– Надо, – согласился я и обнял Монику. – Я приехал на несколько дней. Меня пригласил погостить один бизнесмен. Потом я опять уеду в Москву. Думаю, что надолго. Очень надолго… Как твои дела?

– Учусь…

Она прижалась ко мне, овеяв знакомым запахом волос.

– Хочешь поехать со мной? – спросил я.

– Куда?

– В Кордову.

– Никогда не бывала там… Я поеду… Пусть это будет наше прощание…

Она положила руки мне на плечи и поцеловала в губы.

– Если ждать больше нечего, то пусть останется что-то на память. Теперь-то я знаю наверняка, что это наши последние дни вместе. По крайней мере, буду смотреть на это именно так… Я поеду…

Наутро мы уже сидели в автомобиле, взятом на прокат, и мчались по широкому шоссе на юг. Павла Костякова мы подхватили по дороге.

– А кто тот человек? – спросила Моника про Трынчева.

– Болеслав? Крупный промышленник, а теперь ещё и политик.

– Странное у него имя.

– Славянское. Но душой он скорее мусульманин. Любопытная личность. Тебе будет интересно познакомиться с ним. Правда, у него есть жена.

– Какое мне до этого дело? Или ты сватать везёшь меня? Ты всё время знакомил меня с какими-то важными людьми. У тебя это вроде болезни. Зачем? Ты думал, что я стану через их постель в университет поступать? Нет, я сама смогла! Сама! И не нужны мне твои покровители. Плевать мне на них.

– Не отказывайся, Моника. Пусть будут и такие знакомства. Никто не знает, как повернётся жизнь…

Дом у Болеслава оказался просторный и похожий на дворец, хотя снаружи смотрелся простеньким трёхэтажным сооружением, с отштукатуренными на испанский манер стенами, привычной красной черепицей, озеленёнными двориком. Оказывается, я видел его в мой прошлый приезд в Кордову, прогуливался возле его ворот, но не обратил на него внимания и уж, конечно, не подозревал, что там обитал объект моей будущей разработки. Дом Болеслава Трынчева затерялся в узеньких переулках, минутах в пяти от знаменитой кордовской мечети, перестроенной, как и все мусульманские храмы, в католический собор.

– Я часто хожу туда, – сказал Болеслав. – Не для молитвы, нет. Просто там думается иначе.

– Да, там удивительно, – согласился я, – почти сказочно. Особенно та часть, с арабскими колоннами и полосатыми арками. Просто пространство из другого измерения. У меня там дух захватывает.

– До сих пор удивляюсь, как это христиане не уничтожили всё до основания. Впрочем, там ведь сохранились даже римские колонны от святилища, которое стояло ещё в античные времена. Получается, что здесь что-то свыше, а не человеческая прихоть или преклонение перед красотой. Арабы оставили кое-что от римлян, католики – кое-что от мусульман… Интересно, что оставят новые мусульмане от нынешнего христианского храма?

– О чём вы говорите, Болеслав? О каких новых мусульманах?

– Когда-то Кордова была столицей халифата, здесь был центр искусств и наук. Пришло время этому городу снова возвыситься и занять достойное в арабском мире.

– Вы думаете, что сюда вернутся последователи Магомета?

– Всё в мире двигается по кругу. Или по спирали… Вернётся и время величия Кордовы. Вы думаете, я случайно приобрёл здесь дом? Нет, Юрий, я ничего не делаю зря. И уверяю, что прилагаю немало сил, чтобы мои мечты воплотились.

– Мечтать о том, чтобы испанская Кордова стала арабской… – я с сомнением покачал головой.

– Эта мысль кажется вам слишком смелой?

– Даже вызывающей.

– Но ваши книги, Юрий, тоже полны вызывающих мыслей. Вы сами не представляете, насколько агрессивными и несправедливыми они могут показаться среднему читателю. Не каждый будет способен принять ваши произведения. Вы полны желания встряхнуть людей, Юрий. Именно этим вы и понравились мне. Мир стал чересчур прилизанным, разглаженным. Культура практически исчезла с лица земли. Я имею в виду традиционную культуру, которая являлась лицом каждого народа. Европейские державы, хоть и называются по-разному, в действительности уже ничем не отличаются одна от другой. Мы перестали слышать, о чём шепчет земля у нас под ногами. Не случайно так сильно развилось движение антиглобализма. Люди хотят индивидуальности! Народы требуют самости!

