– Чья это подушка? – трагическим голосом спросила вожатая.

– Моя, – ответила Надя и посмотрела доверчиво и беспомощно.

Милана всплеснула руками:

– Надя! – ужаснулась она. – Серьезная воспитанная девочка, – и, покачав головой, начала снова: – Надя, от тебя я этого просто не ожидала.

– Чего вы к ней пристали? – не выдержала Оля. – Отдайте подушку.

– А где твоя подушка, адвокат? – повернулась к ней Милана.

– Я не адвокат, а школьница, – сказала девочка и, не выдержав взятой на себя роли, улыбнулась, приглашая вожатую отнестись с юмором к тому, что произошло.

– Очень приятно познакомиться, школьница. Так где же твоя подушка, школьница?

– Я отдала ее Гейле. Она гость, из Австралии. Мир-дружба.

– Мир-дружба, – оживилась Гейла. – Мир-дружба, – закивала она радостно головой, думая, что помогает вожатой разобраться в несерьезности происшествия.

– А где твое одеяло? – тронула Милана за плечо Люду.

– Не знаю. Наверное, оно упало. Я брыкаюсь во сне.

– Ну, конечно… Ты тоже из пресс-центра, – вспомнила вожатая и уточнила: – Все трое из пресс-центра. Ну, так пусть с вами разбирается Марат Антонович.

Она вышла, не оглядываясь и не погасив света, давая понять, что разговор только начинается…

Второй вожатый отряда не был вожатым в строгом смысле этого слова. Его прислали в Артек со специальным заданием – организовать с ребятами пресс-центр, который бы подробно и весело освещал работу III Всесоюзного слета пионеров. Предложение ЦК комсомола совпало с его желанием отдохнуть у моря, переменить обстановку, подумать о своей жизни. Несколько лет назад он окончил ВГИК, сценарное отделение. Он считал работу кинодраматурга своим призванием, но писать ему почему-то было некогда. И он почти ничего не писал, за исключением статей для журнала «Советский экран» и «Искусство кино». Да еще ездил по стране с лекциями от Госфильмофонда, где состоял на должности штатного лектора. Возможность пожить с ребятами на берегу Черного моря и, может быть, собрать материал для пьесы об Артеке вдохновила его. И он с легким сердцем шагнул из полутемных и прохладных коридоров и залов Госфильмофонда под яркое, ослепительное солнце Артека. Уставший от журнальной суеты, он вдруг ожил здесь и обнаружил в себе нерастраченные запасы мальчишеской энергии и озорства.

К приходу Марата Антоновича девчонки организовали в палате идеальный порядок. В темноте спокойно поблескивали погашенные плафоны, сквозь раздвинутую стеклянную стену, выходящую к морю, дул влажный ветерок. Взлетала и падала легкая штора.

Вожатый прошел к раздвинутой стене, слегка пригибаясь, словно сзади него показывали кино и он боялся, что тень от головы появится на экране.

– Света зажигать мы не будем, – сказал он, – поговорим так.

Девочки притаились.

– Спите, разбойники, или притворяетесь?

В его голосе не слышалось вражды и нравоучительных интонаций, и девочки осторожно зашевелились.

– Спим, – грустно сказала Надя.

– Дрыхнем без задних ног, – поддержала ее Оля.

– Ага, – подтвердила Люда.

– Насколько я понимаю, отозвались все главные виновники происшествия.

– Не все, – вздохнула Рита.

– Еще одна объявилась. Теперь все?

Марат говорил и чувствовал: нет в его голосе металла. Он отчетливо понимал, что не подходит со своим маленьким ростом и улыбчивым настроением для строгого педагогического разговора. И вообще он не понимал, зачем Милана послала его сюда. Ну, бросалась Надя Рощина подушками. Ей же в конце концов не сорок лет, а пятнадцать. Было бы странно, если бы она не бросалась.

– Ну и хорошо, что спите, – сказал он. – Это от вас и требуется. Обсуждение вашего поведения отложим на утро.

– Нет, Марат Антонович, так не годится, – сказала Оля, – сами говорили, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Завтра мы еще что-нибудь натворим.

Она тихонько засмеялась. И на других кроватях послышались смешки.

– Значит, вы все-таки не спите?

– Мы проснулись, – сообщила Рита. – Правда, девочки?

– Мы проснулись, чтобы вы нас немножко повоспитывали сегодня, – мечтательно произнесла Люда, глядя в потолок.

Девочки уловили, что он хочет сбежать от обязанностей взрослого человека, не желает читать им нотации, и радостно оживились.

– Ну и ну, – засмеялся он. – Какие вы, оказывается, невоспитанные. Не можете уснуть без колыбельной песни.

Всех рассмешило, что Марат назвал нотацию колыбельной песней. Люда от восторга пискнула, Ира Апрельмай так громко хмыкнула в одеяло, что вызвала оживление в палате.

– Ну, так вот, – остановил их вожатый, – подушками бросаться нехорошо. Это безобразие. Я вполне согласен с Миланой Григорьевной. И вы согласны с ней и со мной, а значит, делать этого больше не будете. А будете сейчас спать без задних ног и видеть цветные и черно-белые сны. Спокойной ночи!

– У-у-у! Так коротко, – огорчилась Оля. – Колыбельные песни не бывают такими короткими. Колыбельная песня должна быть длинной и красивой.

– Вы что, – засмеялся вожатый, – может быть, в самом деле собираетесь заставить меня петь колыбельные песни?

– Мы будем лежать тихо-тихо, – пообещала очень серьезная Ира Апрельмай.

– Забавно, – покачал головой Марат. – Я не знал, что мне придется петь в Артеке. Нас этому не учили.

– А вы расскажите, как стихи, – предложила Оля.

В палате возник шумок, подтверждающий, что все согласны с Ирой Апрельмай и Олей. А потом наступила тишина ожидания. Слышно было только, как шелестит ветер шторой и далеко внизу накатывается на гальку и сползает назад море.

Марат решил все обратить в шутку. Он театрально кашлянул и продекламировал первые две строки колыбельной песни, которые ему показались подходящими для такого случая:

Никто не пошевельнулся, все ждали продолжения. Смущенный вниманием, которое с каждым мгновением все нарастало, он прочитал дальше:

– Это вы с ходу про Оленьку сочинили? – удивилась Люда.

– Нет, это Римский-Корсаков сочинил. В опере «Псковитянка», вернее, в прологе к опере, эту песенку поет своей дочери Оленьке Вера Шелога. Отцом Оленьки был Иван Грозный.

– У нашей Оли отец Иван Грозный, – хохотнула Ира Апрельмай, но ее никто не поддержал.

– Марат Антонович, а еще какие-нибудь колыбельные песни вы знаете? – тихо спросила Надя.

– Знаю, – он щелкнул в воздухе пальцами. – Я вам прочту колыбельную песню Марины Цветаевой:

Колыбельную песню Цветаевой Надя слушала с особым настроением доверчивости и благодарности. Ей казалось, что ту, первую, вожатый прочитал для Оли и для всех, а эту читает только для нее:

Слова были непонятные, колдовские, но музыка их завораживала, убаюкивала.