Архиерей не нашел слов для ответа. Он только качнул головой в знак согласия. Потом достал из кармана платок и вытер красную, взмокшую от волнения шею. Такой вздрючки, причем интеллигентной и спокойной, он за последнее время не получал даже в патриархии.

— И еще, владыко. Вы в курсе того, как появился у храма Всех Святых новый колокол?

— На звоннице их семь. Какой вы имеете в виду?

— Тот, который подарен церкви прихожанами.

— Да, в курсе. Хороший колокол. Отлит на московском автозаводе. Такой дар храму со стороны прихожан — дело доброе, богоугодное.

Архиерей теперь успокоился, сидел сцепив ладони на могучем животе и вращал большие пальцы рук.

— Вам известно, что написано на юбке этого колокола? Легкая тень пробежала по челу архиерея. Сазонов понял — владыко видел колокол, надпись читал, но признаваться в этом ему не хочется. Приходилось лукавить.

— А что?

Сазонов пододвинул к себе перекидной календарь. Прочитал вслух надпись, сделанную красным карандашом:

— «Храму Всех Святых в Рогозинской от придонской братвы». Так, Виктор Павлович, обозначили свой общественный статус ваши прихожане.

Владыко расцепил пальцы, поправил наперсный крест.

— Согласен, звучит довольно вульгарно. Но дареному коню, как говорят…

Сазонов сдвинул календарь на прежнее место. Голос его звучал спокойно, словно он боялся разбудить спавшего:

— Дело не в вульгарности, Виктор Павлович. Архиерей скривил губы. Когда Сазонов впервые назвал его владыкой, он думал, что все в их отношениях встало на свои места и «шериф» принял правила религиозного титулования. (Архиерею очень бы хотелось вслух назвать генерала шерифом, чтобы точнее обозначить его место в иерархии советской власти и показать: гонять и ловить жулье — одно, а вести беседы с людьми высокого сана — совсем другое.) Но «шериф» опять стал называть его по имени и отчеству, словно стремился подчеркнуть свое особое право читать священнослужителю мораль. Это неприятно задевало самолюбие.

— Дело в том, Виктор Павлович, что «придонская братва» — это устойчивая криминальная группировка. На ее счету только в этом году три заказных убийства и две крупные разборки. В них погибли шестеро бандитов и ранены пятеро прохожих. Вам не кажется, что принимать дар от таких прихожан дело богомерзкое?

Архиерей выслушал претензию до конца, сдержав приступ раздражения. Затем ответил, дав волю чувствам:

— Между судом и церковью существует большая разница, господин генерал. Судить о том, кто грешен, кто праведен, отделять овец от козлищ — это исключительное право Господа Бога. Мы не отказываем в возможности посещать церковь любому из страждущих. Даже если закон считает, что эти люди в чем-то виноваты. И отвергнуть дар, переданный храму, мы тоже не можем, если человек не грешит богохульством. — Архиерей встал. — Надеюсь, вы меня не станете задерживать?

— Что вы, владыко! — Голос Сазонова прозвучал насмешливо. — Я могу только поблагодарить вас за то, что вы оторвали столько времени от служения Богу и отдали его мне, грешному человеку. Кстати, чтобы для вас это не было неожиданностью: фотографию колокола и надписи на нем я передам прессе.

— Дело это бесовское! — сказал архиерей и, не подав руки Сазонову, вышел из кабинета.

Дальше события развивались в стремительном темпе, заданном обществу демократическими преобразованиями и волей крепнущей православной церкви.

Уже на другой день Сазонова пригласил, к себе глава областной администрации Николай Зиновьевич Казаков. Этот верткий, удачливый человек до разгула демократии был директором Облтопторга, в ведении которого находилась вся торговля углем, мазутом и дровами. Дело только снаружи грязное, а по существу золотое, прибыльное.

Волна ельцинской революции вынесла Казакова вместе с другой пеной на гребень большой политики.

Уже в то время у Казакова имелось многое: две дачи. Одна записана на жену, вторая — на тещу. Два автомобиля — «жи-гуль» и «волга», оформленные как собственность сыновей. Помимо этого водилась и свободная деньга, которую при социализме было не так то просто потратить, не вызвав вопроса: откуда у чиновника с окладом в двести рублей такие суммы?

