Леночка рванулась и сама оглохла от своего пронзительного крика, похожего на предсмертный вопль животного.

— Боже… — хрипло прошептала Леночка, сидя в холодной воде и растирая упругую шишку над левым виском. Если бы кому-нибудь довелось увидеть ее выпученные глаза, он, наверное, помер бы со смеху. Но Леночке было не до смеха. Она оглядывалась по сторонам и натыкалась на приятные и ласкающие глаз мелочи: мыльница в форме бегемотика с открытым ртом, флакончик духов на полочке перед зеркальцем, полотенце на сушилке, небрежно сдвинутая и заброшенная на веревки для белья клеенчатая занавеска в мелкий голубой цветочек. По левую руку мирно поблескивает капельками испарений кафельная плитка. Монотонно капает водичка и… «О Боже, никаких следов насилия. Абсолютно никаких, — ошеломленно подумала Леночка, пытаясь справиться с дрожью. — Всего лишь сон? Как холодно…»

Она потянулась к пробке, чтобы выпустить остывшую воду и включить горячий душ, но тут же вскочила, вся облепленная мгновенно выступившими на теле крупными градинами холодного пота. Алые разводы крови вспенились от того, что Леночка судорожно затрясла ногами, пытаясь стряхнуть с них капли.

Это сон или явь? Она все еще спит? Она начинает сходить с ума! Это не сон, потому что… Нет, это не сон! Но откуда кровь?

Леночка попятилась, не отводя взгляда от воды, стекающей в сливное отверстие. На ней нет никаких ран, критические женские дни прошли, пенка для ванны голубоватого цвета…

И вдруг она захохотала дурацким визгливым смехом. На дне ванны лежала испорченная вконец книжка. Вылинявшая пурпурная обложка отклеилась, и жалкие ручейки краски узкими змейками стремились к сливу.

Было так приятно чувствовать мелкий горячий дождичек душа и думать, что это был всего лишь тяжелый, муторный, кошмарный сон. «А ведь, — думала она, — могла бы и утонуть. Надо же, так вымотаться, чтобы уснуть прямо в воде…»

Весть о том, что Никитин сгорел в собственной машине, быстро распространилась в определенных кругах. Хоронила его целая процессия. Леночка на похоронах не присутствовала, но до нее дошли слухи, что, оказывается, мальчик этот был не так прост, как могло бы показаться с первого взгляда. Вон ведь какая толпа шла за гробом. Правда, отца его не было. Опять-таки по слухам, он лежал дома с сердечным приступом. Невеста Никитина стояла над могилой, в которую опускали обшитый черным бархатом гроб с наглухо закрытой крышкой, и скупыми короткими жестами вытирала сухие глаза.

Леночка не могла понять: почему ее так и не пригласили для уточнения деталей в кабинет следователя? Почему дело вела местная милиция? Почему так быстро состоялись похороны? Но, попросив бумаги по делу Никитина, она собственными глазами увидела, что, действительно, все экспертизы были произведены, и успокоилась. Не то чтобы совсем успокоилась, но как то смирилась с происшедшим.

Зато Наталья очень волновалась. Даже больше, чем тогда, когда Никитин был жив, хотя и находился под следствием. Он ведь мог в любой момент освободиться. Кстати, Леночка спросила у Соловьева, который контактировал со Штурмом, — его племянница, как всем известно, была самым близким Ефиму человеком, — почему освободили Никитина. Штурм Никитина недолюбливал, но когда племянница с пылающими щеками стала доказывать ему, что Фимочка оказался жертвой негодяев, которые подставили его, кого-то подкупив, на кого-то поднажав, повернув одному ему известные рычаги, управляющие глубинным процессом отношений в столичной иерархии, Штурм, пока шло следствие, временно, он особо подчеркивал — временно, выпустил его на волю. «Кто бы мог знать, что так случится?» — сокрушался сам Штурм и разводил руками.

С легким содроганием сердца Наташа много раз просила Леночку повторить все с начала до конца, и каждый раз качала головой, и глаза ее были напряженно недоверчивы.

Было в ней что-то такое, что озадачивало Леночку. Ведь до сих пор она так и не знала, почему Никитин устроил такую охоту на Наташу, а сама Наташа ничего не рассказывала. Только один раз она обмолвилась, что когда-то где-то что-то видела, чего не должна была увидеть. То ли какие-то бумаги, то ли что-то другое. Наташа все равно не поняла, в чем заключался их тайный смысл, но чувствовала, что Ефим следит за ней.

