Алфимов.

— Полюбуйся.

Граф передал ему газету.

Иван Корнильевич прочел обьявление Корнилия Потаповича и побледнел.

— Это ужасно! — воскликнул он.

— Положим, особенно ужасного ничего нет.

— Как так?! Он меня опозорил.

— Разве ты хочешь открывать банкирскую контору?

— Нет.

— В таком случае, какое тебе дело, какого о тебе мнения господа финансовые деятели? Поймут это объявление только одни они.

— А общество?

— Общество подумает, что ты кутил, отдавая дань молодости, а деспот-отец принял одну из мер, практикуемую среди купечества для обуздания непокорных детищ… Впрочем, общество завтра позабудет эту публикацию.

— Так-то оно так, но…

Иван Корнильевич не договорил и задумался.

Несмотря на утешение своего ментора-друга, публикация произвела на него ошеломляющее впечатление.

Он снова поддался унынию, и никакие меры, принимаемые графом Стоцким, не достигали цели и не могли заставить его вернуться к прежней веселой жизни.

Молодой Алфимов или сидел дома, или же был в квартире Сигизмунда Владиславовича, ходя, как маятник, из угла в угол и действуя на нервы его сиятельству.

Последний решил везти его за границу, куда он собирался с графом Вельским, Гемпелем и Кирхофом.

В тот вечер, когда к графу Сигизмунду Владиславовичу должен был заехать Савин, он первый раз заговорил о заграничной поездке с молодым Алфимовым.

Тот ухватился за эту мысль.

— Но, говорят, что эту публикацию поместили и в иностранных газетах, — заметил Иван Корнильевич.

— Пфу… Не думаешь ли ты, что Европе только и дела, что читать помещаемые о тебе публикации? Русским языком тебе твержу, что и здесь все ее забыли.

В передней раздался звонок.

— Это, наверно, Савин… По делу, — заметил граф Стоцкий.

— Я уйду к себе черным ходом, — заторопился Алфимов.

— Хорошо. Я зайду потом к тебе, поедем ужинать.

— Пожалуй.

— Ну, слава Тебе, Господи! Умнеть начал! — воскликнул Сигизмунд Владиславович.

XXIV

БЕГЛЯНКА

Назначенный на другой день вечер у полковницы Усовой был чрезвычайно оживлен.