Обсуждая обстоятельства дела с Хшановским, поручик проявлял нетерпение. Старший сержант, наоборот, призывал Левандовского к благоразумию.

— Дальше выжидать нет смысла, — говорил молодой офицер. — В конце концов, я ничем не рискую. Голову он мне за это не снимет. Зато придем к чему-то определенному.

— Если вы так считаете… — Хшановский отнёсся к решению поручика без особого энтузиазма. — Я бы предпочел понаблюдать еще за Жвирским. Венецкий — его друг. Каждый раз, когда Венецкий приезжает сюда, он всегда находит время повидаться со Жвирским в милиции или же в городе. Я потому и наткнулся на Венецкого, что крутился возле кабинета Жвирского. Может быть, стоит попытаться расспросить его о друге?

— Этого я не смогу. Я не в ладах с капитаном Жвирским. Когда он всучил мне это дело, у нас с ним произошел крупный разговор. Я тогда не сдержался и ляпнул что-то о старших офицерах, которые взваливают самую тяжелую работу на тех, кто пониже чином, чтобы самим избежать ответственности. Жвирский грозился подать на меня Старику рапорт. Но потом раздумал или испугался, как бы Старик не решил, что я прав, и не оставил дело за ним. Если бы я вдруг заговорил с ним о Венецком, капитан сразу бы догадался, что я подозреваю его друга. Не знаю, способен ли он к объективной оценке. Я предпочел бы действовать методами, о которых уже говорил вам.

— Что ж, может быть, вы и правы, — не слишком убежденно отозвался сержант.

Левандовский изменил часы своих дежурств на вокзале. Теперь он приходил в шесть часов утра и сидел в зале ожидания до девяти часов. В милиции он появлялся лишь после того, как утренний варшавский поезд забирал последнюю группу пассажиров, спешащих на работу.

— А если он ездит на автобусе? — спросил как-то сержант.

— Тогда я установлю дежурство и на автобусной станций. Хотя сомневаюсь, что это понадобится. Автобус идет медленнее, и, кроме того, железная дорога имеет то преимущество, что на Гданьском вокзале капитан может попасть на скорый поезд «А», который доставит его на Пулавскую прямо к зданию Главного управления. К этому выводу я, между прочим, пришел, вдохновленный вашими успехами, сержант.

Оба рассмеялись.

— Увы, мой метод что-то не приносит больше результатов, — признался Хшановский. — Майор всякий раз, увидев меня, спрашивает про эту мою дедукцию. А я застрял на месте.

Вскоре, однако, поручику повезло: на пятый день он неожиданно заметил капитана Венецкого, спешащего к вокзалу. Девушка не сопровождала его. Капитан был один.

— Какая приятная встреча! — воскликнул поручик, изображая удивление. — Вы тоже в Варшаву?

— Да. На работу.

— Очень рад. Поедем вместе. Время за разговором летит незаметно. Я так радовался этой новой электролинии, а оказалось, ее пока даже до Насельска не дотянут. Приходится по-прежнему трястись два часа до столицы.

— Возможно, паровозы скоро заменят тепловозами.

Венецкий вежливо поддерживал разговор, хотя перспектива оказаться в обществе младшего коллеги не привела его в восторг.

— От этого мы выиграем немного. Самое большее — минут десять, а электричка сократила бы дорогу, по крайней мере, на полчаса. Это уже кое-что значит. Куда мы сядем, в вагон для курящих или для некурящих?

— Если вам все равно, я предпочел бы для некурящих.

— Прекрасно, — согласился поручик, хотя ему вовсе не улыбалось провести два часа без курения.

Ловко маневрируя, поручик усадил капитана у окна, лицом по ходу поезда, а сам расположился напротив. В Насельске он сказал, что ему нужно высмотреть знакомого, который должен тут сесть в поезд, открыл окно и закрыл его только тогда, когда поезд уже набирал скорость.

— Ого! — заметил он, сев на свое место. — Вы выпачкали лицо, пан капитан.

— Где? — капитан провел рукой вдоль носа.

— Нет, нет, выше.

Венецкий потер лоб.

— Нет, не здесь. Вы позволите?

И, не ожидая согласия, Левандовский извлек из кармана чистый носовой платок и энергичным движением провел им по лбу капитана как раз над левым глазом.

— Все в порядке, — произнес он.

