Но выхода нет. Я невиновен и должен защищаться. Вы сказали, пан прокурор, что обвиняемому все позволяется. А как же быть, если обвиняемый совершенно невиновен, а все требуют его головы? Приходится спасать свою голову. Я арестован. Не могу выйти, поговорить с людьми, чтобы найти ответ на вопрос: кто убил Зарембу? Единственное мое оружие — бумага и карандаш. Обращаюсь к Вам, пан прокурор, и прошу выяснить следующее:

1. Между директором Голоблей и Марианом Зарембой были недоразумения. Это могут подтвердить актеры, режиссер Генрик Летынский и секретарь.

2. Верно ли, что Заремба организовал кампанию за то, чтобы Голобля был снят с должности, а главное, обращался ли он в министерство? Это была бы улика против директора. Тогда он был бы, как Вы говорите, «заинтересован» в устранении Зарембы. «Тот совершил, кому выгодно» — принцип, который работает против меня, распространился бы и на Голоблю. Я понимаю, что доводы против меня и против директора несоизмеримы. Но поскольку я, со своей «крупной выгодой»: избавиться от любовника жены и отомстить за измену, невиновен, то виновен, может, как раз Голобля, немногое выгадывавший? Не знаю.

3. Прошу допросить директора Голоблю в связи с тем, что перед спектаклем он стоял у столика с реквизитом и брал пистолет в руки.

4. Если директор будет отрицать, допросить машиниста и главного осветителя. Может, кто-нибудь из них это заметил.

5. Допросить рабочих сцены и осветителей по поводу того, что во время антракта директор идет из ложи в кабинет всегда через сцену, мимо столика с пистолетом. Может быть, кто-нибудь из них оставался на месте и подтвердит, что в тот роковой день директор не изменил своей привычке. Может, кто-нибудь даже видел, как он задержался у столика.

Еще раз заявляю, что мне крайне прискорбно бросать тень на директора Голоблю. Но ведь кто-то убил же Мариана Зарембу. Я этого не делал. Зная это, я вынужден искать настоящего виновника и среди ничего не значащих на первый взгляд мелочей обнаружить след, который выведет представителей правосудия на убийцу.

Глава VI

ПИСТОЛЕТ СИСТЕМЫ «ВАЛЬТЕР»

На этот раз обитателя 38-й камеры закрытая машина доставила из тюрьмы в здание городской прокуратуры. Арестованного ввели в комнату, где находились прокурор Ришард Ясёла и офицер милиции с капитанскими погонами. Ежи Павельский узнал сотрудника милиции, который допрашивал его после ареста. От прокурора Ясёлы он знал, что это капитан Витольд Лапинский.

Павельский сел напротив прокурора. Капитан расположился ближе к окну, чтобы отчетливее видеть лицо арестованного. Сегодня, в отличие от предыдущей беседы, допрос носил строго официальный характер. Молодая сотрудница прокуратуры отстукивала на машинке вопросы и ответы.

— Я должен сообщить, — сказал прокурор, когда машинистка управилась с первыми пунктами протокола, — что мы выяснили обстоятельства, о которых вы заявили при встрече со мной в тюрьме. Капитан Лапинский все проверил. Стефан Петровский подтвердил, что вы каждый день отпускали его домой до начала представления. Он «припомнил даже, что был свидетелем выговора, который вы получили за это от директора. Эта улика против вас, правда из всех самая незначительная, опровергнута.

— Выходит, мне удалось, — с мрачным юмором произнес Павельский, — сострогать с виселицы, которую мне готовят, лишь маленькую щепочку.

— Мы прочли ваше письмо, — продолжал прокурор. — Все ваши соображения капитаном Лапинским приняты во внимание. Вы правы, с директором театра у Зарембы были не самые лучшие отношения. Но если б люди убивали друг друга из-за таких пустяков, мир превратился бы в пустыню.

— Но ведь и я писал, что аргументы против директора не очень-то весомы.

— Вы правильно сделали, что об этом написали и сообщили подробности, ранее неизвестные. Если вы действительно невиновны, то чем больше фактов мы будем знать, тем быстрей дойдем до истины. Вы должны помогать нам в ваших же собственных интересах.

