— Слушай, если так, то сам посуди, — стал я урезонивать сопровождающего, — будешь ты меня брить, я головой когда не надо дёрну и всё. Получится, что ты меня и прирезал. И как это будет выглядеть в свете твоего приказа? Плохо будет выглядеть! Давай бритву сюда и отойди, мало ли, толкнёшь. Или пойду небритым, мне всё равно. Да и не сказать, что с утра сильно зарос. Который час ныне?

— Около полуночи, — автоматически отозвался Панкратов.

— И куды ж мы в такую рань?

— Не надоедай, сказано — увидишь.

— Да, знаешь, если вы меня под белы рученьки да домой, — ответил я намазывая мыльную пену на физиономию, — это одно дело. А если меня во всё чистое переодели, чтоб я на том свете поприличнее смотрелся, так совсем другое.

— Не могу сказать, — отрезал чекист, — но гарантирую, ни по пути, ни на месте, твоей жизни ничего не угрожает.

— Ладно, поживём — увидим.

Спустя двадцать минут меня ввели в просторное помещение с окрашенными светло-зелёной краской стенами, впрочем, насчёт противоположной от входа, я не уверен, ибо оттуда, прямо в глаза мне светил прожектор, не настольная лампа, а именно прожектор. Такие, наверное, используют в театре, чтобы сцену подсвечивать, но тут единственным артистом был я, а зрители прятались в слепящих электрических лучах. Присутствовало, кроме оставшегося в комнате конвоя, ещё одно действующее лицо. Сбоку от меня, у стены, в самом углу стоял стол за которым сидела девушка-стенографистка. Симпатичная и совсем молоденькая, одним своим видом, не смотря на наигранно-строгое выражение лица, вызывавшая добрую улыбку. Казалось, что она вот-вот не сдержится и прыснет смехом. От таких мыслей я не удержался и подмигнул своим единственным не подбитым правым глазом.

— Садись, — то ли приказал, то ли предложил Слава, имея ввиду стоящий чуть впереди стул. Не табуретку, как я ожидал, а стул со спинкой и даже не прикрученный к полу! А ну как я его в "президиум" запульну? Следователь, мокрый кот, совсем, наверное, страх потерял.

— Приступайте, товарищ Берия, — голосом Сталина сказал свет.

— Гражданин Любимов, не желаете ли вы разоружиться перед партией и чистосердечно признаться в своей вражеской деятельности? — хороший вопрос, Лаврентий Павлович.

— Ночи доброй, товарищ Сталин. И вам товарищ Берия всего самого наилучшего, — не удержался я от того, чтобы не поздороваться. — Стесняюсь спросить, вы что-то серьёзное накопали? Или опять какие-то смутные подозрения?

— Во-первых, вы для нас не товарищ, гражданин Любимов! Обращайтесь к нам взаимно. Во-вторых, вопросы здесь задаю я! Повторяю свой вопрос, не желаете ли вы раскаяться и этим облегчить свою участь? — нарком внудел демонстрировал исключительную жёсткость.

— Зачем же вы так, товарищ Берия? — изобразил я обиду. — Для меня и товарищ Сталин, и вы, всегда останетесь товарищами и обращаться я к вам буду именно так. Не смотря на то, что вы, товарищ Берия, в последнее время изволите не по-детски шалить, расстраивая меня до невозможности. Надеюсь, моя позиция не повлечёт применение специальных методов допроса, как в случае с моим командиром, товарищем Седых?

Я нарочно проигнорировал и "во-первых", и "во-вторых", попутно упрекнув Берию в применении пыток, которые клеймил как позорное явление Кобулов. Что же выходит? Нельзя, но если очень хочется, то можно? Пусть побесится, Лаврентий мне тоже нервов немало потрепал.