Леночка ни о чем ее не спрашивала и держалась с ней ласково, ожидая, что когда-нибудь плотина все равно прорвется, — Наталье понадобится слушатель, которому она сможет довериться до конца. Теперь, когда Никитин погиб, Наталья совсем ушла в себя, укрылась в своей норке, практически не выходила из дому, как мышь, которая потеряла из виду кота, но безошибочно чувствовала, что он бродит где-то поблизости и на кого-то охотится. Дал бы Бог, чтобы не на нее. Ведь так много на белом свете мышей, которых можно заманить и слопать.

Севка занялся обменом квартиры. Он собирался переехать в другой город. «Наверное, в Ростов, — говорил он. — Там у нас много родственников. Пока был маленький, мы с отцом частенько ездили туда к его брату. Он архитектор. Строит прекрасные дома. А я-то не пропаду. Вон в Японию приглашают. Пока буду мотаться туда и обратно, а потом родим и все вместе поедем».

Леночка понимала, что обмен затеян неспроста. Стал бы Севка в Ростов переезжать, если бы за этим не стояло что-то большее, чем просто желание сменить климат и почаще видеться с родственниками? Но она кивала и улыбалась, но иногда вдруг резко оборачивалась и видела, как Севка смотрит на нее, и в глазах его мука недоговоренности.

— Что с тобой? — спросила она однажды.

— Да так… — пожал он плечами и отвел взгляд. — Отца-то нашла? — Нет, конечно же, не эта мысль томила его и заставляла тайком смотреть на Леночкин профиль. Не станет она во всем обстоятельно разбираться. Не будет лезть им в душу, — решила она. И вскоре забыла об этом.

Время шло. День торопливо сменялся другим днем. Подошел к завершению март. Прощебетал раздувшимися суетливыми воробьями апрель. И каждый день был похож на предыдущий, как две капли с одной сосульки. Работа, дом, Марк, который периодически уезжал и возвращался, снова работа, снова дом. Как и следовало ожидать, Кутеповы затеряли координаты Леночкиного отца, да он ее уже и не очень-то интересовал. Не то чтобы совсем не интересовал, но как-то отдалился в ее сознании, — нагромождение дел, проблем, забот затмили мысли о нем. Интервью, монтажная, аппаратная, подготовка программ — в этих ежедневных перипетиях Леночка чувствовала себя защищенной, уверенной в себе, спокойной и способной, если понадобится, свернуть горы.

Каратаев сокрушенно вздыхал:

— Уедешь, значит?

— Уеду… А может, и нет. Но мне так хочется иметь свой дом и кучу сопливых ребятишек… И чтобы было спокойно и стабильно. — Она врала, не моргнув глазом и не краснея. Она уже научилась врать не краснея, иначе ей все время пришлось бы ходить с пылающими щеками. Больше всего она хотела иметь не дом с кучей сопливых ребятишек где-то в Эдемских садах Италии. Больше всего ей хотелось открыть дверь своей квартиры и увидеть в стареньком, покрытом плетеной рогожкой кресле Андрея. У нее даже захватывало дух, когда она представляла себе это. А вот с Андреем она готова нарожать детей даже в собачьей конуре.

Она замирала в волнении, и на ее лице, как на чистом листе бумаги, можно было прочесть все, что творилось в ее душе. Леночка отворачивалась от Каратаева, и он снова вздыхал.

— Значит, все-таки уезжаешь, — утвердительно заключал он. Ему было явно не по себе. Не принесла никакой пользы его затея с круизом. Несколько материалов все же Леночка сделала и фотографий привезла много. И подарков всем ребятам в редакции. Можно сказать, что ей даже понравилось, — все-таки загорела, хоть и перенесла воспаление легких, провалявшись две недели в госпитале. Но на душе ее все равно было неспокойно.

Леночка бесцельно водила пальцем по стеклу и в задумчивости опускала ресницы. Иногда она что-то торопливо писала в толстой ученической тетради, но тут же закрывала ее, как только чувствовала, что за нею кто-нибудь наблюдает. То, что писала Леночка, судя по всему, не было ее профессиональной работой над очередным материалом. Что же с ней творится?