Слепцов ушел ночью, когда мы все спали. Утром мы с Никитиным и еще некоторыми предполагавшимися беглецами собрались в угол камеры для обсуждения дальнейших шагов. Но обсуждать пришлось другое. Никитин спросил, получили-ли мы деньги от Слепцова. Мы поразились вопросу и ответили, что, конечно, нет. А разве Никитин их не получил? Вместо ответа Никитин начал яростно ругать Слепцова, называя его прохвостом и предателем нашего дела: он сам устроил себе этап для того, чтобы воспользоваться доверенными ему деньгами. Мы с Бабешкой как с неба упали. — В таком случае все разговоры о побеге, вся подготовка к нему были не более, как обман с его стороны? — спросили мы. — Конечно обман, — ответил Никитин. — А как же надзиратель? — Какой там надзиратель, махнул рукой Никитин. — Разве мы слыхали, о чем он говорил с надзирателем? Говорил о своих делах, и мало-ли о чем он мог говорить с ним. — Но ведь вы тоже вместе с ним нас убеждали, что дело с надзирателем готовится и что на днях можно будет бежать. И еще вчера подтверждали, что принимаете от него наши деньги и связь с надзирателем. Что же это вы правду говорили или тоже обманывали — Никитин качал путать: вначале, де, он верил Слепцову, а последнее время перестал верить, но разоблачить его боялся, — мог быть убитым за это. — А как же насчет денег? Ведь вы же с вечера должны были получить их от Слепцова? — Он мне после сказал, что решил передать деньги вам самим. — А что же с револьверами, часами и прочим? спросили мы. — Часы забрал себе коридорный за услуги, а револьверы здесь зарыты на прежнем месте.

После ряда обвинений и оправданий в таком же роде Никитин отошел от нас и начал со своей группой шушукаться и конспирировать в отношении нас.

Мы увидели, что все время имели дело с отчаянными мошенниками, которые пользовались нашей неопытностью, незнанием тюремного быта и людей. Никитин и оставшиеся с ним искренно ругали Слепцова, но, как мы узнали на другой день, только за то, что Слепцов обманул их, также как и нас. Каждому из них он обещал определенную сумму денег и каждого надул, ухитрившись увезти все деньги с собой[2].

Ссориться с Никитиным и с его товарищами нам не имело никакого смысла. Гораздо важнее было не дать разнестись по тюрьме слуху о том, что мы затевали и затеваем побег. Мы поэтому предательский поступок Слепцова, к которому и они были причастны, как бы вычеркнули из своей памяти. Сгладили отношения и стали развивать планы о побеге в другом направлении. Они охотно на это пошли, и отношения восстановились. Планы, один фантастичнее другого, ежедневно предлагались ими. Мы для вида обсуждали их. Про себя же решили действовать самостоятельно и конспиративно от этой коварной публики.

Вскоре всю нашу камеру разбили и рассадили по другим камерам. Я с Бабешко попал двумя этажами выше в камеру № 10 или 11, где находились и подследственные и уже приговоренные к каторге. Камера возвышалась над тюремной стеной и из нее открывался вид на волю. Совсем не далеко ходили прохожие, и можно было расслышать их голоса. Встретили нас там хорошо. Сейчас же засыпали упреками, как это мы в таком серьезном деле, как побег, доверились Слепцову, всем известному болтуну. Оказывается, здесь знали все подробности нашего злосчастного побега, знали, что имеется оружие и где оно спрятано. В соседней с нами камере тоже все это знали. Нас это встревожило. Но нам ничего не оставалось делать, кроме как присматриваться к людям и выжидать.

Тяжело было нам писать на волю друзьям о постигшем нас ударе. С их стороны в дело было вложено столько усилий, забот и души, что сообщение о провале дела произвело бы на них не менее тяжелое впечатление, чем на нас. В коротких словах мы сообщили им о происшедшем, сказали, что не теряем надежды и что через пару дней выяснится дальнейший ход этого дела.

