— Аббас, — сказал я, нагибаясь к кормушке. — Аббас дал мне адрес. Татьяна знает его.

Я заглянул в кормушку, но в проеме окошка ничего, кроме еще более густой, чем окружала меня, темноты, видно не было.

— Она, может, и знает, да я что-то такого не помню, — прямо из темноты напротив моих глаз раздался хриплый смешок. — Много тут зряшнего народу шатается, а у меня указание: без надежной рекомендации не пущать.

Внезапно закружилась голова, подломились колени. Чтобы не упасть, я обеими руками вцепился в острый край кормушки. Черт, старик, похоже, кремень. Денег ему посулить? Да нет, может оказаться только хуже, больно уж страж ворот принципиален. Ментов вызвать? Тоже нет, хватит мне на сегодня всех этих СОБРов-ОМОНов, да и Ещук, думаю, дообмывался уже до чертиков.

— Эк тебя корежит, милок! — сочувственно прохрипела пустота. — Что ж ты себя до предела довел-то? Вижу я, что к Таньке тебе надо, да только не могу пустить, инструхция у меня.

Слово «инструХция» перетряхнуло меня, как электрический разряд.

— Он давно тут был, один раз, — сказал я. — Может вы, дедушка, его забыли просто?

— Ишь, дедушка! — снова хмыкнула кормушка. — Кому дедушка, а кому дядька злой. На память-то я не жалуюсь. Какой он из себя, Аббас этот твой?

— Какой, какой? — переспросил, пытаясь собрать в кучку мысли в пульсирующей голове. — Маленький такой, на Чебурашку похож.

— Маленький? — переспросила кормушка. — Чебурашка? А как ты, говоришь, кличут его?

— Абик, — внезапно осенило меня. — Абиком его кличут. Зовут Аббасом, а кличут Абиком.

— Фу-ты, на те, наши в хате! — содержательно воскликнула кормушка. — Абика знаю, помню, ты бы сразу сказал. Не знал, что его по-чудноˊму так зовут, Аббасом. Татарин, што ли? А с виду не похож. Только что ж он мне не звякнул-то насчет тебя?

Повисла пауза. Дрожали колени, я не чувствовал словно приклеившихся к железу кормушки пальцев. «Да черт бы тебя побрал!» — ругнулся я про себя, но это было последнее препятствие, и я не мог его не взять.

— Телефон он ваш потерял, дедушка, — широко улыбнулся кормушке я. — То есть, отработали у него педаль (мобильный телефон) на шопнике (задний карман), многие номера так и ушли. А за то, что не смог в ручник вам покашлять (позвонить по мобильному), велел он вам, дедушка, уважение проявить.

И я протянул в черный зев кормушки сложенную пополам по длине купюру в пятьсот евро.

Какое-то время купюра дрожала в моих пальцах перед пустотой кормушки, как перед порталом в другое измерение, словно управляющий порталом проверял, примеривался к предлагаемому дару. И только секунд через десять (за это время спринтер пробегает стометровку!) то ли под воздействием магической силы импортного дензнака, а может быть, от того, что последние слова я наитию проговорил на невесть откуда всплывшей в моей памяти вполне себе кучерявой фене, я почувствовал тянущее усилие и разжал пальцы. Купюра медленно исчезла в кормушке, словно ее поглотила, растворила в себе иная материя. И почти сразу откуда-то сверху и слева раздался какой-то механический и явно не дедов голос: «Входите»! Бесшумно отворилась вовнутрь калитка, точно так же, как и кормушка, совершенно незаметная на фоне рассобаченной створки ворот. Я еле смог поднять ногу, чтобы перешагнуть через высокий порог. За воротами оказалась небольшая площадка, за которой громоздились квадратно-кубические глыбы гаражей. Стояла такая же темень, как снаружи, только на гравелистой дорожке, ведущей вглубь застройки, клубились серебристые, словно подсвечиваемые изнутри, клочья тумана. Я оглянулся, желая поблагодарить привратника, но никого не увидел сзади — должно быть, дед, не желая быть увиденным, спрятался за створку калитки. И не успел я сообразить, что для этого габаритами ему надо было бы быть не толще щетки для подметания пола, как снова раздался тот же механический голос: «Прямо до конца и направо. Третий гараж слева, номер семьдесят два». Голос смолк, и воцарилась такая тишина, что, казалось, было слышно, как ползет туман по тропинке. Я шагнул на гравий, и его скрип под подошвой грянул пистолетным выстрелом. Если бы сердце и так не колотилось, как сумасшедшее, оно сейчас сорвалось бы в финишный спурт. Подволакивая плохо сгибающуюся ногу, я медленно двинулся по дорожке, по щиколотку утопая в тумане, отчего самому себе казался оторванным от земли, плывущим над нею. Метров через семьдесят, показавшимися мне километром, дорожка уперлась в распутье, и следуя указанию, я повернул направо. На наглухо закрытых воротах в боксы-гаражи белой краской были намалеваны номера. Шестьдесят девять, семьдесят, семьдесят один. Ага, вот и номер семьдесят второй. И кроме нужной мне комбинации цифр еще одним этот гараж радикально отличался от всех остальных — калитка в гаражной створке, такая же, как та, через которую пять минут назад вошел я, была приоткрыта. Дорожка лежала как бы в низине, к гаражным воротам шел небольшой подъем, поэтому у порога ворот туман истончался, становясь почти прозрачным, и только поэтому в полуметре от стены гаража на фоне серого гравия я смог рассмотреть светлое пятно. Еще пару шагов, и стало ясно, что это мобильный телефон; еще шаг и, с трудом наклонившись, я взял влажный от тумана гаджет в руки. Я сразу узнал белый Самсунг с затейливым узором на задней крышке — это был телефон Дарьи. Я облегченно и очень, очень удовлетворенно выдохнул — я нашел ее, я решил эту практически нерешаемую задачу, за сегодняшний день — не первую. Я толкнул, открывая пошире, тяжелую дверь и вошел в гараж.

