— Мы кролика едим, — пожала плечами Яни, сдвигая одежду Марха и помогая Генхарду развесить свою. — Сестра варила суп из его косточек. Я сначала не хотела есть, но Дорри говорит, он уже мёртвый. Он не обидится, и ему не больно.

— А-а-а, вон оно чем пахнет так вкусно, — мальчишка сглотнул, глянув на котелок за спиной. — А этот ваш рыжий мне обещал, что накормит. А я и думал, он на краю деревни живёт. А он, гад, вон откуда. В самых горах, да в глуши. И как он меня уговорил на такое? Знаешь, сколько я его тащил? Полтора дня! Он-то здоровенный, ноги еле волок, а я его почитай на своём горбу пёр. Как поглубже в лес зашли, я его бросить хотел, а ночью не видать ничего, дорогу назад забыл! Так и пришлось до самого порога волочь! Вы мне теперь не хлеба кусочек, вы мне пир закатить должны! Целую свинью зажарить! Да с яблоками! Или с чем там целых свиней едят?

— Тут служанок нет, — отозвалась выглянувшая в дверной проём Сиина, — Ложку возьми и ешь. Котелок уже нагреться должен.

— Ещё кормить его не хватало! Не для него ловил! — взъелся было Марх, но его прервал Астре:

— Пусть ест.

Оставшийся в одних подштанниках, Генхард подошёл к столу. Снял с крючка половник, воровато озираясь, отломил кусок хлеба, завёрнутого в тряпицу. Пристроился у печи и принялся жадно хлебать. Яни с интересом наблюдала за ним. У Генхарда были чёрные глаза и такие же волосы. Впалые щёки чуть порозовели от тёплой еды. Когда он смахивал пряди со лба, Яни заметила коротенький обрубок на месте правого мизинца. Генхард давился и кашлял, но продолжал черпать жидкий суп, а после обсасывать косточки, на которых не было мяса.

Илан приходил в себя мучительно и медленно. Сиина сидела рядом, на табурете, поглаживала его по руке, старалась не плакать при детях. В парня влили два стакана крепкой настойки на дубовых стружках. Сиина готовила её для прималя и иногда добавляла в питьё детям, чтобы выгнать простуду. Марх хищно косился на бутыль, которую в прошлый раз ополовинил, а в этот раз так и не нашёл.

Наконец, Илан открыл глаза и сказал первую осмысленную фразу:

— Сестра, это ты?

— Это я! — взволнованно выдохнула Сиина. — Ты уже дома, всё хорошо, ты теперь дома! Где у тебя болит? Я сделаю примочки.

— Проще спросить, где у меня не болит.

Илан слабо рассмеялся и попытался сесть, но ему не дали.

— А я говорил, надо было Рори с собой взять, — фыркнул Марх, скрестив руки на груди.

— Чтобы он там у мясной лавки все глаза выплакал?

— Да пусть ревёт, если так хочет! Зато у тебя бы рёбер целых побольше осталось!

— Ох, заботливый ты наш, — прокряхтел Илан, всё-таки садясь. — Хорошо, что вас никого там не было.

Он посмотрел на детей и осёкся.

— Рассказывай, — глухо потребовал Астре.

Внешне Илан крепился, но от него разило недавно пережитым кошмаром. Калека с большим трудом не поддавался шквалу боли. Его увлекало в омут, заполненный страданием и чувством вины.

— Сиина, дай что скажу. Ты только не шуми, ладно?

— Да что случилось, Илан? Не пугай так!

Девушка наклонилась к нему.

— Там Иремил. Он на площади. К столбу привязан. Узнал кто-то, что он не лесник, и что те, кого он водит к ущелью, обратно не возвращались. Следили за ним наверняка. Я хотел его ночью вытащить, а он мне запретил, а чтобы я не спорил, он… пеплом из руки… Он сам себя задушил.

Сиина прижала ладони к лицу. Её мелко затрясло.

— Нас ищут уже два тридня. Иремил перед смертью сказал, чтобы мы тайник открывали и уходили отсюда выше в горы или за них. В общем, подальше…

Илан тяжело вздохнул, опустился на скамью и повернулся лицом к стене.

— Теперь остальным передай, — сказал он, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Сиина сдавленно завыла. Предчувствие не обмануло её, как не обманывало никогда.

Приближалось затмение. Марх давно затворил ставни, но спокойней не стало. Густая, душная тревога сочилась в щели, мешалась с жаром натопленной печи.

— Мы остаёмся здесь, — сказал Астре, стряхнув оцепенение.

