Нет, она вовсе не издевалась надо мной. Она, кажется, искренне восхищалась мною и удивлялась. Да, она была моей подругой. И еще — она явно хотела помирить меня с Мишелем.

— Она — прелесть, — голосом вежливого француза произнес Мишель, не поднимая глаз. — Особенно, когда хмурится.

И тут он вдруг подмигнул мне смешливо одним глазом.

Несмотря ни на что, я чувствовала к нему теплоту и нежность. Я готова была простить его. Но вновь и вновь меня охватывало возмущение. Какие у него отношения с этой Сабире? Впрочем и так ясно! И он ей все рассказал обо мне; возможно, даже самое интимное. А от меня утаил, от какой болезни она у него лечилась!

Я решительно высвободилась из объятий Сабире.

Встала.

Обернулась к Мишелю. Он выпрямился, сидя, и посмотрел прямо мне в глаза. Зеленую голубизну его глаз темным светом затопила боль. Мне захотелось, ничего не говоря, прижаться лицом к его груди, как прежде. Но я сдержалась, я больше не желала унижаться.

— Наджие, — просительно начал он, — почему, ну почему ты все усложняешь? Можно ведь говорить просто, легко и приятно. Зачем рассуждать о серьезных материях и мучить друг друга!

— Да, я не очень удобная любовница. — Я взялась за ручку двери. — Не веду легких приятных бесед, интересуюсь всеми этими серьезными материями, как ты изволил выразиться…

Мне хотелось сказать еще что-нибудь колкое. Но внезапно я почувствовала, что сейчас заплачу. Я быстро повернулась и вышла.

— Наджие! — крикнул Мишель.

Я стрелой пронеслась по лестнице, выскочила на улицу. Скорее, скорее. Я не хотела, ни в коем случае, выяснять отношения, вести бессмысленный обмен нелепыми репликами.

84

Сижу и думаю. Оглядываю свою комнату. Комната все та же. Но я… Как я изменилась. Порою мне кажется, я не помню себя прежнюю.

Значит, Сабире… В чем-то ее воззрения шире моих? Ее не мучает то, что Мишель армянин…

85

Столько всего за один день. Побывала у Мишеля. Вернулась. В сущности прошло совсем немного времени. Отложила дневник, все записала. Сидела, думала.

Элени постучала в дверь. Приехала Сабире.

Конечно, следовало бы сказать, что меня нет дома, что я занята, или еще что-нибудь. Но зачем лгать, притворяться? Я ведь хочу увидеть Сабире; мне интересно услышать, что она мне скажет. И мне хочется, чтобы она примирила меня с Мишелем. Мне действительно хочется этого.

Сабире вошла в комнату. Я сидела за столом, поднялась ей навстречу. Она живо подошла ко мне. Снова обняла за талию. Чмокнула в щеку душистым поцелуем.

— Ну прости меня, Наджие! Ну я виновата.

— Ты ни в чем передо мной не виновата, — сказала я голосом чуть безжизненным.

— Ну не дуйся, девочка моя, ну это же глупо!

— Допустим. Я и вообще-то не бог весть, как умна. Но что ты хочешь мне сказать?

— Наджие! Я тебя не узнаю!

— Значит, я очень изменилась.

— Но я ведь просто и прямо хочу обо всем тебе рассказать. Просто и прямо, как ты любишь!

— Рассказывай. Мне даже хочется услышать. Только не говори со мной таким тоном, будто я маленькая девочка-капризуля.

— А ты и есть маленькая девочка, и навсегда такой останешься. Это мне не повезло, я чуть-чуть старше тебя, а вот ведь — взрослая дама.

Я улыбнулась, но тотчас сжала губы.

— Рассказывай, — сказала я.

Я сидела у стола, она — чуть поодаль.

— То, что я хочу тебе доверить, Наджие, достаточно серьезно и важно для меня. Никому кроме тебя я не стала бы доверяться. Тебя, конечно, интересуют мои отношения с Мишелем. Что было между нами? Я попала к нему как пациентка. Он хороший врач, это правда. Мне рекомендовали его. Несколько раз мы были близки. Нет, он вовсе не донжуан, скорее даже робок с женщинами. Возможно, я сама раззадорила его. Спросишь, зачем? Просто так, из интереса. Такая уж я! — она запрокинула голову и рассмеялась задорно.

