Глава 4. Homo proponit…

Глава 4.

Homo proponit…

— Как это случилось, — стараясь невзирая на странный трепет сердца звучать делово и невозмутимо, спросил я. — Как он погиб? Когда?

— Сегодня ночью, разбился на машине, — еще более глухо прозвучал Ивин ответ. — Улетел в кювет на 107-м километре трассы «Дон», прямо у моста через Оку. Поехал-таки в свой Эльбурган, видно. От удара машина загорелась, выгорела вся, труп опознали по его знаку — звезде и полумесяцу. Говорят, жар был такой, что металл почти расплавился.

— Кто говорит? — зачем-то переспросил я. — Кто опознал?

— Мать опознала, Софа, — пояснила Ива. — Его телефон выбросило из машины, последний набранный номер был ее. Позвонили, к утру она добралась, опознала. Сеня, как же так?

В трубке послышались слезы. Я не представлял, что ей ответить.

— Когда похороны? — попытался отвлечь ее я. — Я имею в виду — вам же нужно успеть на похороны.

— Похороны? — словно удивилась Ива. — Не знаю. А когда должны быть — на третий день? Так это у нас, а у них — я не знаю. Да, надо успеть вернуться до того, как закопают. Софа обещала сегодня телеграмму официальную в отель прислать.

— Если рейсовым, а не чартером лететь, денег хватит у тебя? — хмуро спросил я.

— Да, наверное, — засомневалась Ива. — А сколько это может стоить? Нас же двое.

Я пообещал выяснить, Иве же наказал потребовать у туроператора, чтобы ее отправили в Москву чартером, коих ежедневно летает из Анталиив в Москву множество.

— Дарья знает? — спросил я, когда проблемы отлета были обсуждены.

— Нет еще, — захлюпала носом в трубке Ива. — Как ей сказать, вообще не представляю. Она отца любила, хоть и…

И она зарыдала в голос.

— Ив, Ив, ну, успокойся! — постарался тоном утешить ее я. — Тебе нужно держаться сейчас. Самой держаться и Дашку держать. Ведь сделать все равно уже ничего нельзя.

— Да, да, я понимаю, — сквозь слезы отозвалась Ива. — Я держусь, держусь. Ты-то сам как? Как долетел? Как дела в Москве?

— Долетел нормально, — на автомате ответил я, думая совершенно о другом. — Дела? Дела — так, неважно. То есть, с чем сравнивать. По крайней мере, никто не умер.

— Да, — сказала Ива. — Да.

Чувствовалось, что она тоже совсем на другой волне.

— Держись, — сказал я ей напоследок.

— Держусь, — нетвердо ответила она. — Храни тебя Бог.

Я еще долго сидел на постели, сжимая в ладонях телефон и не слишком осмысленно изучая взглядом большой красивый букет на обоях. Очень образно и реалистично мне представлялось, как совершенно неконтролируемые мною события последних суток валятся на меня, как вагоны, летящие под откос. Я вспомнил, каким счастливым, беззаботным человеком я улетал в субботу в Турцию, и какой горб проблем буквально вырос у меня между лопатками теперь. Воистину: «Homo proponit…» — человек лишь предполагает. Между этим мгновением и следующим, когда я движением пальца по дисплею ответил на следующий звонок, я успел еще раз подумать о том, кто же звонил мне с только что купленного мобильного с местной турецкой симкой, если это была не Ива. То есть, это мог быть только еще один человек. Хм, забавно: похоже, не все из участников давешнего турецкого ночного инцидента считают его исчерпанным. И, перезвонив, я звонившего, то есть, звонившую, все же конкретно спалил. «М-да, если бы не смерть Аббаса, снова могло достаться кому-то на орехи!» — подумал я, вспоминая подсмотренный бой между мамой и дочерью, из-за явного неравенства сил напомнившего мне Цусимское сражение.

— А-арсений Андреевич? Это Лидия Терентьевна, — мгновенно переключая меня с происходящего в далекой Турции на дела более насущные, раздались в динамике характерные придыхания госпожи Нарцыняк. — Нам необходимо немедленно встретиться.

Ее тон был строг и не подразумевал никаких возражений с моей стороны, — благо, наши планы совпадали.