Сомнения Сиины тут же утихли, словно в сердце оборвали тревожную струнку. Она и сама знала, что так лучше. В горах ещё холоднее, а скоро зима. Там нет ни убежища, ни припасов. Да и от денег в тайнике никакого толку, если не получится их тратить.

Голос калеки временами звучал как-то по-особенному, и в эти мгновения даже Марх не решался вставить лишнее слово. Приказ достиг дна души и врос в него так, что не ослушаться.

— Где Генхард? — спросил Астре.

— На кухне со мной! — бодро отозвалась Яни, — Он ест, как хрюшка! Не слышите, что ли?

— Пусть подойдёт ко мне.

Генхард переступил через порог, утирая рот ладонью, и оглядел мрачное собрание.

— Ух и страшилищи, — буркнул он. — Чего вам, обормотам, надо? Не я же этого вашего колотил! Ничего я не помню! Не помню ничегошеньки! Ни как сюда шёл, ни рожи ваши порченые!

— Врёт, — поморщился Марх.

— Ты никому не расскажешь о нас, — произнёс Астре. — Будешь жить здесь. Помогать, чем сможешь. Про бродяжничество и воровство забудь. Ты услышал меня?

Он посмотрел на мальчишку так пристально, что тот невольно отступил.

— Да и понял я… Я и забуду, раз надо-то… И останусь, если хотите.

Все глянули на Марха. Тот кивнул.

Сиина только потом подумала, сколько споров могло бы вызвать это решение. Чем кормить новый голодный рот, да ещё и без поддержки Иремила? А если мальчишка сбежит? И уживётся ли он с теми, кого прокляло солнце?

— У тебя теперь есть обязанности, — сказал Астре, добившись согласия Генхарда. — До того, как упадёт снег, ты будешь спускаться в деревню и покупать для нас еду или продавать то, что мы сделаем. Раньше этим занимался Илан. Теперь он не сможет.

— А я и смотрю, он какой-то на вас непохожий! — вставил Генхард. — Он как я, да? Не порченый он?

— Я тут самый порченый, — отозвался Илан, принимая очередную порцию питья от Сиины.

— А в чём порча-то? — шёпотом спросил Генхард. — Вы уж мне расскажите о себе-то. Я ж с вами, страхолюдами, жить теперь буду. Это ж как дико-то мне! Да у меня мурашки по коже в два слоя пляшут, а вы мне сразу дел навешать хотите!

— Тебе достаточно знать наши имена. Меня зовут Астре. Это Сиина, Рори, Марх, Яни, Дорри и Тилли. Вон там Бусинка прячется. Илана ты уже знаешь.

— А эти… проклятия у вас какие?

— У меня и Тилли — совесть. Марх и Дорри — правда, Сиина и Бусинка — страх, Рори и Яни — сочувствие, Илан — доверие.

— Доверие? — переспросил мальчишка.

— Верю всему, что скажут, — простодушно отозвался резчик по дереву. — Вот поэтому мне всё время попадает. То изобьют, то заведут не туда, то обсчитают, то обворуют. Я сплошное несчастье.

— Не говори ерунды, — нахмурилась Сиина.

— А су… со… чувствие, это что за проклятье такое?

— Это у тех, кто ревёт над каждым дохлым тараканом, — отмахнулся Марх и тут же получил тычок остреньким локтём Яни.

— Дурак, — надулась она. — Не все же такие! Вот я не такая!

— Ага, а кто утром по кролику слезами умывался?

— Но это же не таракан! Тараканы противные! И мне их не жалко!

— Яни!

— Ну, если только чуточку… на одну слезинку.

— Странный вы народ, — проговорил Генхард, сутулясь. — Я и слов-то ваших заумных не понимаю.

— Поживёшь-поймёшь, — отрезал Астре. — Твоя работа тебе ясна?

— И ясна! Я знаешь, как торговаться умею? Знаешь? Да мне вместо кусочка хлеба каравай за ту же цену отдают!

— Привирает конечно, — хмыкнул Марх. — Но доля правды в этом есть.

— А ты чего всё время меня чернишь-то? Чего чернишь? — Мальчишка сжал руки в кулаки. — Откуда тебе знать, где я слова не в ту сторону заворачиваю?

— Будешь врать — буду бить, — посуровел Марх. — У меня от вранья уши болят.

— Ох ты, какой нежный! Уши у него болят! А у самого язык колет, как солома голый зад!

Дети, облепившие плачущего Рори, захихикали, оживились. Они не знали об Иремиле. Старшие остались мрачными.