И следом команда Кубаренко:

- Два снаряда, беглый огонь!

И опять молчание, нет уставных слов об исполнении, опять уходят секунды… Видимо, все-таки что-то не готово. Быстрее, быстрее же, черт побери! И вдруг это слово раздается в трубку. Кубаренко кричит:

- Быстрее!

Я вмешиваюсь:

- Кубаренко, что там?

- Немцы приготовляются, товарищ комбат, надевают ранцы, надевают каски…

И он кричит:

- Огневая!

- Я!

- Быстрее!

- Принимай! Выстрел! Выстрел! Очередь!

Среди непрестанных ударов, которые тупо бьют в уши, не различишь наших выстрелов, но снаряды выпущены, снаряды летят - пока только пристрелочные, пока только два. Кубаренко сейчас увидит разрывы. Далеко ли от цели? А может быть, сразу - в точку? Ведь бывает же, бывает же так.

Нет! Кубаренко корректирует:

- Прицел больше один. Правее ноль…

И вдруг сильный треск в мембране. И фраза перерублена.

- Кубаренко!

Ответа нет.

- Кубаренко!

Безмолвие… Правее ноль. Ноль девять? Ноль три? Или, может быть, ноль-ноль три?

У нас много снарядов, у нас восемь пушек, но в этот момент, когда они нужней всего, проклятая случайность боя сделала их незрячими.

Дежурный артиллерийской связи уже выбежал на линию, но время уходит.

Это не был, однако, обрыв связи. Несчастье оказалось тяжелее.

Меня позвали к другому телефону. С командного пункта второй роты опять говорил Муратов, маленький татарин, который весело отвечал несколько минут назад. Теперь голос его был растерянным.

- Товарищ комбат, командир роты ранен.

- Куда? Тяжело?

- Не знаю… еще не принесли… Там и другие - не знаю, убиты или ранены.

- Где там?

- На наблюдательном… Отсюда все пошли - выносить командира и других… а меня оставили… велели вам звонить.

- Что же там… произошло… на наблюдательном?

Я с усилием выговорил это, уже зная, что обрушилась страшная беда.

- Разбит…

Я молчал. Пообождав, Муратов жалобно спросил:

- Куда мне, товарищ комбат, теперь? С кем мы теперь?

Я ощутил сиротливость бойца, оставшегося без командира.

Вот-вот грохот сменится жуткой тишиной, вот-вот немецкая пехота, сосредоточенная для атаки, пойдет через реку, а наблюдательный пункт разбит, пушки ослепли, и в роте нет командира.

Я сказал:

- Собери, Муратов, связных. Пусть передадут по взводам: лейтенант Севрюков ранен; на ротном командном пункте вместо него комбат. Сейчас буду у вас.

Положив трубку, я приказал начальнику штаба Рахимову:

- Немедленно свяжитесь с Заевым. Пусть явится принять от меня вторую роту.

Затем крикнул:

- Синченко! Коня!

5

Мы вскачь понеслись через поле - я на Лысанке, следом мой коновод Синченко. У Лысанки по-кошачьи поднялись тонкие просвечивающие уши; я ее гнал напрямик, натянув повод, не давая шарахаться от взрывов.

В мыслях билось: «Еще! Еще! Только бы не тишина! Только бы успеть!»

Навстречу из Новлянского вылетела военная тачанка. Повозочный нахлестывал лошадей. По бедру одной темной полосой стекала кровь.

- Стой!

Повозочный не сразу сдержал.

- Стой!

На заднем сиденье я увидел Кубаренко. В очень бледное лицо крапинками впилась земля. Наискосок лба шла свежая вспухшая царапина с каемкой присохшей крови. На измазанной глиной шинели болтался артиллерийский бинокль.

- Кубаренко, куда?

- На… на… - словно заика, он не мог выговорить сразу. - На огневую, товарищ комбат…

- Зачем?

- Наблюдательный пункт…

- Знаю! Я тебя спрашиваю - зачем? Бежишь? Назад!

- Товарищ комбат, я…

- Назад!

Кубаренко посмотрел на меня слегка распяленными и словно неживыми глазами, в которых застыл ужас пережитого.

И вдруг под повелительным взглядом командира у Кубаренко будто кто-то изнутри подменил зрачок. Вскочив, он заорал яростней, чем я:

- Назад!

И выругался в белый свет.

Мы помчались к селу. За мною, не разбирая дороги, подбрасывая по выбоинам тачанку, тяжело скакала пара артиллерийских коней.

