— Спасибо, — сказал Коля.

Раиса в запале не поняла:

— Нет, правда, у тебя хоть прошлое какое-то есть, а у меня в тот момент одно светлое будущее… В общем, сперва думала убить одного малого, а потом решила, что капитальней будет сразу себя. И не по-тихому, а со звоном: выйду, думаю, в воскресенье на главную улицу — и под трамвай! Всему белому свету разом отомщу…

Она вновь легла головой на Колину руку, перевела дыхание и уже ровней продолжала:

— В пятницу, значит, села писать записку. Бумагу приготовила хорошую, все как надо. А тут как раз мать. Ну я, чтобы никаких помех, — в библиотеку-читальню. А там спокойно, тихо, народу мало. Раз уж пришла, дай, думаю, напоследок свою любимую книжку почитаю, «Алые паруса». Начала — в десятый раз, наверное, и так обидно стало! Вот, думаю, умру — и никакого у меня дома не будет. А куда же, думаю, денется Александр Грин? Выходит, так и будет бездомным скитаться… Главное, знаю, что давно умер, а представляю, как будто живой…

Он перебил:

— Постой-ка! Вот все эти твои планы насчет Эдгара По — ты это чего, серьезно?

Раиса не то чтобы усмехнулась — так, дернула углом рта:

— Эдгар По — это детство, восьмой класс. Но дом-то все равно нужен. Пусть не гениям, просто людям. У тебя, что ли, так не было? Кажется, все, конец, кишки на асфальте. А спрятался, отлежался — глядишь, и опять человек.

— Мне бы твой дом и сейчас не повредил, — вздохнул он.

— То-то и оно, — сказала Раиса.

— Ну и как ты тогда? Сразу сюда уехала?

— Месяца через два. Сперва не собиралась, но уж очень много было позора. Может, не так обо мне и болтали — нужна я им! Но мне-то казалось, у соседей другой и темы нет.

— Так с тех пор дома и не была? — спросил Коля.

— Почему ж не была? Была. На третий год приехала в отпуск.

— Ну и как?

— А чего? Я тогда уже курсы кончила, меньше ста восьмидесяти не выходило. Цену себе поняла. Так что плевать я на них хотела.

— Компашку вашу встречала?

— А как же. Город-то не Москва.

— И ничего?

— Подумаешь!

— И парня того видела?

— А куда ж он денется? В одном дворе живем.

— И что?

— Да ну! Сопляк. — сказала Раиса..

Она так и лежала на спине, глаза в потолок. Лицо усталое и безразличное, как у человека, только что закончившего неприятную, но неизбежную работу.

Помолчали. Потом Коля спросил:

— Ну и чего?

Она не ответила, чуть скосила глаза и вновь уставила в потолок.

Он немного растерялся:

— Постой. Чего-то я не уловлю. Ты мне зачем это рассказала?

Раиса ответила, не повернув головы:

— Чтобы знал.

«Ну и что же теперь делать?» — автоматически подумал он, проснувшись на следующий день.

Вопрос был лишний, в ответе не нуждался и только бередил боль: Коля и так знал, что в теперешнем его положении самое лучшее и разумное не делать ничего и не думать ничего. Так что задача стояла другая: чем бы забить тоскливое пространство наступившего дня.

Парни попили чаю и ушли на работу. А Коля вгрызся в хозяйство.

Сперва подмел полы — на это ушло всего ничего, минут пятнадцать. Тогда решил их вымыть. Но и на этом занятии, более капитальном, он не выложился, а лишь разохотился и, понуждаемый инерцией, протер окно, вычистил кухонную раковину и довел до белого блеска прочие службы. После чего выстирал вещички, свои и Павликовы, прихватив заодно и Жоркину нейлоновую сорочку. Стирал он умело, быстро и с удовольствием: ему вообще нравились дела, результат которых виден сразу.

Забить вечер помог Павлик — позвал на берег, на костер.

На костер Коле идти не хотелось: ему уже порядком приелись романтические игры молодняка с их повторяющимся ритуалом. Но еще больше не хотелось оставаться одному.

Зовут — надо идти…

Народу у костра прибавилось. Многих Коля уже знал. С ним здоровались, он здоровался. Павликов приятель, рыжий Костя, обрадовался встрече и тут же пристроился рядом, под левый бок, справа сел Павлик.

Поговорили, попели под гитару. Дошло и до печеной картошки. Ею на этот раз командовал Костя. Колю он не обделил.

