Анжелика молчала. Она продолжала изучать свое отражение, и постепенно ее щеки заливались румянцем.

— Вас это смущает? — заговорил доктор Мори.

— Да, думаю, что так.

— Почему вы боитесь собственного тела? Не потому ли, что вы с ним не знакомы? Вы скрываете его одеждой, вам и в голову не приходит посмотреть на него вот так. Вы боитесь увидеть что-то страшное?

— Я… я не знаю.

— Подумайте о том, что вы не просто боитесь собственного тела. Вы боитесь его реакций. Вы не знаете, что доставляет ему удовольствие. Вы не знаете, как ваша кожа реагирует на прикосновения. Попробуйте прикоснуться к себе. Не бойтесь. Это не страшно.

Анжелика провела рукой по плечам, прикоснулась к груди и к животу.

— Вы продолжите бояться себя, если не будете знать свое тело. Вы можете спрятаться от кого угодно, но только не от себя. Если вы не можете ответить на вопрос «что вы хотите» для себя как вы ответите на этот вопрос, если его задаст кто-то другой? К примеру, ваш муж? Конечно, вы будете чувствовать себя несчастной. Как вы сказали? Вместилище души? Как вы думаете, душе, этому совершенному — по крайней мере, более совершенному, чем тело — созданию, будет уютно, если вы не заботитесь о совершенствовании ее вместилища?

— Я не думаю, что грех — это стремление к совершенству.

— Слово «грех» придумали те люди, которые боятся самих себя, доктор Гентингтон. Грех — это не запрет делать то, что может доставить вам удовольствие. Это добровольное заключение в придуманные кем-то рамки, которые не дают жить полной жизнью.

— Вы точно Дьявол, доктор Мори. Сегодня я в этом убедилась.

Вивиан подошел к ней и обнял за плечи. Анжелика вздрогнула и посмотрела на него в зеркало.

— Ни крестик, ни еженедельные походы в церковь не меняют вас изнутри. Сколько бы мы ни тянулись к религии, мы останемся людьми. Конечно, душа тянется к прекрасному, если ваши взгляды достаточно широки. Но помимо души у нас есть еще и тело. Мы изучаем психологию, соционику, физиогномику… но почему мы уделяем так мало внимания нашему телу? Науку о душе давно возвели в культ. А в культе тела есть что-то постыдное?

— В этом нет ничего постыдного, если не переходить границы.

— Границы, которые вам указала религия? Которые вам указывают окружающие, тем самым оправдывая в собственных глазах свою ограниченность? Или границы, которые придумали вы, опираясь на какие-то мифические моральные принципы? Для того чтобы узнать свои границы, вы должны узнать то, что находится внутри этих границ. Зачем рисовать карту, если вы и понятия не имеете, что это за карта и как с ней работать?

Теперь Анжелика смотрела не на свое отражение, а в пол, и молчала.

— Скажите что-нибудь, — попросил Вивиан. — Я чувствую себя неуютно.

— Я тоже чувствую себя неуютно.

— Тогда, думаю, мне лучше уйти.

Она коснулась его руки на своем плече.

— Нет, — ответила она негромко. — Я хочу, чтобы вы остались.

— Но вы сказали, что чувствуете себя неуютно. Я решил, что…

— Мне наплевать на то, что вы решили.

Вивиан коснулся ее волос. Анжелика снова смотрела в зеркало.

— У меня тоже есть границы, но через пять секунд я переступлю последнюю. И за ней границ нет.

— Хорошо. Вы поможете мне составить карту. Или, по крайней мере, сделать ее набросок.

Глава тринадцатая

Роберт Диксон уже давно причислил себя к людям, которых невозможно удивить. Нет, это вовсе не означало, что ему наскучила жизнь. Это, скорее, определяло его мировоззрение: что бы с ним ни происходило, он относился к этому с философским спокойствием, а его кредо была фраза царя Соломона «все пройдет — и это пройдет». Доктор Диксон родился в крошечном городке в Европе в семье военного, объездил почти весь мир, был дважды женат и имел троих детей, которые уже давно выросли и теперь жили собственной жизнью. Большую часть своей жизни Роберт, травматолог по специализации, проработал военным хирургом. Он успел побывать почти во всех горячих точках мира и увидеть практически все, что можно было увидеть. И поэтому он полагал, что его ничем не напугать — по крайней мере, чем-то, что связано с его работой.

