Чулан оказался довольно большим, и в нем стояла почти кромешная темнота. Слева поднимался черной глыбой бак с водой, рядом что-то лежало, но невозможно было разглядеть что. Голова кружилась все сильнее, нашарив рядом с котлом газовый кран, мисс Силвер повернула его и наклонилась над тем, что лежало на полу. Пальцы коснулись грубой кожи, а потом наткнулись на ручки большого старомодного саквояжа. Из последних сил она подтащила его к выходу, а потом по коридору поволокла к распахнутому окну. В лицо ударил свежий ветер, и стало гораздо легче. Саквояж был, конечно, тяжелым, но все-таки не настолько, чтобы там находился Дэвид. Мисс Силвер принялась ожесточенно сражаться с застежками и ремешками.

Слава богу, дышать около окна было легко, и в голове немного прояснилось. Наконец отверзнутый зев саквояжа представил ее взору большого полосатого кота. Когда Джейсон Лей, перепрыгивая через две ступеньки, примчался наверх, он увидел, как почтенная дама пытается реанимировать несчастного Авимелеха.

Глава 39

Сидя в уютном кресле в своей гостиной, мисс Силвер наслаждалась заслуженным покоем. В этой комнате, окруженная вещами, связывавшими ее с устроенной и размеренной жизнью нескольких поколений ее семьи, она никогда не чувствовала себя одинокой. Кресла достались ей в наследство от двоюродной бабушки, а книжный шкаф и два маленьких столика напоминали о доме деда. Серебряный чайник с молочником, которые, благодаря усилиям Эммы, выглядели безукоризненно, несмотря на свой почтенный возраст, принадлежали когда-то ее крестной матери. И если прошлое давало пищу сентиментальным воспоминаниям, то настоящее действовало на даму не менее умиротворяюще — в обществе Фрэнка Эбботта, с которым ее связывала дружба и искренняя приязнь, она вспоминала обстоятельства недавнего дела, в котором ей пришлось участвовать. Наливая молодому человеку вторую чашку чаю, она заметила:

— Понимаешь, неторопливая жизнь в деревне задала и темп распутыванию клубка тех событий — приходилось двигаться медленно, шаг за шагом. Боюсь, ты осудишь меня, причем совершенно справедливо, за несколько вольное использование столь часто цитируемых строчек лорда Теннисона, но когда я пытаюсь объяснить ход расследования, на ум мне приходят именно эти слова: «От вехи к вехе, от одного к другому, вглубь и вширь…»

Молодой человек не без удовольствия взял еще один аппетитнейший сандвич, приготовленный Эммой.

— Если кто и имеет право по-свойски обращаться с наследием великого Альфреда, то это вы — его великий знаток и преданная почитательница.

— Не думаю, чтобы кому-нибудь было дано такое право, но, мне кажется, эти строчки точно отражают мои ощущения всего того времени, что я провела в Тиллинг-Грине.

Фрэнк с признательностью и большой нежностью посмотрел на собеседницу:

— Если говорить честно, мне с самого начала не понравилось это дело, по правде говоря, не надо было вам туда ехать. Ну, сначала еще куда ни шло, а вот после второй смерти, не говоря уже о третьей, эта затея стала очень опасной, я очень волновался за вас, а если бы у меня возникла хоть тень подозрения, что именно Рени Вейн рассылает по округе эти смертоносные послания, то я бы сам туда отправился, даже если для этого пришлось бы добывать себе фальшивый бюллетень.

— Что ты говоришь, Фрэнк!

Молодой человек рассмеялся:

— Это вы наводите меня на мысли о всяких невероятных комбинациях, вплоть до преступлений. Не представляю, с кем еще я мог бы вот так свободно рассуждать о подделках, караемых законом. Но не надо меня осуждать, мэм, я ведь пока еще ничего такого не совершил и вполне законопослущен! Расскажите лучше, как вы начали подозревать Рени?

Если честно, о ней я стал бы думать в последнюю очередь.

Мисс Силвер добавила в свою чашку молока, потому что Эмма имела обыкновение заваривать слишком крепкий чай, если в гости ожидался Фрэнк Эбботт. Она припоминала, какие впечатления возникли у нее в деревне на первых порах.