В антракте между песнями Павлик перебрался на лавочку, негромко буркнув:

— Я сейчас.

Коля вгляделся и понял, что отлучка эта надолго: на лавочке сидела та мясистая толстощекая девчонка, которую он видел тут же в первый свой вечер в Ключе. Точно, она. Кубышка.

Девчонка сидела сжавшись, сдвинув колени, выставив локти и прикрыв кулачками грудь. Маленькие ее глазки были настороже.

Молодец, подумал Коля, солидно, подстраховалась. Прямо крепость в обороне.

Когда шли домой, Павлик спросил негромко, как бы отключая от разговора чуть поотставших ребят:

— Марью не разглядел?

— Это какую?

— На лавке сидела. Я вас знакомил в тот раз.

— Эту разглядел, — сказал Коля. — Очень даже хорошо.

— Ну и как?

— Вариант?

— Пока не знаю.

— А тебе самому как?

Павлик произнес, подумав:

— По-моему, она порядочная.

Коля согласился:

— Это да, порядок любит.

— Тебе она не нравится?

— Понимаешь, — объяснил Коля, — она кубышка. Куда деньги суют. Вроде копилки, только чугунная. Ты ей в щелочку что ни кинь, все возьмет. А обратно понадобится — гривенника не вытрясешь.

— По крайней мере, с двумя одновременно не ходит, — возразил было Павлик, но голос его упал, и фраза повисла.

Коля сказал, стараясь пободрее:

— Ты, брат, не огорчайся. Все эти варианты не для тебя. Твои девочки еще в седьмой класс ходят.

— И долго мне их ждать? — криво усмехнулся Павлик.

— Ждать не ждать, но…

Что «но», Коля не уточнил. Чего тут скажешь? У каждого свои тягостные заботы.

По счастью, ребятишки, шедшие сзади, догнали, обступили, стали прощаться — все по очереди за руку.

Ну и ну, подумал Коля, совсем обжился. Друг есть, женщина есть, даже компания имеется. Хорошо, куда лучше.

Ему и вправду было неплохо. Хотя внутри временами словно бы легонько познабливало: не беспокойство, а так, нечто…

Похоже было прошлой весной, когда путаная дорога завела его в подмосковный желудочный санаторий. Почему-то там задержался. Помогал культурнику, когда надо, подменял шоферов. Но больше контачил с больными и постепенно сделался как бы одним из них: вместе и в карты, и. в кино, и на танцы. Через неделю, наслушавшись, вполне квалифицированно судачил о язвах и гастритах. Даже тепловатую лечебную воду пил для компании.

Но и тогда жила в нем слабая, но стыдная, какая-то дезертирская тревога: в отличие от сотоварищей, у него живот не болел!

В пятницу на ужин затеяли жарить картошку. Но оказалось, нет масла. Коля предложил пережить, картошка и в мундире годится. Однако Павлик уже настроился на поджаристые ломтики, заупрямился и пошел по соседям.

Коля пока принялся чистить.

На третьей картофелине в дверь постучали. Коля крикнул, чтоб входили, открыто, и вошли два парня. Он, как был, с недочищенным клубнем и длинным кухонным ножом, выглянул к ним в прихожую.

Парни рядом смотрелись забавно — один малорослый и худощавый, другой едва в дверь пролез.

— Извините, — сказал маленький, — не подскажете, кто ответственный за комнату?

— Павлик вроде, — вспомнил Коля. — Вы посидите, он сейчас.

Парни так и стояли у двери.

— Да вон, проходите в комнату, — глазами показал Коля.

Но они все мялись на пороге. Наконец тот, что уже высказывался, вновь спросил:

— Извините, а с вами можно поговорить?

Коля радушно ответил:

— Это ради бога. Проходите, я сейчас. Хозяйственные заботы!

И показал нож.

Парни оказались крайне вежливые — дождались, пока он вытер руки, и лишь тогда прошли в комнату следом за ним.

Сели — Коля на кровать, гости на стулья. Теперь он разглядел обоих. Маленький был остроглаз, сухощав и ладен. Он чем-то походил на хулиганистого подростка, из тех, что нехватку силы и массы вполне успешно компенсируют смелостью, быстрой реакцией и взрывной, мгновенно вскипающей злобой. Другой же был не то что высок, а просто огромен: здоровенные плечи, грудь как ящик, руки как бы стол не продавили. Вместе парни выглядели как эстрадная пара силовых акробатов. Братья Битюговы или как их там? Ап!