К тому же эта смерть была быстрой: их избавили от длительных мучений. Пытки предназначались виновникам гибели вождя. Те, стоя в двадцати шагах, отводили глаза от страшного зрелища; однако вскоре оно сделалось еще ужаснее.

Под ударами дубин шестерых сильных воинов жертвы распростерлись на земле в луже крови. Это послужило сигналом к жуткой сцене людоедства.

Сила табу, которая охраняет тело хозяина, не распространяется на мертвых рабов. Они принадлежат племени. Это как бы мелкие подачки плакальщикам. И вот, едва жертвоприношение было закончено, все туземцы: вожди, воины, старики, женщины, дети, – все, без различия пола и возраста, охваченные животной яростью, набросились на бездыханные останки жертв. Быстрее, чем это может описать перо, еще теплые тела были растерзаны, разорваны, искромсаны даже не на куски, а на клочки. Каждый из двухсот присутствовавших при жертвоприношении дикарей получил свою долю человеческого мяса. Они боролись, дрались и спорили из-за каждого куска. Участники этого чудовищного пира были покрыты горячей кровью, и вся эта отвратительная орда копошилась, обливаясь кровавыми брызгами. Это было какое-то исступление, бешенство тигров, разрывающих свою добычу. Словно дикие звери в цирке бросились на укротителей. Вскоре в разных углах па вспыхнули двадцать костров, разнесся смрад горелого мяса, и, если бы не оглушительный шум пиршества, не крики – не утихавшие, хотя рты уже были набиты мясом, – пленники могли бы слышать, как хрустят кости жертв под зубами людоедов.

Гленарван и его спутники, задыхаясь от отвращения, пытались скрыть от глаз женщин это гнусное зрелище. Теперь они понимали, какая смерть ждет их завтра на рассвете и какие жестокие пытки им, без сомнения, придется испытать, прежде чем умереть.

Вслед за пиршеством начались ритуальные танцы. Крепкая водка, настоянная на горчайшем стручковом перце, еще усилила неистовство дикарей. Казалось, они вот-вот забудут о наложенном вождем табу, набросятся на ошеломленных этим исступлением пленников.

Но среди общего опьянения Кай-Куму сохранял трезвую голову. Он дал кровавой оргии достигнуть кульминационной точки, затем постепенно утихнуть, и обряд погребения завершился последним торжественным актом. Трупы Кара-Тете и его жены подняли и усадили по новозеландскому обычаю, подогнув колени со сложенными на них руками к животу. Наступило время предать мертвецов земле, но не окончательно, а до тех пор, пока тело не истлеет и не останутся одни кости.

Место для могилы было выбрано вне крепости, милях в двух от нее, на вершине небольшой горы Маунгахауми, поднимавшейся на правом берегу озера.

Туда должны были перенести тела вождя и его супруги. К насыпи принесли примитивный паланкин, вернее, просто носилки. На них посадили оба трупа, укрепив их лианами. Четыре воина подняли носилки и двинулись к месту погребения в сопровождении всего племени, снова затянувшего похоронную песнь.

Пленники, с которых не спускали глаз стражи, видели, как процессия вышла за внутреннюю ограду, потом пение и крики стали мало-помалу затихать.

С полчаса, пока мрачное шествие двигалось в глубине долины, пленники не видели его, а затем оно снова показалось на извилистой тропе, поднимавшейся в гору. Издали эта длинная, змеящаяся колонна имела фантастический вид.

Племя остановилось на высоте восьмисот футов, на вершине Маунгахауми, у того места, где была приготовлена могила для погребения Кара-Тете.

Незнатного маори хоронят просто в яме и засыпают ее камнями. Но для могучего вождя, которому, конечно, скоро предстояло стать богом, племя позаботилось приготовить могилу, достойную его подвигов.

Могила была огорожена частоколом, а у самой ямы, где должны были покоиться тела вождя и его жены, были вбиты шесты, украшенные резными, окрашенными охрой фигурами. Родственники усопших не забывали о том, что для «вайдуа» – духа умершего – нужна такая же пища, как для тела в бренной жизни. Поэтому у могилы вместе с оружием и одеждой покойного была положена еда.

