Я беру его за левую ногу и начинаю развязывать шнурки.

Он напрягается.

— Какого хрена?

— Никаких вопросов, помнишь?

— Хорошо, но правила вступят в силу только, после того, как ты скажешь, что будешь делать.

— Мне нужно снять твою обувь.

— Зачем?

— Это уже другой вопрос.

— Тейлор…

— Потому что мне нужно помассировать тебе ступни.

Он выдергивает свою ногу и мотает головой.

— Нет уж. Так не пойдет. Мои ноги противные.

— Уверена, я это вынесу.

— Ага, ну а я вот – нет.

— Холт, — раздраженно говорю я. — Ты хочешь выйти на сцену и поразить всех или же хочешь потерпеть полное фиаско, и дать своему отцу повод сказать, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь?

Его лицо мрачнеет.

Мне не по себе от того, что я играю нечестно, но какого черта? Ему надо подобрать сопли.

Он гневно фыркает и пихает в меня свою ногу. Я тотчас расшнуровываю ботинок и стягиваю его вместе с носком.

Несколько секунд я просто смотрю.

У него красивая ступня. Идеальная. Ему бы обувь рекламировать.

Я бросаю на него взгляд, и он пожимает плечами.

— Они уродливые. Слишком длинные. Пальцы костлявые.

— Ты ненормальный.

Я притягиваю его модельную ногу на колени, и он морщится.

— Доверься мне, хорошо? Моя мама – эксперт по разным методам альтернативной терапии, и хоть я думаю, что большинство из них притянуты за уши, рефлексология мне всегда помогала. К двенадцати годам я уже знала все о рефлекторных точках, так что расслабься. Я не сделаю тебе больно. Не сильно.

Он вздрагивает, когда я нажимаю большими пальцами на точку на своде стопы.

— Больно? — спрашиваю я. Если орган воспален, рефлекторные точки могут быть чувствительными. Тому подтверждение состояние моей рефлекторной точки, которая связана с маткой, в период критических дней.

— Нет, — говорит он. — Я… хм.

— Что?

Он вздыхает и откровенно испепеляет меня взглядом.

— Не смей подкалывать меня, но я очень боюсь щекотки, понятно?

Я тихонько прыскаю.

— Боишься щекотки?

— Да.

— Ты? Такой весь из себя брутальный, живущий под девизом «Отвалите все!»?

Он сверкает глазами.

— Отвали.

— Ну, что я говорила?

Он выдыхает и хватается за живот

— Просто продолжай.

Я улыбаюсь и снова начинаю массировать. Одна часть моего мозга отмечает, что его боязнь щекотки умилительна, а другая – концентрирует усилия на приведении его в божеский вид, чтобы он мог выйти на сцену через полчаса.

Уже спустя несколько минут его дыхание замедляется.

— Легче становится? — спрашиваю я, массируя его стопу и надавливая на точки, отвечающие за кишечник, толстую кишку и поджелудочную железу.

— Да. — Он вздыхает. — Спазмы немного уменьшились.

Я продолжаю совершать пальцами круговые движения, его нога становится тяжелее, по мере того как он расслабляется.

Его стопа большая. Я невольно вспоминаю о пустячном факте, утверждающем, что размер ноги сопоставим с размером пениса.

Я пытаюсь сконцентрироваться на своих действиях. Рассуждения о его пенисе в такой момент могут привести к катастрофе.

Я массирую еще несколько минут, пока с его лица не сходит измученное выражение. Потом натягиваю обратно на его ногу носок с ботинком, и наблюдаю как он зашнуровывает его.

— Спасибо, — говорит он, благодарно улыбаясь. — Мне стало лучше.

— Настолько чтобы убраться из этой вонючей ванной?

— Да. — Он встает и подходит к раковине, на которой лежат зубная щетка, зубная паста и жидкость для полоскания рта. — Э-э… дай мне минуту, хорошо? Не хочу, чтобы ты целовалась с кем-то, кто на вкус как срыгнутый сэндвич с индейкой.

Я торопливо мою руки, прежде чем он прогоняет меня. Я сажусь на диван и слушаю звуки самого тщательного очищения полости рта с тех пор, как изобрели зубную щетку. Он заканчивает, ставя мировой рекорд по продолжительности полоскания рта. Я качаю головой, когда осознаю, что даже звуки полоскания, исходящие от него, звучат сексуально.