– Самости?

– Да, люди хотят ощущать своё собственное «я». Человеку нельзя без этого. Аморфные идеи о едином мировом пространстве никому не нужны. Народ нуждается в корнях, уходящих глубоко в землю, иначе он рухнет, рассыплется. Каждому народу нужно своё лицо. Разве вы не согласны со мной?

– Пожалуй, соглашусь в этом. Но насчёт возрождения кордовского халифата… Мне кажется, Болеслав, что вы слишком, как бы точнее выразиться, увлекаетесь мусульманской культурой.

– Не увлекаюсь, а люблю.

– Но как это могло случиться?

– Я пришёл к убеждению, что христианство сейчас не способно дать нашей цивилизации ничего. Оно изжило себя, обескровилось, – Болеслав неторопливо прошёл вглубь зала и остановился перед стеной, на которой были развешаны старинные арабские клинки. – Да, человечество должно помнить о доброте и сострадании, не спорю. Однако народы должны быть сильными, с горячей кровью. Народ – как отдельный организм. Если он увлекается погоней за наслаждениями, он ослабевает, заболевает, исчезает. Организм должен постоянно закалять себя. Но назовите мне хоть одну европейскую страну, которая не была бы сегодня подвержена гниению. Нет таких! Я уж не говорю о США. Вы только вдумайтесь, Юрий, Америка моложе любого европейского государства, но она уже страдает ожирением. Излечить её может только война на её территории. И такую войну начал исламский мир.

Из распахнутого окна лился горячий воздух. Белые занавески невесомо колыхались. Солнце жгло черепичные крыши и белые стены домов.

Я подошёл к Болеславу:

– Не хотите же вы сказать, что террористы возложили на себя миссию врачей и, радея за американцев, занимаются шоковой терапией?

– Ислам знает, что болезнь Америки постепенно распространяется по всему миру. Эту болезнь надо остановить, – Болеслав говорил спокойно. В его голосе не слышалось ни пафоса, ни агитации. Он просто высказывал свои мысли. Он был убеждён в своей правоте.

– Похоже, вы хотите привлечь меня в свой лагерь, – улыбнулся я.

– Вам не нужен ничей лагерь, Юрий. Вы – писатель. Вы обладаете редким даром. Но пользоваться вы им сможете до тех пор, пока вы не принадлежите ни к какому лагерю. Служение чьей-то идее убьёт вас. Настоящим творцом может быть только свободная личность. Да вы и сами прекрасно знаете это.

– Да.

– В условиях диктатуры вы просто погибли бы, вас уничтожили бы.

– В таком случае, если ваши мечты о мусульманском господстве сбудутся, мне настанет конец, – засмеялся я.

– Почему вы делаете такой вывод?

– Потому что власть духовенства не может не быть диктаторской, какой бы веры ни было это духовенство. Вы и ваши сторонники, Болеслав, приведёте мир к катастрофе. И напомню вам ещё одну вещь: ислам не сможет дать ни одному из народов его искомое лицо. Мусульманство, как и христианство, это то же устремление к глобализму, только с другим оттенком.

Болеслав хитро улыбнулся:

– Ну, ну…

Мы вышли на балкон. Внизу, во внутреннем дворике, на качелях сидела Моника. Неподалёку от неё сидел на плетёном стуле Костяков и со вкусом курил сигару, запрокинув голову на спинку стула.

– Мне нравится ваша девушка, – сказал Болеслав.

– Разрываюсь между нею и другой женщиной, – признался я.

– Любите обеих? – он взглянул на меня с интересом. – По-настоящему любите?

– Пожалуй. И это доказывает мне, что любовь неоднозначна.

– Будь вы шейхом, у вас не возникло бы такой проблемы, – Трынчев похлопал меня по плечу. – У вас был бы гарем. Это ещё одно преимущество исламского мира.

– Но я не шейх. Да и вы тоже. Вы даже не мусульманин, хоть и нахваливаете ислам. Почему?

Болеслав опёрся локтями о перила:

– Я не нахваливаю ислам. Он крайне неоднороден. К сожалению, он более противоречив даже, чем христианство. Видите ли, те стороны, которые привлекают меня, абсолютно не приемлемы для многих нынешних религиозных деятелей. Я ведь не террорист, но я стою за решительные перемены во многих областях. Поэтому многим кажется, что я придерживаюсь радикальных взглядов.