— Значит, вы, пан прокурор, изменили мнение насчет моей виновности?

— Нет. Но мое личное убеждение такое же, как у всех, имеющих отношение к делу, не мешает вести следствие по всем направлениям, учитывая и вашу линию защиты. Поэтому, повторяю, вы правильно поступили, сообщив о фактах против директора. Разумеется, пан Голобля никогда не узнает о том, что вы писали. Впредь прошу сообщать и о других наблюдениях, обо всем, что прямо или косвенно связано с убийством. Бумага еще есть?

— Да, несколько листов осталось.

— Я распоряжусь, чтобы запас был пополнен.

— Спасибо, но пока я, увы, ничего не вижу, что могло бы пролить свет на мое дело.

— Будем надеяться, что припомните еще что-нибудь. Что же касается ваших предположений, капитан Лапинский установил: Заремба, хоть был на ножах с директором, интриг никаких не вел. Напротив, директор департамента сообщил, что как-то случайно встретил Зарембу и спросил про обстановку в театре. Актер ответил, что люди малость бунтуют, потому что Голобля «всех держит в ежовых рукавицах, но директор так и должен поступать, иначе будет не театр, а…». Ссоры не выходили из здания «Колизея», что, конечно, тоже обесценивает ваши соображения.

Павельский кивнул в знак согласия.

— Что касается остального, то машиниста и других работников театра допрашивать смысла не было. Директор Голобля сам признался, что, ожидая Зарембу и волнуясь в связи с задержкой спектакля, машинально взял пистолет со столика с реквизитом.

— Когда я подошел к правой кулисе, пистолет был у него в руках.

— Вот именно. Пан Голобля это подтверждает. Он добавил еще, что, увидев вас, сообразил, что держит в руках оружие, и положил его на стол.

— Так оно и было, — подтвердил Павельский.

— Я выяснил и историю с пистолетными патронами, — вставил капитан Лапинский. — Насчет патронов в чернильнице все подтвердилось. Хорошо, что вы об этом сказали. Мы обнаружили боевые патроны там, куда положил их Голобля, вынув магазин из пистолета. В чернильнице было шесть штук. Столько ли клал туда директор?

Павельский на миг задумался.

— Когда директор достал из стола пистолет, он сначала вынул магазин и положил на стол. Потом проверил, нет ли пули в стволе. Я помню, что он нажал на спуск и послышался сухой щелчок бойка. Пистолет тогда точно был не заряжен. А потом директор один за другим вынимал из магазина патроны, но вроде бы семь, а не шесть… «Вальтер» ведь семизарядный пистолет. Восьмая пуля в стволе. Восьмой наверняка не было, но в магазине было семь.

— Это не противоречит показаниям Голобли. Он сказал, что магазин был полон и в чернильницу он положил семь патронов. Мы послали их на экспертизу в отдел криминалистики Главного управления милиции вместе с пулей, извлеченной при вскрытии. За стопроцентную точность поручиться нельзя, но экспертиза установила, что актер убит пулей из этого, седьмого патрона, пропавшего из чернильницы. Этот факт тоже говорит против вас.

— Против меня? Почему?

— Вы прекрасно знали, где лежал патрон. При вас пули попали в чернильницу.

— У чернильницы нет крышки, — сказал Павельский. — Каждый, сидя у стола, мог прекрасно разглядеть латунные гильзы в прозрачном шестиграннике, стеклянном или хрустальном.

Прокурор вопросительно взглянул на капитана.

— Пан Павельский прав. Чернильница без крышки и прозрачная.

— Подходящее место для хранения патронов, — с иронией заметил Ясёла.

— Я предупредил пана Голоблю, что он может быть лишен права на ношение оружия. Еще простительно использование пистолета в качестве театрального реквизита, но склад патронов в чернильнице — это вопиющая небрежность.

— Ну, если этот факт и не против вас, то, во всяком случае, в пользу директора.

— Почему?

— Если Голобля убийца, он не взял бы патрона из чернильницы, а нашел бы другой.

— Не уверен. Если хотел навлечь на меня подозрение, нарочно мог взять патрон из чернильницы.

— Не это главное доказательство его невиновности, — сказал прокурор.