Поэтому в дни, когда Николай Зиновьевич ратовал за демократию, он меньше всего думал о том, как будет жить тетя Маша Иванова или дед Иван Петренко. Казакова волновала только возможность легализовать свои тысячи и побыстрее их приумножить. Разве не в этом суть любой борьбы за власть — духовную, светскую, криминальную?

Быстрому возвращению Казакова способствовало то, что он был членом областного Совета народных депутатов и на сессии публично сжег билет члена компартии. Тот самый, из-за которого долгое время лебезил и пресмыкался перед секретарем райкома.

Сожжение красной книжки позволило Казакову взять хороший старт. Его заметили нужные люди, и вскоре он возглавил областную администрацию.

Смелый преобразователь форм собственности быстро сделал себя одним из богатейших людей области и вообще заделался личностью героической. Из Москвы в Придонск прислали медаль «Защитнику Белого дома», хотя в момент восшествия на престол бывшего партийца, секретаря Свердловского обкома Ельцина Казакову быть в Москве не довелось. Награду герой не носил. Но она лежала на его столе в прозрачной пластмассовой коробочке, чтобы каждый посетитель мог видеть, а при желании даже подержать в руках знак монаршей милости.

Сазонова Николай Зиновьевич встретил хмурым приветствием:

— Здоров? Тогда садись.

Сам глава администрации сидел на фоне трехцветного российского флага, положив обе руки на огромный письменный стол. Лицо шефа было знакомо Сазонову до мелочей. В профиль оно выглядело как у черта, которого рисуют на христианских иконах — скошенный лоб, лохматые брови, крючковатый мясистый нос. Анфас — походило на клоунскую маску: глаза навыкате, нижняя толстая губа выпирала дальше верхней и постоянно блестела от обильной слюны, которой при разговоре Казаков отчаянно брызгался.

— Слушай, Сазонов, ты когда что-то делаешь, думаешь предварительно?

В вопрос Казаков вложил все ехидство, на которое был способен. Обычно на подобные колкости Сазонов отвечал в том же духе, но сейчас сдержался.

— Есть такой грех, Николай Зиновьевич. Думаю. А что, не надо?

Выпад генерала Казаков оставил без внимания.

— Значит, в тебе еще сидит коммунистическая инфекция.

— Вернее, не инфекция, а убежденность в коммунистическом идеале. Ты это имел в. виду?

— Прикидываешься или в самом деле такой наивный?

— Разве можно называть наивным того, кто остается верен своему идеалу?

— Ладно, кончай, мы не на семинаре политпроса. Речь идет о твоей судьбе.

— Даже так? В чем меня обвиняют?

— Ты не способен работать в команде. — Казаков свирепо отодвинул от себя стопку бумаг, положенных секретаршей на подпись. — Придя к власти, мы, демократы, оставили тебя на месте, в органах. Сделали генералом. Мы надеялись, что ты будешь работать честно…

— Меня обвиняют в нечестности? Тогда изволь привести факты.

— Я о честности в широком смысле: Нам всем сейчас нужно работать в команде. На всех направлениях. Ты же знаешь, демократы — под ударом. Случай с кражей в церкви давал отличный шанс власти. Доложи ты мне о том, что украденное найдено, мы бы выставили находки в мэрии, пригласили прессу. Затем торжественно передали бы имущество архиерею.

— Я понял» Николай Зиновьевич. Дело можно исправить. Мы задержали домушников, которые обчистили пять квартир в рабочем районе. Вещи, которые они не промотали, изъяты. Давайте выставим их в мэрии…

Казаков резко встал.

— Я его слушаю, думаю, он серьезно. Хватит шуток, Сазонов! Есть разница между имуществом церкви и шмотками Марьи Петровны Смирновой.

— Для меня разницы нет. Может, поможете понять?

— Я тебе ее объясню…

Разговору, который вел с ним Казаков, Сазонов нисколько не удивился. В последнее время он все больше ощущал свою ненужность. По воле властей (а в этом генерал был уверен на сто процентов) страна все глубже погружалась в трясину криминала. Все, начиная с приватизации государственной собственности и корчая задержкой зарплаты учителям, врачам, военным, творилось с нарушением законов и позволяло обирать одних и обогащаться другим.