Теперь в могиле было все необходимое. Супругов положили рядом, а затем, оплакав в последний раз, их засыпали землей и цветами. В глубоком молчании спустилась процессия с горы. Отныне никто, под страхом смертной казни, не смел взойти на Маунгахауми, ибо на нее было наложено табу, так же как когда-то на гору Тонгариро, на вершине которой покоятся останки вождя, погибшего в 1846 году во время землетрясения.

Глава XIII

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ

Пленников отвели обратно в тюрьму, когда солнце скрывалось за вершинами гор по ту сторону озера Таупо, а выйдут они, когда вершины горной цепи окрасятся первыми лучами солнца.

Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на изнеможение, несмотря на переживаемый ими ужас, они сели поужинать вместе.

– Нам нужны силы, чтобы смело взглянуть в глаза смерти, – проговорил Гленарван. – Надо показать этим дикарям, как умеют умирать европейцы.

После ужина леди Элен громко прочитала вечернюю молитву. Остальные, обнажив головы, присоединились к ней. Кто же перед смертью не обратится к богу! Исполнив этот долг, пленники обняли друг друга.

Мери Грант и леди Элен улеглись на циновке в углу хижины. Сон, заставляющий на время забыть всякое горе, скоро сомкнул им глаза. Сломленные усталостью и бессонными ночами, они заснули, прижавшись друг к другу.

Гленарван, отведя своих товарищей в сторону, сказал им:

– Дорогие друзья, если завтра нам суждено умереть, я уверен, что мы сумеем умереть как люди смелые и как христиане, готовые предстать перед высшим судом. Бог, читающий в душах, знает, что мы стремились к благородной цели. Если нам уготован не успех, а смерть, значит, такова его воля. Как ни суров его приговор – я не стану роптать. Но здесь нас ждет не только смерть, но и пытка; быть может, бесчестие, и эти две женщины… Твердый до сих пор голос Гленарвана дрогнул. Он замолчал, чтобы справиться с волнением.

– Джон, – обратился он через минуту к молодому капитану, – ведь ты обещал Мери то же, что я обещал леди Элен. Как же ты решил поступить?

– Мне кажется, я имею право выполнить это обещание, – ответил Джон Манглс.

– Да, Джон, но ведь у нас нет оружия.

– Одно есть, – сказал молодой капитан, показывая кинжал, – я вырвал его из рук Кара-Тете в ту минуту, когда этот дикарь свалился у ваших ног. И пусть, милорд, тот из нас, кто останется жив, выполнит желание леди Элен и Мери Грант.

После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил майор.

– Друзья мои, – сказал он, – приберегите это крайнее средство на самую последнюю минуту. Я не сторонник непоправимых поступков.

– Это не относится к нам, мужчинам, – ответил Гленарван. – Какая бы ни ждала нас смерть, мы сумеем без страха встретить ее. Ах, если бы мы были одни, я уже двадцать раз крикнул бы вам: «Друзья, попытаемся прорваться! Нападем на этих негодяев!» Но моя жена, но Мери…

Джон Манглс приподнял циновку и стал считать воинов, стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. Они развели большой костер, бросавший зловещие отблески на площадь, хижины и изгороди па. Некоторые дикари лежали вокруг костра, другие стояли неподвижно, и их резкие черные силуэты вырисовывались на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину, наблюдать за которой им было поручено.

Говорят, что у узника всегда есть шансы убежать от стерегущего его тюремщика. И в самом деле, для узника успех всегда важнее, чем для тюремщика. Тюремщик может забыть, что он поставлен стеречь, – узник не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать ему бежать. Оттого часто удаются поразительные побеги.

Но здесь за пленниками наблюдали не равнодушные тюремщики, а ненависть и жажда мести. Если их не связали, то только потому, что узы излишни, раз двадцать пять человек охраняли единственный выход из храма.

Эта хижина, примыкавшая к скале, которой завершались укрепления крепости, была доступна лишь со стороны входа, откуда узкая тропа вела на площадь па. Две боковые стены хижины выходили на отвесные склоны над пропастью футов сто глубиной. Спуститься здесь никак нельзя. Немыслимо было убежать и со стороны задней стены, ибо она упиралась в огромную скалу. Единственным выходом была дверь храма, и маори стерегли тропу, соединявшую его с па, подобно подъемному мосту. Итак, бегство было невозможно. Гленарван, исследовав чуть ли не в двадцатый раз стены своей тюрьмы, принужден был признать это.