Я определенно взбудоражена.

Наконец он выходит, благоухая запахом свежей мяты. Я жестом велю ему сесть на пол по-турецки.

Я немного успокаиваюсь оттого, что помогаю ему, но все также не чувствую уверенности в том, что смогу показать сегодня хорошее выступление.

Словно почувствовав мое волнение, Холт указывает на мои ноги.

— Э-э… ты хочешь, чтобы я… ну знаешь… помог тебе или сделал что-нибудь еще?

Он так смущенно выглядит, пока говорит это, что я едва не выпаливаю «да», чтобы просто досадить ему.

— Я пас, — говорю я. — У нас не так много времени. Давай просто сосредоточимся, чтобы мы могли выйти туда и поразить публику.

Он кивает с благодарным видом.

Я говорю ему закрыть глаза и сосредоточиться на изображении, которое его успокаивает. Я же стараюсь представить себе обычную белую простыню, развевающуюся на ветру. Это прием, который использует Мерил Стрип, чтобы успокоиться. Обычно мне это помогает, но не сегодня.

Я слишком сильно ощущаю присутствие Холта рядом с собой. Его запах и энергия заставляют мое тело гудеть и дрожать, не оставляя ни малейшей надежды на достижение душевного покоя.

Не думаю, что он преуспевает больше моего, его дыхание прерывисто и неровно. Он досадно стонет и говорит:

— Ничего не получается.

Я открываю глаза.

Он пристально смотрит на меня.

— Ты так близко и так далеко.

В этот момент микрофон у двери щелкает, и помощник режиссера говорит:

— Дамы и господа, коллектив спектакля «Ромео и Джульетта», до начала спектакля пятнадцать минут. У вас пятнадцать минут, чтобы занять свои позиции. Спасибо.

Уверена, мое лицо яркое воплощение слова «паника».

Я не готова. И близко не готова. Я не сосредоточена. Не погружена в роль.

Где, черт побери, Джульетта? Я не могу найти ее.

Я вскакиваю и принимаюсь метаться по гримерной.

— Мы должны были начать раньше. Мы были здесь весь день, черт бы меня побрал!

— Тейлор, успокойся. Мы справимся. — Его голос на удивление спокойный.

— Нет, не справимся, — говорю я, встряхивая руками и мотая головой. — У нас недостаточно времени.

— Просто дыши.

Я подхожу к двери и прислоняюсь к ней лбом, делая неровные глубокие вдохи.

В моем воображении начинает вырисовываться зал, в котором зрители занимают свои места и просматривают программки, полные волнения и предвкушения перед спектаклем, который с треском провалится. Их ждет большое разочарование.

— Мне нужно идти, — говорю я, хватаясь за дверную ручку.

— Куда?

— Подальше. Мне нужно заняться… йогой… или чем-нибудь еще.

Я поворачиваю дверную ручку.

Он накрывает мою руку своей.

— Тейлор, прекрати.

Я открываю дверь, он захлопывает ее.

— Холт! Открой дверь!

— Нет. Успокойся. У тебя паника.

— Конечно, у меня паника! — говорю я, поворачиваясь к нему. — Спектакль начнется меньше чем через пятнадцать минут, а у меня нет ни малейшего представления, что я, черт побери, делаю!

— Тейлор…

Его руки ложатся на мои плечи. Я игнорирую их.

— Это моя первая большая роль. Эрика сказала, что режиссеры и продюсеры с Бродвея будут среди зрителей.

— Остановись… — Он берет мое лицо в ладони. Я игнорирую его.

— Там будут критики, ради всего святого! Они скажут, что я посмешище. Я. Посмешище.

— Кэсси… — Он легкими движениями поглаживает мои щеки. Я игнорирую это.

— Они выпустят статьи о том, как ужасно я сыграла, и потом весь мир узнает, какая я бездарность и…

И затем он целует меня.

Это я уже не могу игнорировать.

Он придавливает меня своим весом и стонет, нежно посасывая мои губы. Я шумно вдыхаю полной грудью, и все мое тело пробуждается к жизни.

Я слышу свой стон и целую его в ответ, неистово и отчаянно, пытаясь найти утешение в его восхитительных губах.

Он замирает, потом отстраняется и ошеломленно смотрит на меня.