— Вижу, сотрудничать со следствием вы, гражданин Любимов Семён Петрович, не хотите. Или вас гражданин подпоручик Лебедев называть? Как вам ближе? Мы восстановили вашу биографию, но хотели бы уточнить некоторые моменты. То, что вы сын погибшего в 1905 году под Мукденом капитана Лебедева Семёна Петровича, нам известно. Проживали в Петрограде. В 1915 году поступили в Николаевское инженерное училище. По окончании четырёхмесячных курсов, в чине прапорщика, направлены на Юго-Западный фронт, участвовали в Брусиловском прорыве. К весне 1917 года дослужились до чина подпоручика. В начале лета дезертировали из разлагающейся армии временного правительства и всплыли только в 1919 году у Колчака, засветившись скандалом и требованием ареста французского капитана Зиновия Пешкова. Знаете, гражданин подпоручик, тут я вас очень понимаю. Я бы на вашем месте тоже возмутился. Сын Максима Горького, брат Якова Свердлова, французский капитан и советник адмирала Колчака — слишком уж в глаза бросается. Но, почему-то только вам. Не сошлись во взглядах с командующим и направлены на фронт. Участвовали в колчаковском отступлении, так называемом "Ледяном Сибирском походе". Последний раз вас видели в Чите, там след теряется. Однако, осенью 1921 года в Москве совершил кражу и был осуждён революционным судом на шесть лет тюремного заключения некто Гусев Павел Сергеевич. Скажите, Любимов, вы себе почему так псевдонимы выбираете? Боитесь забыть, как вас на самом деле зовут? Впрочем, неважно. Важно то, что на предъявленной нами фотографии Гусева член ЦК ВКП(б) товарищ Артюхина, товарищи Лихачёв, Важинский и многие другие, уверенно опознали Любимова Семёна Петровича до аварии во время показа автомобиля ЗИЛ-4. Ну что, гражданин Лебедев, царский офицер, белогвардеец и уголовник, будете и дальше отпираться?

— Предлагаю вам, товарищ Берия, пари. Выиграете вы — признаюсь в чём угодно. Если же удача будет на моей стороне — отпускаете товарищей Гинзбурга и Седых.

— Здесь не базар, не казино и не цирк, гражданин Лебедев! Не хотите раскаяться — шут с вами. Этим вы только усугубляете свою вину, которая, фактически уже доказана.

— Неужели? Спорим, что дактилоскопическая экспертиза не подтвердит идентичность отпечатков пальцев гражданина Гусева и капитана государственной безопасности Любимова?

В "президиуме" возникло лёгкое замешательство. Видимо, зациклившись на "политике" с её подсматриванием, подслушиванием, логическими построениями и косвенными доказательствами, следствие совершенно упустило из виду простые, но железобетонные приёмы и методы из арсенала уголовного розыска. Признаться, я и сам, не будь у меня в прошлой жизни знакомых оперов с их анекдотами о снятии отпечатков пальцев со швейных иголок, не сообразил бы.

— Пусть товарищи организуют, — сказал свет голосом Сталина, — охрана нам здесь не нужна.

— Действуйте, — отдал "исполнительную" Берия и мой конвой исчез за дверью. Спереди послышалось шуршание перекладываемых бумажных листов.

— Перейдём далее. Вы признаёте, что продали на базаре в Вологде три серийных штык-ножа с нацистской символикой? — задал нарком очередной вопрос.

— Признаю, куда деваться. Там-то мои пальчики могли остаться, — легко согласился я.

— Откуда они у вас?

— Были при мне, когда очнулся в лесу, — умудрился я ни капли не соврать.

— Не юлите и отвечайте, где вы их взяли! — Лаврентия Павловича, гляжу, на мякине не проведёшь.

— В рюкзаке, — тут самое главное — честные глаза.

— Вы понимаете, что наличие у вас таких ножей головой выдаёт вашу причастность к немецким национал-социалистам, которые провозгласили Советский Союз своим злейшим врагом и строят планы нас уничтожить?

— Это в корне не верно. Немецкие национал-социалисты не строят планов по уничтожению СССР, — позволил я себе не согласиться.

— Гражданин Лебедев вдруг резко изменил свою точку зрения? Вы ведь проели плешь всем своими рассказами, что немцы на нас нападут! — Берия, своим показным сомнением явно провоцировал меня на откровенность.

— Немецкие национал-социалисты всего лишь выполняют план по уничтожению СССР, а строят планы те, кто НСДАП, а теперь и всю Германию, финансируют. Точнее говоря, план уже в действии. Я в последнее время не следил за международными новостями, но на днях Германия объявит, или уже объявила всеобщую воинскую обязанность, после чего увеличит армию в сорок раз. Гитлеру потребуется около трёх лет, чтобы обучить и оснастить войска, а потом, в 38-м он перейдёт к действиям. Антанта будет накачивать немецкую мощь и поочерёдно, без какого-либо сопротивления сдаст Рейнскую область, Австрию и Чехословакию. Как мы знаем, в последнюю входит Закарпатская Украина. Она-то и предназначена стать поводом для нападения на СССР. В один прекрасный момент украинские националисты попросят у Гитлера освободить их от преступного большевистского режима.