Наши новые сокамерники засыпали нас всяческими планами побега, но все эти планы являлись большей частью беспочвенной фантазией. Среди них имелись люди с волей, осужденные уже на долголетнюю каторгу. Они несомненно приняли бы участие в побеге, но подготовить побег сами не были способны. Их услугами мы воспользовались пока в одном: попросили оставшиеся в нижнем этаже браунинги переправить в нашу камеру, чтобы иметь их под руками. Это они сделали быстро, заделав браунинги в кирпичную стену печи. От них мы узнали путь сношения с волей при помощи окна нашей камеры. Проделывалось это следующим способом: записка закатывалась в мякиш черного хлеба, который всегда бывал влажен и мягок, как глина. Закатанная таким образом записка с силой перебрасывалась через тюремную стену, где ее подымало лицо, коему бросалось. Этот путь сношения, как будет видно ниже, сыграл огромную роль в дальнейшей нашей судьбе.

Политических в тот момент в тюрьме почти не было. На нашем коридоре сидело два-три человека, обвинявшихся за связь с партией социал-демократов и с партией эсеров. Ничего серьезного за собой они не имели. Один рассчитывал в скором времени освободиться до суда, другому грозил год крепости, не больше. Идя в уборную, они каждый раз подбегали к волчку нашей камеры и успевали перекинуться с нами несколькими словами. На коридоре стоял надзиратель, который смотрел на это сквозь пальцы. Через несколько дней нам удалось сойтись с ними в их камере. Они имели хорошие отношения с одним надзирателем, который за некоторую мзду оказывал им различные мелкие услуги — ходил на квартиры к их родственникам и знакомым, приносил им письма, деньги. Его то они и попросили устроить свидание с нами. Надзиратель этот, улучив на своем дежурстве удобный час, вывел меня и Бабешко из нашей камеры и ввел к ним. Разговор коснулся нашего положения. Мы рассказали о своих попытках к побегу и об обмане Слепцова и пр. Они предупредили нас против наших сокамерников — уголовных, говоря, что это публика несерьезная, болтливая и что лучше всего дело о побеге вести самим, в секрете от них. Стали обсуждать возможности побега. О подкупе надзирателя, который бы помог выбраться из тюрьмы, не могло быть и речи. Таких здесь не было, да и денег на это мы не достали бы. Необходимо было действовать в ином направлении. Один из двух наших собеседников — эсер, сказал, что есть способ бежать из тюрьмы — это через тюремную церковь. Но путь этот требует решительных действий оружием и может быть осуществлен, главным образом, нападением на стражу извне. Этим путем намеревалась бежать группа эсеров, сидевшая здесь около года назад. Тогда дело было разрушено благодаря переводу этой группы в Екатеринослав. Но возможность побега осталась та же. Необходимо содействие нескольких боевых товарищей извне и побег может удастся. Каждое воскресенье в церковь пускают всех желающих идти туда заключенных. В нее же свободен доступ и вольной публике. Мы условились в ближайшее воскресенье пойти туда и на месте познакомиться с позициями и возможностями побега. Так мы и поступили.

Самая наша тюрьма находилась внутри двора. Но кроме нее, имелось еще несколько зданий, в одном из которых помещалась канцелярия и жил, кажется, начальник тюрьмы. Затем стоял небольшой корпус, который лицевой стороной выходил прямо на волю, к бокам его примыкали стены тюрьмы. Нижний этаж этого корпуса был отведен под надзирательскую, где всегда находились человек 9-12 надзирателей, которые тут же жили и кочевали. На верхнем этаже этого корпуса помещалась тюремная церковь. Чтобы войти в нее, арестованным следовало проходить тюремный двор, войти в коридорчик надзирательской, откуда вела вверх лестница прямо в церковь. Там, в задней ее части было огорожено крепким деревянным барьером по пояс место для арестантов, занимавшее приблизительно треть церкви. В передней части церкви находились молящиеся, приходившие с воли. Они подымались по особой лестнице, которая выходила на середину церкви, а нижний конец которой вел прямо наружу, на площадь. Между этой вольной молящейся публикой и барьером, за которым находились арестованные, стояла стража надзирателей человек в шесть-восемь.