И потому я отринула мысли покинуть поместье. Успею. Я сумею исчезнуть в любой момент, мне достаточно просто сбросить перчатки. И не удержат ни решетки, ни стены. Пока же не помешало бы просто выспаться.

Уснула легко — усталость, а может, нервы. Вот только проснулась в серой предрассветной мгле, почувствовав на своей щеке чужие пальцы. Нервно дернулась, резко открывая глаза. Его высочество Александр Теодор Иоанн, облаченный в роскошный бархатный халат цвета маренго, восседал на краю моей постели и с интересом меня разглядывал.

— Вот только не говорите, что пришли исполнить супружеский долг, — пробормотала я хриплым спросонья голосом и постаралась отодвинуться от него подальше.

— Интересная мысль, — кивнуло его благородное высочество. — А почему бы, собственно, нет?

Его пальцы коснулись моих волос, совсем не благородно спутанных после сна, убрали с лица непослушные пряди, чуть тронули щеку.

— Ну, во-первых, потому, что брак вы не признали, и считать меня своей супругой отказываетесь, — осторожно придерживая одеяло, я попыталась отодвинуться подальше от края кровати.

— А во-вторых? — с интересом понаблюдав за моим маневром, он тоже решил придержать одеяло. Но возле себя. И мне тоже пришлось остаться. Не потому, что свою сорочку я считала недостаточно чистой или недостаточно целомудренной — нормальная была сорочка! — я руки прятала. Перчатки то есть. И под одеялом их было держать сподручнее, чем за спиной.

— А «во-вторых» вытекает из «первых», — попыталась отбиться от него словами, — коли я вам не жена — вам нечего делать в моей постели!

— Да хорошо бы, если «не жена». Да только вот, извольте полюбоваться — Дэус наш брак признал, — мне вновь продемонстрировали ладошку. — А кто я такой, чтобы спорить с богом? Так что идите сюда, герцогиня, и кончайте лукавить. В конце концов, разве не за этим вы прибыли?

— Да, честно говоря, «этого» мне как раз хватало, — одеяло он тянет на себя ненавязчиво, но все-таки тянет, а я держу из последних сил. И вот оно уже натянуто между нами так, что начинает потрескивать. — Хотелось, напротив, избавиться от необходимости… вести ту жизнь, к которой вы сейчас так настойчиво меня толкаете. Я не сильфа, я уже говорила. Впрочем, даже сильфы приходят лишь во снах, а мы сейчас не спим.

— По-моему, ты сама запуталась, девочка, — одеяло он отпустил так резко, что я чуть кубарем по кровати не покатилась. — Ты пришла ко мне, как к своему мужу, просить помощи и защиты. А когда я пытаюсь забыть твое крайне сомнительное прошлое и принять тебя в качестве жены — смотришь так, словно я толкаю тебя на дно порока. Так тебе нужна моя помощь, или нет?

— Нужна, разумеется. Мне не справиться самой, и вам прекрасно это известно. Я даже не знаю, с чего начать.

— Начни с приятного, — не пытаясь более бороться с одеялом, его рука нащупала мою ногу сквозь него, и теперь медленно скользила по ней от щиколотки к коленке. — Мудрые жены знают, что подарив мужу удовольствие в постели, наутро они могут выпросить у него все, что угодно.

— Но, чтобы я стала вашей женой — действительно стала — вам необходимо убрать сыттара, стоящего между нами. Уничтожить мою привязку к нему, мою зависимость. И тогда я действительно буду вашей — только вашей! Женой во всех смыслах, если вы того захотите. Или безропотно соглашусь на развод — король, я уверена, легко удовлетворит вашу просьбу. И Дэус тоже — ведь выходит, он отдавал меня не вам, и если сыттара больше не будет… — глядя в решительное лицо своего вроде-как-мужа, я судорожно искала отговорки. Да, когда я выходила замуж, я была готова к тому, что постель мне придется делить с незнакомцем, чужаком, без подготовки, внезапно. И, окажись рука, принявшая меня у алтаря, рукой герцога, я уже давно стала бы его — и не единожды. И, каким бы он в этой самой постели не оказался — даже и не подумала бы возразить.

