Генрик Летынский — один из самых известных режиссеров и актеров старшего поколения. Человек, хорошо знающий театр, профессор театрального института. Он не входит в труппу «Колизея». Директор пригласил его ставить «Мари-Октябрь». Пан Генрик не ходит на каждый спектакль, а появляется раз в несколько дней, чтобы проверить, все ли в порядке, подтянуть игру актеров. Когда пьеса долго держится, занятые в ней исполнители невольно отклоняются от режиссерской концепции. Потому и необходимы коррективы. Иногда даже заново репетируют в костюмах пьесу, которая каждый день значится на афишах. Актеры этого не любят.

Летынский страшно требователен как режиссер. На репетициях он может больше десяти раз повторять одну и ту же сцену, пока не добьется своего. Вообще же это милейший и любезнейший человек, прекрасный рассказчик, душа общества. Многим актерам он устроил хороший контракт, помог завоевать положение. Если не ошибаюсь, он депутат Варшавского городского совета или был им, принимает участие в работе Фронта национального единства.

Пан Генрик — человек рассеянный. Все время что-то теряет и что-то ищет. На вид он чуть нескладен, но только на вид. Когда он режиссирует, смотрит спектакль, вносит поправки, это живой, темпераментный человек. Тогда он носится по всему театру. Бегает от одной кулисы к другой, ни на что не обращая внимания. Раз, мне помнится, он чуть не повалил декорацию. На счастье, вовремя подбежал кто-то из машинистов и подхватил валящееся полотно. Перебегая от одной кулисы к другой, режиссер второпях зацепил ногой за подпорку. В другой раз, когда ставили «Мари-Октябрь», пан Летынский полой пиджака смахнул бокалы со стола с реквизитом. Я едва успел заменить их перед тем, как внести на сцену. Когда идет «Мари-Октябрь», я всегда отпускаю реквизитора до начала представления, так как нет смысла заставлять человека отсиживать три часа, абсолютно ничего не делая. В пьесе такой реквизит: бокалы с шампанским, чашка черного кофе, тарелка с утиной ножкой и пистолет. На всякий случай я беру ключ от реквизиторской. Потому я и успел сбегать и принести новые бокалы. После представления я отношу все обратно, включая директорский пистолет, запираю реквизиторскую, а ключ вешаю на доску в вестибюле.

Злопыхатели, а их везде полно, в театре же тем более, говорят о пане Генрике Летынском, что он любит покровительствовать молоденьким и хорошеньким актрисам. Насколько это верно, не знаю, потому что театральные сплетни меня не интересуют. Если б это и было правдой, если б даже опека была отнюдь не платонической, все равно не вижу никакой связи между паном Генриком и убийством Зарембы. Мариан женщинам помоложе и покрасивее, как говорится, спуску не давал, но последнее время интересовался только одной. Вы знаете, пан прокурор, кого я имею в виду.

К тому же Заремба был слишком хитер и дальновиден, чтобы вступить в соперничество с известным режиссером, человеком, который в театре много значит, если б даже такая девица существовала на самом деле, а не только в сплетнях. Одно дело — отбить девицу у влиятельного режиссера, а другое — жену у какого-то там помрежа.

Что касается технической стороны убийства, то из всех лиц, значащихся в списке, Летынскому легче всего было подменить пистолет, но где мотив? Летынский во время оккупации с головой погрузился в подпольную работу. Последние два года войны скрывался. Рассказывают, даже высветлил волосы и изменил черты лица. Он работал тогда инкассатором на электростанции в Прушкове. У такого человека наверняка было во время оккупации оружие. Может, даже пистолет «вальтер». Но пожелай он сохранить оружие на память, он без труда получил бы разрешение. А тогда «вальтер» нельзя было бы использовать для убийства Зарембы.

Абсурдна сама мысль, что убийцей мог стать Генрик Летынский.

Список кандидатов в убийцы уменьшается. Одно за другим отпадают внесенные в него имена. Так осенью с дерева опадают листья, и оно остается голым. Теперь в перечне четыре фамилии: Ежи Павельский, Стефан Петровский, машинист Петр Адамек и осветитель Витольд Цесельский.