— Да, Лидия Терентьевна, здравствуйте, когда, где? — ответил я.

— Давайте через час на нашем месте. Успеете?

— Успею, — подтвердил я. — До встречи.

С целью приведения себя в состояние, в котором можно было предъявить себя людям, я кинулся в ванную, на кухню, потом снова в спальню и, наконец в гардеробную, сам себе напоминая запущенную в маленькой комнате шутиху. Пробегая через гостиную, я успел отдернуть штору, приподнять жалюзи и взглянуть на улицу. Утро (ну, положим, на часах было начало второго, но часы моего недавно проснувшегося организма еще показывали утро) было, судя по всему, хоть и не такое жаркое, как на южном берегу Турции, но не менее яркое. Но гармония между моим настроением и буйством света за окном за последние полчаса необратимо нарушилась, и воображение вмиг затушевало синее до белизны небо в оттенки серого, вспенило в черно-фиолетовые тучи, то и дело передергиваемые сполохами грозовых разрядов. Ослепительное, сочное утро реальности в мгновение ока в моем сознании стало тусклым и хмурым, и я с отвращением задернул штору.

Встречаться госпожа Нарцыняк предпочитала в пафосном кафе от ресторана «Онегинъ» на Тверском бульваре, в пяти минутах от Министерства. Добраться туда с моей Абельмановской за час по относительно пустой летней Москве было делом плевым, вот только часа у меня не было. Не было у меня и мобильного номера Джои, дочери Самойлыча (он рассказывал, что это имя на идиш означает «радость), потому что домашний номер Питкесов не отвечал, что было и понятно: в турагенстве, где работала Джоя, была горячая пора. По счастью, я довольно точно знал, где это турагенство находится, потому что как-то раз подвозил туда Самойлыча. Я по телефону описал Павлику, где это, и дал указание срочно метнуться, найти Джою, и чтобы она срочно мне позвонила. Потом нужно было банально привести себя в порядок, и когда, мытый-бритый и наодеколоненный, я вскочил в свой раскалившийся на солнцепеке «аутбэк», до встречи с Лидией Терентьевной оставалось меньше тридцати минут. «Подождешь», — не без злорадства подумал я, и с привизгом резины стартанул с места. Еще минут пять я держал айфон в руке с занесенным над ним пальцем для звонка в контору, сам себе напоминая штангиста перед подходом, когда они ходят взад и вперед по помосту, потом тщательно натирают руки в ванночке с тальком, подходят к штанге, молятся, кряхтят, хлопают себя по ляжкам, смотрят в потолок. Мне всегда кажется, что всем им делать эту свою попытку очень не хочется, и они просто тянут время. Но тут это время иссякает, крякает десятисекундный сигнал, и спортсмен уже вынужден вприпрыжку бросаться к снаряду, нагибаться, пытаться поднять — далее как повезет. Я вздохнул, мысленно включил десятисекундный отсчет, и на цифре «девять» нажал на вызов.

— Лена, они еще там? — спросил я сорвавшую трубку Фенечку. — Дайте мне их главного.

В трубке долго шуршало, что-то упало на пол, клацнул дверной замок, потом глухой тяжелый баритон под аккомпанемент позвякивания ложечки в полупустой чашке раздраженно спрашивал: «Он, что ли?» Я напрягся, как в ожидании проверочного удара по мышцам пресса.

— Арсений Андреевич! — неожиданно баритон в трубке был напоен настолько дружелюбными обертонами, что пресс, не спрашивая разрешения, облегченно обмяк. — Ну наконец-то! Что ж это вы, уважаемый, мы к вам, а вы? Мы тут уже раздулись все от чая, понимаешь, лопнем, наверное, скоро. Не любите вы гостей, дражайший Арсений Андреевич!

— Незваных гостей на Руси со времен татарского ига не любят, — буркнул я, внезапно жутко раздражаясь на велеречивого обладателя баритона и вспомнив инструкцию Вити Бранка. — Я — не исключение.

На том конце, видимо, поперхнувшись неожиданной нелюбезностью, на секунду замолчали, но, собравшись с мыслями, продолжили уже деловым тоном без дурацких лубочных раскрасок.

— Арсений Андреевич, нам бы поговорить. Когда в офис прибыть предполагаете?