Хитрюга Сабире! Она отлично знает, что если будет разыгрывать передо мной роль отчаянной искательницы приключений, которую все презирают за слишком вольный образ жизни; я немедленно прощу ей все и начну сочувствовать и восхищаться. И, в сущности, она права. Она верно поняла меня.

— Хорошо, — сказала я спокойно. — Что же дальше?

Мне нравилось, что я спокойна, в то время как Сабире явно нервничает и притворяется очень бесшабашной и очень правдивой. Но все равно Сабире моя подруга, я даже люблю ее.

— В тот день, когда ты нас застала, он жаловался мне на то, что у тебя трудный характер, ты слишком серьезно ко всему относишься. Он влюблен в тебя по уши.

— И поэтому у тебя волосы были растрепаны, а блузка — расстегнута.

— Наджие, в тот день между нами ничего не было.

— Благодарю!

— Он умолял меня примирить вас; просил меня, чтобы я уговорила тебя помириться с ним, простить его.

— Он рассказал тебе, из-за чего мы поссорились?

— Какая-то глупость! Он вздумал читать тебе армянские стихи, а тебе не понравилось. Так?

Неужели он так и рассказал? Или это уже интерпретация Сабире?

— Допустим, — сдержанно ответила я.

— Пойми, Наджие, меня с ним совсем другое связывает!

— Что же?

— Это очень серьезно. Ты, наверное, слышала сплетни о том, что мы с Ибрагим-беем проматываем деньги его отца?

— Да, такое говорят.

— Наследство вовсе не так велико, как это кажется охотникам считать чужие деньги. Ибрагим-бей — интеллигентный, умный человек, тонко чувствующий. Он не находит себе места в этом обществе, где командуют нувориши, выскочки, разбогатевшие простолюдины. Он аристократ не только по происхождению, но и по духу. Я люблю своего мужа. Порою у нас сложные отношения. Но я искренне люблю его, не представляю себе жизни без него.

Сабире говорила искренне и серьезно.

— Мишель — врач, он имеет право приобретать морфий, — продолжала Сабире.

— Морфий?

Кажется, я что-то читала о морфии, но что именно, не могла вспомнить.

— Да, это обезболивающее средство. Инъекция прекращает на какое-то время острую боль. Но если человек привыкнет к морфию, он станет морфинистом, наркоманом.

— И что же? — я пока не могла понять.

— Я вращаюсь в том кругу, где люди злоупотребляют морфием. Особенно сейчас, когда идет война. Многие спешат взять от жизни все, пусть даже в ущерб здоровью. Многие военные, ведь смерть все равно следует за ними по пятам. Короче, я помогаю Мишелю сбывать морфий, за это получаю часть прибыли.

— Ибрагим-бей знает?

— Да. Пришлось открыться. Сначала он протестовал, потом понял, что иначе мы не проживем. Ведь у нас дочь, которую мы оба любим, о судьбе которой должны заботиться. Я думаю, Мишель связан с кем-то еще, иначе он не мог бы доставать морфий в таких количествах.

— Зачем ему так много денег?

— Наивный вопрос. Денег никогда не бывает много, милая Наджие.

Я не стала с ней спорить. Возможно, сама когда-нибудь узнаю. Но чувствую, здесь не замешаны женщины. Это что-то другое. Что? Узнаю когда-нибудь.

— Когда он рассказал тебе обо мне? — спросила я.

— Он заметил тебя случайно, на набережной. Ты была с мужем. Мишель влюбился с первого взгляда. Стал следить за тобой. Кое-что узнал. Он видел, как ты разговаривала со мной. Стал умолять меня устроить ваше знакомство. Я отнекивалась, мы ведь с тобой были мало знакомы. Я знала, что ты странная; не представляла себе, как завязать с тобой отношения. Наконец решилась пойти к тебе. Мишель совсем потерял голову; грозился, что прекратит все это дело с морфием, если я не познакомлю его с тобой. Я даже встревожилась. Ведь надо было не только устроить знакомство, надо было, чтобы ты прониклась к нему симпатией. Ты, наверное, помнишь мой первый визит. Я никак не могла найти верный тон в обращении с тобой, была слишком иронична. Тебе могло показаться, что я издеваюсь над тобой.

— И этот твой разговор о беременности, — я засмеялась. Ты меня просто перепугала. Я тогда как раз ужасно боялась забеременеть от Джемиля.