И верно, Баськины симпатии быстро менялись. Я по-прежнему надеялся, что она «перебесится» и вернется. Можно меня упрекнуть в отсутствии самолюбия или даже чувства чести. Но какая уж тут честь, когда замешана любовь, а я так любил жену.

Вскоре наши отношения еще больше осложнились. Голобля претендовал на то, чтобы его театр был если не лучшим в столице, то хотя бы самым посещаемым. Одним из средств, которые ведут к цели, он посчитал — и правильно — приглашение самых популярных актеров. Прежде всего тех, кто снискал известность в кино и на телевидении. Выступая в «Колизее», они пожинали плоды своей славы, и места в зале заполнялись поклонниками их красоты и таланта.

Верный такой политике, Голобля пригласил несколько звезд киноэкрана, и в их числе мою жену. С успехом она выступала и на телевидении. В одном театре оказались моя жена и известный киноактер на ролях первого любовника Мариан Заремба.

Знакомы они были давно. Но симпатии друг к другу ни чуточки не питали. Наоборот, Барбара часто называла его «зазнавшимся хлыщом». А тут все переменилось.

Поначалу я думал, что это у жены очередной флирт. Но быстро понял, что дело куда серьезнее, во всяком случае, со стороны Барбары. Раньше она всегда соблюдала приличия. А новый роман развивался открыто, на глазах товарищей по театру. Когда я сказал, что она себя компрометирует, жена ответила, что, если мне это не по нраву, можно развестись.

Попросту говоря, она влюбилась в мужчину, который был на семь лет моложе, как я в свое время влюбился в молодую девушку, студентку театрального института. И не таила своей любви. Наоборот, открыто шла на скандал, чтобы меня вынудить развестись, а его — жениться.

Не знаю, что за чувство связывало Зарембу с моей женой. Была ли это любовь или одно из множества любовных увлечений. Не думаю, что он стремился развести Барбару и упрочить свои отношения с ней. Это навредило бы его популярности у несовершеннолетних поклонниц, могло даже испортить карьеру. А такие вещи у Мариана были на первом плане. Боялся он, наверное, и того, что брак с женщиной, которая много старше, сделает его посмешищем в актерском мире.

Бася ему безусловно нравилась. Она была интересная, изящная женщина. Отчасти ему импонировала ее интеллигентность, умение вести себя в обществе, чего Зарембе, пожалуй, недоставало. А главное, она была не похожа на предыдущих пассий кинознаменитости. В деле есть фотографии Зарембы, который лежит на сцене в окровавленной рубашке. Их показал мне на допросе следователь. Снимки даже в малой степени не передают, насколько он был красив. Внешность его была такого типа, когда о мужчине говорят «красавчик». А иногда иначе: «душка» или «пижон». В такой красоте, я имею в виду лицо, нет ничего мужского. Если нарядить его в платье, Мариан мог бы играть роли хорошеньких женщин. Такой тип нравится преимущественно молоденьким девочкам и… пожилым дамам. Барбара действительно была намного старше Зарембы, но пожилой ее не назовешь.

А кроме того, она что-то значила. В театре ее ценили, был успех на телевидении, любила публика. Это ставило ее выше прежних любовниц Зарембы. А их было порядочно. У коллег он имел репутацию Дон Жуана, для которого количество куда важнее качества.

При всем этом я думал, что Заремба не будет глубоко ввязываться в новый роман, что рано или поздно этот суррогат чувства испарится сам собой, как и предыдущие увлечения моей жены. Я недооценил силы чувств Барбары, которая явно стремилась поставить всех перед свершившимся фактом и сделать ситуацию необратимой.

Атмосфера в доме стала невыносимой. Беспрестанные ссоры и скандалы. Они вспыхивали без всякой моей вины. Достаточно было сделать самое невинное замечание, как жена разражалась целым потоком слов, не выбирая при этом выражений. Я слишком хорошо ее знал, чтобы не понять: это просто новая манера поведения. Барбара была хорошей актрисой и играла дома роль ведьмы. Умышленно старалась уязвить мое самолюбие. Она знала, что, потребуй я развода «вследствие разрыва супружеских отношений», суд ей оставит детей. Она меня хотела заставить подать на развод. Я это прекрасно понимал и не реагировал на выходки жены.