— С самого начала я связывала анонимки в Тиллинг-Грине с потоком таких же грязных писем в Литтл-Пойнтоне пять лет назад. В то время там жила престарелая тетушка обеих мисс Вейн, и они часто и подолгу у нее жили. Кажется, там подозревали почтмейстершу… Во всяком случае, так утверждала мисс Рени, причем она не поленилась сообщить мне, что эта женщина, миссис Солт — сестра здешней почтмейстерши, миссис Гурни. Таким образом Рени намекала, что ответственность за анонимки тоже может лежать на местной почтмейстерше. Когда я спросила, есть ли основания для таких подозрений, она очень взволновалась и сказала, что ненавидит сплетни, потому что их осуждала ее покойная сестра. Впрочем, это была ее обычная песня.

— И только из-за этого эпизода вы начали ее подозревать?

Мисс Силвер задумалась, потом снова заговорила:

— Мне показалось, что в тот момент, когда речь зашла о Литтл-Пойнтоне, она была сначала крайне возбуждена, а потом пожалела о том, что завела разговор об этом. Собственно, после смерти полковника осталось четверо подозреваемых: миссис Рептон, мисс Эклс, мисс Вейн и мистер Бартон. Если бы расследовалась только смерть полковника Рептона, в отрыве от остальных дел, то, несомненно, арестовали бы его жену, но ее связь с остальными двумя убийствами была довольно зыбкой, причем в случае Конни Брук у Сциллы было абсолютное алиби. А у мисс Эклс, мисс Вейн и мистера Бартона его не было, но должна сразу признаться, что мистера Бартона я никогда по-настоящему и не подозревала. Единственным мотивом преступления для него, так же как для мисс Эклс и мисс Рени, был бы страх перед разоблачением, окажись он автором анонимок. Мой разговор с мисс Пелл, тетей Дорис, заставил меня уже вполне обоснованно исключить его из числа подозреваемых — стало ясно, что тот роковой клочок бумажки девушка нашла в одном из трех домов, которые она посещала в день смерти. Она побывала в поместье, коттедже «Виллоу» у мисс Вейн и в коттедже «Холли» у мисс Эклс.

Коттедж «Крофт», где Дорис имела конфиденциальную беседу с подругой детства Конни Брук, мы не рассматриваем, потому что Конни вскоре тоже убили. Девушка, таким образом, не заходила к мистеру Бартону, который вообще женщин на порог не пускает.

— У меня создалось впечатление, что вы и Сциллу Рептон всерьез не подозревали. Но скажите, почему?

Мисс Силвер уже задумывалась об этом, поэтому вопрос не показался ей трудным.

— Во-первых, потому что она не могла отравить какао, а во-вторых… знаешь, иногда некоторым ощущениям и впечатлениям трудно найти словесное объяснение. Просто возникает некоторое знание, сначала даже непонятно откуда, и постепенно оно подкрепляется какими-то деталями происходящего и переходит в убеждение. Понимаешь, миссис Рептон с самого начала удивила меня тем, что, при всех внешне подозрительных обстоятельствах, она словно не чувствовала для себя никакой опасности. Она, конечно, понимала, что ее можно осуждать из соображений нравственности, но никак не похоже было, что ее страшит уголовное наказание за преступление. А страх этот неизбежно проявился бы в случае ее вины. Сцилла, не заботясь о правдоподобии, нагло отрицала свою связь с Гилбертом Эрлом, злилась на покойного мужа из-за того, что он изменил завещание, но была гораздо сильнее потрясена его смертью, чем ей даже самой казалось. Конечно, ее легко осуждать, чем все деревенское общество и занималось, — она женщина пустая, эгоистичная, ленивая, неорганизованная и занята была только мыслями о том, как бы развеять скуку.

Но я считала, у нее совершенно не тот характер, чтобы писать анонимные письма, а уж тем более, чтобы убивать мужа. И сейчас наконец всем известно, что, несмотря на свои многочисленные недостатки, она не делала ни того, ни другого.

— А больше никого из обитателей поместья вы не подозревали?

— Нет, никого. Мисс Мегги — добрая женщина, действительно посвятившая себя близким, пусть она не очень умна, но зато всегда очень искренна, а Валентина Грей — прекрасная девушка, и ее нравственные принципы не вызывали у меня никаких сомнений.