— Что он сказал? — спросил я у штурмана.

— «О, что было бы со мной, если бы вы не заметили моих сигналов! Я погиб бы, погиб, как они…» — перевел тот.

Продолжая тихонько бормотать и горестно покачивая головой, Барсак повел нас по узкой тропе, змеившейся между скал. Камни были мокрые, скользкие, начался дождь…

Крест, который мы видели раньше только с моря, издалека, вдруг так внезапно вырос перед нами за поворотом тропы, что мы невольно замедлили шаг. Он был громаден и словно хотел обнять весь остров своими широко раскинутыми каменными лапами.

А у его подножия раскинулось кладбище — целая рощица маленьких крестов, деревянных и каменных. Многие из них покосились, некоторые совсем упали, только их очертания угадывались в густой траве.

— Значит, раньше остров был населен? — спросил я у Волошина.

— Никогда тут постоянных поселений не было. Почему вы решили?

— А кладбище?

— Оно разрасталось годами… За счет временных обитателей острова, которые непрерывно сменяли тут друг друга, — угрюмо ответил Волошин и, заметив, что я все еще не понимаю, пояснил: — Это все искатели счастья, такие же, как Леон Барсак и его товарищи…

— Погибшие кладоискатели?!

— Ну да.

— Сколько же их тут побывало?

— Как видите, немало. Дьявольское место, видно, тоже не бывает пусто…

Леон Барсак, словно поняв, о чем мы говорили, опять запричитал свой мрачный припев, понятный уже без перевода:

— Они погибли! Они погибли!

Я не мог оторвать глаз от громадного креста. Он был старый, весь оброс густым мхом и какими-то красноватыми лишаями, словно пятна засохшей крови. Его густо оплели лианы, но он стоял прямо и твердо — видно, был рассчитан на века.

— А что, этот большой крест действительно поставила та пиратка, о которой вчера вы рассказывали, Сергей Сергеевич? — поинтересовался я.

— Спросите у Барсака, Володя, может, он что-нибудь знает больше? — попросил Волошин.

Штурман перевел вопрос Барсаку, и тот ответил:

— Кажется, действительно есть такое предание. Во всяком случае, крест поставлен очень давно, вполне возможно, еще кем-то из пиратов. Некоторые из них ведь были очень богомольны и суеверны, старались всячески задобрить небеса и замолить свои грехи.

— Ну за такой крестик этой пиратке, что его поставила, многое отпустится, — сказал один из матросов.

От кладбища тропа пошла вниз. На повороте я оглянулся. Само кладбище уже скрыла из глаз густая тропическая зелень, и только крест-исполин одиноко вздымался над скалами, перечеркнув почти половину небосвода…

Теперь тропа шла через лес, тесно обступивший ее с обеих сторон. Это были настоящие джунгли. Деревья, перевитые лианами, стояли сплошной стеной. Ничего нельзя было толком рассмотреть в переплетении лиан, кустарников, в зеленоватом таинственном сумраке. Из чащи тянуло душной, парной сыростью.

В этом лесу царила зловещая, какая-то кладбищенская и в то же время настороженная тишина. Не перекликались птицы. Но в траве все время что-то шуршало, потрескивало, будто подкрадывалось и подползало…

И гневно попискивали и звенели москиты, атакуя нас целыми тучами.

— Ух, кто-то меня ужалил! — вскрикнул молодой круглолицый матросик, хватаясь за шею. — Пчела, что ли?

— Это тут такие муравьи… с крыльями, — не очень уверенно перевел штурман пояснения Барсака.

— Крылатые муравьи? — удивились матросы.

— Да, есть такая нечисть в тропиках, — сказал, обмахиваясь сломанной веткой, Волошин.

— Во, черт! Никогда про таких и не слыхали!

— Ну и островок!

— Да как же они тут жили?

— А что, охота, брат, пуще неволи.

— Где стоит их хижина, всегда продувает ветерок, так что там муравьев нету, — перевел штурман ответ Барсака.

В самом деле, вскоре тропа вывела нас в небольшую долинку, полого спускавшуюся к морю. Сначала мы услышали шум прибоя. Потом джунгли поредели, в просветах между кустами сверкнуло море. От него потянул бодрящий ветерок, дышать стало легче. Мы повеселели и прибавили шагу.