Капитан Венецкий спокойно полез в карман, вытащил оттуда свой платок и флакончик мужского одеколона «Пшемыславка». Он намочил одеколоном кончик платка и тщательно протер им лоб.

Усмехнувшись, он пояснил:

— Как видите, поручик, я тру гораздо основательнее, чем вы, но треугольный шрам не появляется. Попробуйте еще раз сами. Пожалуйста, прошу вас…

Анджей Левандовский не взял протянутый ему платок. Он густо покраснел, потом побледнел и, наконец, побагровел. Он не мог произнести ни слова. Если бы произошла железнодорожная катастрофа и вагон сошел с рельсов, поручик, вероятно, испытал бы чувство искреннего облегчения. Но ничего такого не случилось. Поезд лишь сбавил скорость, подъезжая к Помехувке.

— Я вел себя как идиот, капитан, — поручик опустил голову. Что было говорить? Любое сказанное им слово только усугубляло промах.

— Наоборот, поручик. Если кто-то из нас двоих и вел себя как идиот, то уж это я сам. И получил по заслугам.

— Вы, пан капитан? — запинаясь, пробормотал смущенный Левандовский.

— Я же не мог не заметить, что в последнее время удивительно часто встречаю вас, поручик, на своем пути. И сержант Хшановский, разговаривая со мной, всматривался в мое лицо так, словно вместо глаз у него пара рентгеновских аппаратов. Да и то, что вы двое ведете следствие по делу «человека со шрамом» — не такая уж глубокая служебная тайна, чтобы я о ней не знал. В уездном отделении я не совсем посторонний человек. И должен был понять, что ваши маневры имеют прямое отношение к моей особе. Даже не нужно было особой догадливости: уже год назад мой друг, капитан Жвирский, признался мне, что если бы не был посвящен в мою тайну и не видел бы моей физиономии без грима, то решил бы, что я и есть «человек со шрамом». Ведь все прочие приметы совпадают, вплоть до невесты, у которой есть мотоцикл и которая имеет возможность снабжать «банду» необходимой информацией.

— Как раз на это мы и обратили внимание…

— Можете не оправдываться, поручик. Капитан Жвирский совершил ошибку, не рассказав вам о последствиях моей аварии. Тогда бы вы не теряли времени на ложное расследование. Но еще большую глупость допустил я сам. Заметив, что вы наблюдаете за мной, я должен был сразу же явиться к вам и откровенно все объяснить. Признаюсь, что сделать такой шаг мне помешал ложный стыд. Непростительная глупость с моей стороны! Ведь если бы вы не действовали столь деликатно, а просто подали официальный рапорт, я бы только ценой бесконечных хлопот смог доказать свою невиновность. Поверите ли, я даже готовился к такой возможности и между прочим пытался припомнить, чем именно я был занят во время последних налетов и кто бы мог это подтвердить. Однако такое алиби в моем положении — вещь довольно затруднительная. У нас ведь нет определенных часов работы, к тому же не всегда мы работаем за письменным столом.

— Почему вы упомянули о ложном стыде? — спросил, несколько оправившись от конфуза, поручик.

— Мужчине не так легко признаться, что он пользуется гримом и пудрой. В Польше это делают только артисты.

— Именно этот грим, — признался Левандовский, — и вызвал у нас подозрения.

— Я буду с вами совершенно откровенен, — продолжал капитан. — Попав в катастрофу, я довольно сильно разбил голову. Перелом черепа, сотрясение мозга и несколько неглубоких ран на лице. Следы их и сейчас заметны шрам на подбородке и второй — над ухом. Но на это можно было бы не обращать внимания или даже сочинить какую-нибудь легенду о том, что шрамы получены в борьбе с опасным преступником. Это могло бы принести мне некоторую популярность. Разумеется, не столь широкую, какую приобрел ваш коллега, сержант Хшановский, автор новой дамской прически «трапеция», но все же… Как видите, я не плохо информирован обо всем, что происходит в Цеханове.

Поручик усмехнулся. Он знал, что слух о знаменитой «трапеции» докатился уже до парикмахерских не только Плонска, но и Дзялдова и Пултуска. Не далее как вчера он слышал разговор секретарши Эли с ее подругой из соседнего отделения милиции. Обсуждалась в основном прическа «трапеция» и как ее соорудить без помощи парикмахера.