Но постель я разделила не с ним. И близость — или то, что я наивно под ней понимала — я тоже ощущала не с ним. И потому теперь — не могла. Сознавала, что так, наверное, будет правильнее — бросится с головой в омут новой страсти, залюбить это беспардонное высочество так, чтоб он наутро был готов ради меня на все (я ведь почти что сильфа, у меня непременно получится!)… Только вот не могла, не могла… Не получалось себя заставить. И лишь смотрела с неприязнью, как его рука ползет по моей ноге все выше, выше…

— Развод? — гладить одеяло ему надоело, и его рука просто скользнула под него, ощупывая мое тело сквозь тонкую ткань сорочки. — Интересная мысль, но ведь сначала я должен проверить, от чего я отказываюсь. И стоит ли, — рывок, и вот уже вместо одеяла на мне — его решительное высочество, — отказываться.

— Пустите! — испуганно дергаюсь, что есть силы отталкиваясь руками от его груди. И тут же кричу от боли: пальцы упираются в холодный металл, что прячется за мягким ворсом халата, и меня словно пронзает разрядами молний.

— Пущу, — задумчиво отзывается он, любуясь на мои перчатки из лучшей мабурской лайки, не просто белые — сияющие сейчас нестерпимо ярким, болезненным светом. — Вот расскажешь мне, зачем ты спишь в перчатках — и пущу, — крепко схватив меня за обе руки, он отрывает их от своей груди, тем самым избавляя меня от боли, а перчатки — от неестественного свечения. Затем удобно усаживается у меня на бедрах, не выпуская моих рук и не сводя с меня внимательного взгляда, в котором не читается ни малейшего намека на страсть.

— Руки мерзнут, — перепугавшись, выдаю первое, что приходит в голову.

— Правда? И сильно мерзнут?

— Достаточно.

— Что ж, давай поглядим.

— Не надо! — отчаянно кричу, но этим, похоже, только придаю ему уверенности в правильности поступка. Перехватив мои руки за кончики пальцев, он резко дергает — и перчатки легко соскальзывают с моих рук.

Герцог мягко опускается на кровать, не ощущая под собой более моего тела, а я каким-то немыслимым судорожным рывком отлетаю от него в самый дальний угол. Даже успеваю обрадоваться — пусть он не поможет, но ложе с ним делить теперь уж точно не придется!

Вот только герцог моему исчезновению удивился не сильно. И даже расстроился не особо.

— Вот как? — усмехнулся мой все-же-не-муж, внимательно оглядывая комнату. — А если так? — его рука метнулась в карман молниеносно. И столь же молниеносно рассыпала вокруг себя сверкающий синий порошок. Мельчайшие частицы этого невесомого вещества мгновенно заполнили всю комнату и осели на мое тело, словно покрыв его сияющей второй кожей.

И под тяжестью этой «кожи» и я осела. Прямо на пол, к ногам уже успевшего приблизиться герцога.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул он. — Видишь, как все просто.

— Просто что? — испуганно взглянула на него снизу вверх.

— Просто избавить тебя от необходимости лгать. Руку, — он предложил мне ладонь, предлагая помочь подняться.

Я, чуть дрожа, протянула ему свою, думая лишь о том, смогу ли я за него ухватиться, или силы синего порошка на это не хватит. Герцога, видно, мучили те же сомнения, однако ответ интересовал его мало. И потому еще прежде, чем наши ладони соприкоснулись, на меня упала ловчая сеть. Легкая, едва различимая, сотканная из нитей, что тоньше волоса, она жалила, словно пропитанная ядом паутина. Вот только, в отличие от паутины, не рвалась, несмотря на все мои отчаянные попытки. Я кричала от боли, безуспешно пытаясь выбраться, сбросить с себя эту дрянь, освободиться. А он просто стоял и смотрел, словно профессор на попавшую в его сачок бабочку.

— Мне больно! — молила я его. — Снимите с меня это! Помогите!

Нет, он даже не усмехался, не выказывал удовольствия или превосходства, просто ждал, когда силы меня оставят и я перестану судорожно биться.

— Отнесите ее в подвал, — было последним, что я услышала, ускользая во тьму беспамятства. То, что подручные видят его жену полностью обнаженной, герцога не смутило ни капли.

Очнулась я от того, что боль стихла. Нет, не исчезла совсем, но стала терпимой, сосредоточившись лишь на небольших участках моего тела — на шее, запястьях, щиколотках. Узенькие полоски, обвивавшие их, по-прежнему жгли огнем, зато больше нигде ничего не болело. И это было настолько невообразимо приятно, что первые несколько секунд я даже не замечала герцога и не осознавала, что он сделал со мной.