Барсак остановился и, широко взмахнув рукой, громко выкрикнул что-то.

— Вот и наш дворец! — перевел штурман.

Убогая, покосившаяся хижина стояла на пустыре среди кустов. Стены ее были кое-как, на скорую руку, сколочены из разных досок, на некоторых из них еще сохранились черные фирменные надписи, выдавая, что когда-то они были ящиками. Покатая крыша из пальмовых листьев. Кругом валяются ржавые консервные банки, битые бутылки, груды всякого мусора.

Барсак пригласил нас зайти в хижину, но мы лишь заглянули в дверь и предпочли остаться на свежем воздухе. Там тоже все было навалено в полнейшем беспорядке. На шатком самодельном столике рядом с транзистором и киноаппаратом громоздилась грязная посуда. В одном углу на полу грудой навалены детективные романы, судя по пестрым, крикливым обложкам. Полутьма, вонь, тучи мух.

— Давайте пока перекурим на ветерке, — предложил Володя Кушнеренко, снимая фуражку и вытирая платком затылок. — Как, Сергей Сергеевич?

— Да, особенно тут задерживаться нечего, — согласился Волошин. — Переведите ему.

Выслушав, что ему сказал штурман, Барсак согласно закивал и вдруг поманил нас куда-то за угол хижины. Недоумевая, мы пошли за ним и увидели среди кустов невысокий оплывший бугорок неправильной формы, уже начавший густо зарастать травой. Барсак простер над ним руки и начал что-то торопливо, со слезой говорить, то и дело закатывая глаза к небу.

— Вот здесь он лежит… Мой дорогой, несчастный друг Пьер, — едва успевал переводить Володя Кушнеренко. — О, как мы были потрясены, вернувшись в тот день и увидев, как он лежит с простреленной головой на грязном полу хижины! Недаром остров носит такое зловещее название: «Не дай бог!» И я не ошибся: то была лишь первая жертва. А потом несчастный Джонни! Нырнул и не вернулся. Я остался один. И он лежит там, на дне, в своем стальном гробу. А бедный Пьер — здесь, под этим холмиком, вдали от родного дома… с простреленной головой. О!

Опять он начал причитать:

— Они погибли! Они погибли! — Это мы уже все понимали без перевода.

— А что же они своего товарища на кладбище-то не отнесли? — неодобрительно покачал головой боцман. — Похоронили кое-как. А теперь надрывается.

Штурман строго посмотрел на него и, конечно, переводить не стал.

— Да и пойди теперь проверь, с какой стороны у него голова там прострелена, — подхватил один из матрссов. — Дело темное, сам ли он себе пулю в лоб пустил или…

— Разговорчики! — оборвал штурман.

Мы сели в тени, у стенки хижины, словно на деревенской завалинке, и закурили.

Эта долина, похоже, с моря почти не видна: от штормовых волн и ветров, так же как и от посторонних взоров, ее надежно закрывали три скалы, торчавшие из воды неподалеку от берега.

— Весьма уютное пиратское гнездышко, — одобрил Волошин, поглядывая вокруг. — А почему они не поселились на том пляжике, где мы его нашли? Ведь оттуда можно следить, не появится ли корабль, и сигнал подать в случае нужды.

— Там нет воды, — перевел Володя лаконичный ответ кладоискателя.

— А почему же они на той стороне, в хижине Ларсена не поселились? Наверное, она еще цела? — спросил Волошин.

— Мосье Волошин о нем слышал? — перевел штурман вопрос удивленного француза.

— Что это еще за Ларсен? — поинтересовался я.

— Тоже фигура любопытная, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — Тут вообще, можно сказать, заповедник всяких оригиналов. Этот Ларсен прожил на острове в одиночестве двадцать лет, уединившись якобы в поисках «божественного откровения», а на самом деле, видимо, втихомолку разыскивал клады.

— И не нашел?

— Нет. Во всяком случае, умер он в 1912 году таким же нищим, как сюда и приехал.

— Веселенький островок! — с чувством произнес Володя Кушнеренко и, надевая фуражку, добавил уже командирским тоном: — Ну надо закругляться, а то начальство ругать будет. Доставим этого искателя кладов на борт с его имуществом, и пусть Аркадий Платонович сам решает, как с ним быть.