Она провоцировала меня на каждом шагу. Заремба в этой игре не участвовал. Он меня по возможности избегал. Случайно я услышал его разговор с Барбарой. Я не подслушивал, я вообще никогда не следил за женой. Это вышло случайно: они говорили в коридоре, около гримерных, а я стоял чуть ниже, на лестнице, у правой кулисы. Мариан довольно резко упрекал Барбару, говоря, что знакомые над нею смеются и что зря она валяет дурака.

Видимо, после этого разговора жена изменила тактику. Она решила вызвать публичный скандал, после которого Зарембе деться будет некуда. Случай скоро представился. Я говорю о ссоре, которая произошла за четыре дня до трагедии, случившейся двадцать восьмого сентября, той самой ссоре, которую следствие сочло главным доказательством моей виновности.

Двадцать четвертого сентября у нас, как обычно, шла «Мари-Октябрь». Роль Ружье исполнял Зигмунт Висняк. Зарембы в театре не было. Все было готово к спектаклю, не было только Барбары. А ведь актер должен быть в театре за час до представления.

Наконец она явилась! За двадцать минут до первого звонка, когда наше волнение, вызванное отсутствием актрисы, у которой дублерши не было, достигло высшей точки. При виде Барбары, которая не спеша направилась в гримерную, я закричал: «Что с тобой? Через пятнадцать минут твой выход. Где ты была?»

И началось. Барбара устроила самый что ни на есть безобразный скандал. Кричала, что пришла от любовника. Обрушилась на меня с площадной бранью, со словами, которых я никогда раньше от нее не слыхал. Если б я не знал, что она вообще не пьет, подумал бы, что Барбара явилась в театр пьяная в доску.

Должен признаться, что и я из себя вышел. Еще немного — и ударил бы ее. Не помню, что говорил, но и впрямь мог сказать что-то вроде «убью его» или «убью этого негодяя». Разумеется, скандал произошел при свидетелях. Двери гримерных были настежь распахнуты. Хотя их можно было бы и не открывать, поскольку было слышно каждое слово. Барбара кричала так, что услышал директор Голобля, который сидел в своем кабинете, далеко от гримерных. Он и положил конец непристойной сцене. Барбаре здорово влетело. Директор пригрозил, что тут же выставит ее из театра и постарается, чтобы новый контракт заключить ей было нелегко. Велел немедленно переодеваться, а завтра явиться к нему. Обругал заодно и меня. Недоволен был тем, что я вообще отвечал жене, вместо того чтобы, как он выразился, «сразу же дать истеричке по физиономии и привести ее в себя». Барбара, правда, направляясь в гримерную, выкрикивала, что не может играть в таком состоянии, но все-таки угроза подействовала. Через десять минут она была за кулисами, спокойная и готовая к выходу. Спектакль начался как положено.

Что было на следующий день и что сказал жене директор, я не знаю. Слышал, что перед этим к Голобле ходил Заремба и вышел из директорского кабинета с бодрым видом.

У меня нету свидетелей, и никто мне не поверит, но в этот день Мариан заговорил со мной перед началом спектакля. Я имею в виду двадцать пятое сентября. Заремба играл, а Висняк был свободен. Мариан извинился передо мной за поведение Барбары. Утверждал, что между ним и моей женой ничего не было и что он не знает, как это Басе такое взбрело в голову, что они до обеда сидели якобы в Доме актера на Уяздовских аллеях. Он выразился буквально так: «Баська рехнулась».

Я ни слову не поверил, но сделал вид, что услышанное принял за чистую монету. Но по тому уже, что он обратился ко мне и признал выходку Барбары неуместной, я заключаю: Заремба хотел загладить случившееся. Во всяком случае, он в отличие от моей жены не стремился к ситуации, из которой единственным выходом была бы его женитьба на Барбаре.

Я не могу представить свидетелей разговора. Никто не слышал того, что сказал мне Заремба, а он, увы, не может подтвердить моих показаний. Мы разговаривали тогда в левой кулисе. Не там, где столик для реквизита, а на противоположной стороне сцены. Но если нас кто и видел, то слов наверняка не разобрал. Через три дня наступило трагическое двадцать восьмое сентября».