Церковь, увенчанная колокольней, служила перевязочным пунктом. Снаружи, за стеной, укрывающей от обстрела, расположилась батальонная кухня. Командир хозяйственного взвода лейтенант Пономарев вытянулся, заметив меня.

- Пономарев, связь действует?

- Действует, товарищ комбат.

- Где телефон?

- Телефон тут, товарищ комбат, в сторожке.

На глаз от проема колокольни до сторожки было приблизительно сто пятьдесят метров.

- Провод есть?

Уловив утвердительный кивок, я приказал:

- Сейчас же телефон на колокольню! Бегом! Секунда дорога, Пономарев!

По каменным ступеням паперти я взбежал в церковь. Шибануло запахом крови. На соломе, застланной плащ-палатками, лежали раненые.

- Товарищ комбат…

Меня негромко звал Севрюков. Быстро подойдя, я взял в руки его странно тяжелые, пожелтевшие кисти.

- Прости, Севрюков… Не могу сейчас…

Но он не отпускал моих рук. Пожилое лицо с сединой у аккуратно подстриженных висков, с явственно обозначившейся короткой щетиной осунулось, обескровело.

- Кто, товарищ комбат, вместо меня?

- Я, Севрюков… Прости, не могу больше…

Я стиснул и выпустил тяжелые руки. Севрюков проводил меня слабой улыбкой.

Наверх побежал телефонист с аппаратом. За ним вилась тонкая змейка провода.

По пути меня задержал наш врач Беленков:

- Товарищ комбат, как положение?

- Занимайтесь своим делом. Перевязывайте, быстрей эвакуируйте.

Он встревоженно переспросил:

- Быстрей?

Я разозлился.

- Если я еще когда-нибудь увижу, что у вас так перекосится физиономия при одном слове «быстрей», поступлю как с трусом, понятно? Идите!…

По витой лестнице я поднялся на колокольню. Кубаренко был уже там. Присев, он из-за каменных перил наблюдал в бинокль. Телефонист прикреплял провод к аппарату.

- Сколько правее? - спросил я.

Кубаренко взглянул удивленно, потом понял.

- Ноль пять, - сказал он.

Я повернулся к телефонисту:

- Скоро ты?

- В момент, товарищ комбат.

Кубаренко протянул мне бинокль. Поправив по глазам, поймав резко придвинувшуюся, сразу посветлевшую зубчатую линию леса, я повел стекла ниже - и вдруг ясно, словно в полусотне шагов, увидел немцев. Они стояли - стояли вольно, но уже выстроенные. Можно было различить боевые порядки: группы, вероятно взводы, разделенные небольшими промежутками, были расположены так: впереди одно отделение, позади, крыльями, - два. У офицеров, тоже надевших каски, уже отстегнуты кобуры парабеллумов, которые - я впервые тогда это увидел - они носят слева на животе. Так вот они, те, что подошли к Москве, - «профессионалы-победители»! Сейчас они вброд пойдут через реку.

6

- Готово! - сказал телефонист. - Связь, товарищ комбат, есть.

- Вызывай огневую…

И вот наконец-то, наконец-то произнесена команда, восстановлена разорванная фраза.

- Прицел больше один! Правее ноль пять! Два снаряда, беглый огонь!

Я отдал бинокль Кубаренко.

Уже не различая немцев, я невооруженным глазом вглядывался в опушку, напряженно ожидая разрывов. В деревьях блеснуло, потом рядом встали два дымка. Я не смел верить, но показалось - цель поражена.

- В точку! - сказал Кубаренко, опуская бинокль; лицо его в крапинах земли, кое-где размазанных, со вспухшей царапиной поперек лба, было сияющим. - Теперь мы…

Не дослушав, схватив трубку, я скомандовал:

- Из всех орудий по восьми снарядов, осколочными, беглый огонь!

Кубаренко с готовностью, с гордостью протянул мне бинокль.

Я смотрел. Пристрелочные снаряды, видимо, кого-то ранили. В одном месте, спиной к нам, несколько немцев над кем-то склонились, но ряды стояли.

Ну, молитесь вашему богу! В гуле и грохоте, которые ухо перестало замечать, мы услышали: заговорили наши пушки. Подавшись вперед через перила, я видел в бинокль: на краю леса, где сосредоточились немцы, сверкало пламя, вздымалась земля, валились деревья, взлетали автоматы и каски.