Когда доктор Диксон отметил свой сороковой день рождения, то решил, что горячие точки обойдутся без него, и отправился на покой. Покоем для Роберта оказался приемный покой: он начал работать врачом на «скорой помощи». Спустя пару лет профессор Монтгомери убедил его в том, что военному хирургу с таким опытом работы не пристало быть обычным врачом, и доктор Диксон согласился занять должность руководителя отделения экстренной медицины. Профессор Монтгомери был рад — он знал, что нашел подходящего человека. Доктор Диксон тоже был рад — он понял, что адреналина в работе хватает не только тогда, когда ты работаешь военным хирургом.

Сейчас Роберт сидел за столиком в баре и пил свой любимый ирландский виски, изредка поглядывая на двери — доктор Мори опаздывал на пятнадцать минут. Даже если принять во внимание их сегодняшнее дежурство — сошедший с рельсов поезд, двенадцать погибших, десятки раненых и всего четверо врачей на весь приемный покой (от интернов в таких случаях было мало толку) — Вивиан вряд ли позволил бы себе опаздывать без уважительной причины.

— После такого вечерка я был бы не против хорошенько выпить, — поделился доктор Диксон с коллегой в тот момент, когда они вышли встречать очередную команду парамедиков.

— Поддерживаю, — ответил доктор Мори, снимая хирургическую маску и с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. — Надеюсь, мы управимся до полуночи.

До полуночи управиться не удалось. Последних пострадавших распределили по палатам в начале второго. Вивиан отказался от помощи в заполнении документов, сказав, что закончит максимум через час, и Роберт отправился в бар в одиночестве.

Подошедший к столику доктор Мори выглядел неважно. Он с трудом стоял на ногах от усталости, и поспешил занять один из стульев.

— Сколько? — спросил Роберт, подразумевая количество погибших.

Вивиан с апатичным видом покачал головой и снял перчатки из тонкой кожи.

— На тот момент, когда я уходил, было четырнадцать. Но мужчина с пробитой головой — не жилец. И дама с травмой позвоночника тоже. «Скорые» добрались туда только через час. Если бы они приехали раньше, жертв было бы меньше. Налейте мне рюмку водки, — обратился он к официантке. — И приготовьте что-нибудь. Желательно, мясное. Умираю от голода.

Роберт сделал глоток виски.

— А ведь сегодня вместо тебя должна была дежурить доктор Гентингтон, — сказал он. — У нее на самом деле был больной голос, когда она тебе звонила? На нее не похоже — она никогда не просит, чтобы кто-то ее заменял.

— Когда я уходил от нее с утра, она жаловалась на боль в ушах. Осложнение после гриппа. Так оно обычно и бывает, когда переносишь болезнь на ногах.

— Твоя правда. При гриппе надо отлежаться, а то себе дороже. — Роберт уже поднес к губам стакан, но остановился. — Когда ты уходил от нее с утра?

— Да. Около восьми. А потом купил пакет молока и поехал домой.

— А мы с парамедиками заключали столько пари — произойдет ли это когда-нибудь или нет. Мне проспорили больше ста долларов! Ну что, госпожа Монашка не такая святая, какой кажется? Чем вы там вообще занимались?

— Исследованием границ.

Роберт поднял глаза к потолку, делая вид, что размышляет над последней репликой.

— Звучит неплохо, — констатировал он. — Может, сегодня она не заболела, а пошла в церковь замаливать грехи?

— На целый день? Не думаю, что мы так много нагрешили.

— Ты себя недооцениваешь. Стоит тебе открыть рот — и доктору Гентингтон нужно будет молиться несколько часов подряд. «Как вы можете такое говорить, доктор Мори?», передразнил он Анжелику. «Вам хотя бы когда-нибудь бывает стыдно за свои слова?!».

Они с Вивианом дружно рассмеялись, и последний принялся за еду. Роберт тем временем допил виски и заказал еще одну порцию, попросив принести и ему что-нибудь съестное.