Если снаружи глаз еще хоть что-то различал, здесь тьма была такая, что смело можно было, как в поговорке, выколоть его к чертовой матери, все равно пользы от него не было никакой. Я достал айфон, вывел его из режима «стэндбай», и даже прищурился, таким ярким показался свет, испускаемый экраном мобильника. А потом от увиденного отпрянул назад, к двери, и инстинктивно выставил вперед свой импровизированный фонарик. Прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки, на маленьком диванчике-канапе с тремя гнутыми ножками, невесть откуда взявшимся в заштатном останкинском гараже, лежала Дарья. Ее голова покоилась на отлогом подлокотнике. На бледном даже в белом свете мобильника лице двумя выпуклыми синяками выступали опущенные верхние веки, очерченные сверху полукружьями густых бровей, снизу подчеркнутые черной бахромой ресниц. Ее правая рука покоилась поперек груди, левая, с закатанным выше локтя рукавом рубашки, свободно лежала вдоль туловища. Поперек светлой ткани рубашки свившейся в кольцо змеей руку дважды перетягивала тонкая трубка жгута, на локтевом сгибе были отчетливо видна точка от укуса-укола. У средней ножки канапе, воткнувшись в дощатый пол, как диковинная ракета, устремленная к центу земли, торчал шприц с вдвинутым до упора поршнем. Ничего не выдавало в этом тонком теле признаков жизни — не трепетали веки, не вздымалась грудь в расстегнутом вороте рубашки. «Опоздал, — очень устало подумал я, и сам себя одернул: — А вдруг нет?» Я оттолкнулся мышцами спины от врезавшегося мне между лопатками металла и сделал шаг к телу. Дверь за моей спиной, видимо, соскочив с какого-то упора, с грохотом захлопнулась, но я не обратил на это внимания. Я подошел к дивану и, ощущая полное отсутствие сил, опустился на колени. Потрогал Дарьин лоб — она была холодна, как лед. Нужно было проверить пульс, но искать его на запястье я не умел даже у себя. Я протянул руку к Дарьиной шее, приложил палец к межключичной впадине, но ничего не почувствовал. Зато мне показалось, что… Я провел языком себе по тыльной стороне ладони и поднес влажное место к Дарьиным ноздрям. Через секунду влажная кожа на запястье похолодела — Дарья дышала, редко, слабо, но дышала. Словно огромная ноша упала с моих плеч, но, как ни странно, стало не легче, а тяжелее, даже на коленях стоять не было сил. Я опустился на центр тяжести, устроился на этой пятой точке поудобнее, ощущая затылком Дарьину руку, и ткнул на экране айфона зеленую телефонную трубку. 911 — с энтузиазмом провибрировали нажатые клавиши, но экран разочаровал: «Нет сети». Я матюкнулся — можно было догадаться, что внутри железного гаража нет связи, не зря же Дарья сообразила выбросить мобильник на улицу! С огромным трудом я встал, подошел к двери, толкнул. Дверь не открылась, и я толкнул сильнее, но с тем же результатом. Тогда я навалился на дверь всем телом, ожидая, что сейчас вывалюсь наружу, не смогу устоять на ногах и покачусь кубарем. Но с таким же успехом я мог толкать колонну Большого театра — дверь не открывалась. Я запаниковал. Потом велел себе успокоиться и включил на айфоне фонарик. Свет стал не в пример ярче, чем от экрана, и я принялся изучать ворота изнутри, заподозрив наличие какой-нибудь скрытой кнопки или рычага. Но пять минут тщательного осмотра металла наружной стены гаража не дали ничего — как открыть дверь, я не знал. Посмотрел на индикатор сети — ее не было. Принялся было колотить в дверь, надеясь, что грохот услышит дед на въезде, но на третьем ударе снова бессильно сполз на пол, точно зная, что первые два дед не услышал. Да и был ли он, этот дед, не померещился ли он мне? Понимая, что нахожусь на пороге состояния измененного сознания от потери крови, я уже не был уверен, что весь мой разговор с невидимым дедом был наяву. Да черт с ним, с дедом, надо было что-то делать. Может быть, выход есть из внутреннего помещения гаража, куда слева от канапе вел черный проход? Но сначала нужно попробовать остановить кровь. Жгута нет, но есть брючный ремень, долой его! Так, теперь накинуть петлю на ногу, выше раны, так, теперь затянуть, и все будет окей. Затянуть! Затянуть… Сил затянуть ремень не было. От усилия перед глазами все закрутилось, поплыло. Стоп, сейчас я потеряю сознание, и тогда все! Ладно, черт с ним, с жгутом. Я попытался встать на ноги, но безуспешно. Слава Богу, на четвереньках я передвигаться все еще мог.