Две первые — вычеркиваю. Себя, потому что знаю, я не убивал, а реквизитора Стефана Петровского отпустил домой, когда на столике лежал еще директорский пистолет с холостым патроном в стволе. Когда пистолет подменили, Петровского в театре не было. Реквизитор не участвовал в трагедии.

Я говорил ранее о главном осветителе, Витольде Цесельском. Считаю его порядочным человеком, хорошим специалистом. Главное же, он не имел абсолютно ничего общего с Зарембой. А значит, не мог его убить. Как-только дело доходит до мотива преступления, мои подозрения рушатся. Если б найти человека, который имел повод желать Мариану смерти, я знал бы, кто убийца, и легко доказал, что он мог подменить пистолет. Но мотив есть только у меня, обманутого мужа.

Машинист Петр Адамек. Много лет работает в «Колизее». Не знаю, что к этому добавить. Тихий, неразговорчивый. Все годы я видел его сидящим на стуле около устройства для поднятия занавеса. Перед спектаклем он спокойно читал, большей частью вечернюю газету. Реже какую-нибудь книгу. Во время спектакля внимательно следил за происходящим на сцене и был готов по первому моему знаку запустить свой механизм. Как следует поднять и опустить занавес совсем не так легко, как кажется. Тем более в таком большом театре. Пан Адамек справлялся с делом безукоризненно. Больше ничего о нем не знаю. Наше знакомство, хоть и многолетнее, сводилось к обмену поклонами и кратким беседам на технические темы.

Если мне память не изменяет, Адамек не разговаривал с актерами. Иногда просил у директора или у администратора контрамарку для кого-нибудь из семьи. С другими машинистами и осветителями особо не дружил. Был в театре рядом с нами, но как-то не выделялся. Делал свое дело, и ничто больше его не интересовало.

Могу биться об заклад, что за все время службы в «Колизее» он не обменялся с Зарембой и сотней слов. Если вообще с ним разговаривал. Как можно приписывать ему участие в убийстве?

Все время думаю о случившемся. Прекрасно сознаю, в какое страшное положение попал. Времени у меня в камере было много. Времени, которое тянется все тоскливее и которое хотелось бы остановить. Чем больше проходит времени, тем ближе день суда и приговора. А я знаю, что шансов в этой игре у меня нет. Даже самые близкие люди, даже жена, а ведь нас связывают дети и наше прошлое, не сомневается в моей виновности. А что же говорить о прокуроре и троих судьях, которые не знают меня и никогда в жизни не видели? После судебного заседания, ознакомившись со всеми уликами, которые так тщательно собраны милицией и прокуратурой, эти трое судей с чистой совестью вынесут приговор. Догадываюсь, даже уверен в том, каким он будет. Осудят невиновного.

Бумага и карандаш, гражданин прокурор, мне больше не нужны. Все, что по делу было мне известно, я подробно изложил».

Глава VIII

ГОЛОС С ТОГО СВЕТА

Ежи Павельского снова доставили из его 38-й камеры в кабинет прокурора Ришарда Ясёлы. За столом сидела машинистка и что-то быстро печатала.

— Пан прокурор сейчас придет, — сообщила она милиционеру, который сопровождал арестованного. — Гражданин Павельский может здесь обождать.

— Лучше мы подождем в коридоре. — Милиционер был осторожен, предпочитал не рисковать. Девушка и арестант, которому грозит смертная казнь. Убежать он, правда, не мог, из комнаты вела только одна дверь, в коридор, но оставалось окно, на высоте шести этажей над мостовой. Для бегства этот путь не годился, но для самоубийства — вполне. В обоих случаях у конвоира было бы множество неприятностей: дисциплинарный рапорт, письменное объяснение. Лучше иметь арестанта при себе. На вид-то он спокойный, но кто знает?

— Хорошо, обождите в коридоре, — согласилась машинистка. — Пан прокурор у шефа, вот-вот вернется. По вашему делу есть новые материалы. — Девушка улыбнулась арестанту, которого знала по предыдущим допросам.

— Благоприятные для меня? — спросил Павельский.