Но так уже заведено на рыбалке: позавидуешь другому — не повезет тебе, а когда не повезет, лучше сматывай удочки и уходи. Толку все равно не будет. Это хорошо известно каждому удильщику. Иной раз, когда повезет, и на дохлого червяка не успеваешь закидывать, в другой же на любую первоклассную приманку ни одна не клюнет. Хоть плачь!

Так случилось и со Степаном Алексеевичем. Сегодня ему явно не везло. Едва он вытащил одного окунька, как поклевка кончилась. Просидели с полчаса — пусто! Он плюнул с досады и стал снова переделывать свою снасть под лещей, ворча и проклиная себя за то, что прозевал вчера свое место на плотах.

— Там за ночь раза три подцепили! А здесь разве место? — показал он на бившиеся о плоты волны. — Дно ровное, весь овес книзу сносит.

И словно в подтверждение его слов, на соседнем плоту у пожилого рыбака в зеленом ватнике вдруг настойчиво и сильнее обычного зазвенел колокольчик.

Рыбак долго возился, то опуская лесу, то подводя добычу к плоту. Наконец с большим трудом он подцепил сачком крупного, килограммов на пять, леща.

— Видел? — с сарказмом спросил Степан Алексеевич, словно не сам он, а только один Костя был виновником его сегодняшних неудач. — Четвертую хватил! А мы сидим тут, как сычи. Да разве на таком яру что поймать?

Но он не договорил. Одно из его удилищ вдруг напружинилось, громко звякнул колокольчик. Он дал рыбе как следует захватить приманку, подсек и осторожно стал подводить добычу к плоту. Лещ попался крупный, как печная заслонка. Таких на крючке Костя еще ни разу не видел и очень удивился.

— Теперь, должно, пойдет! — оживился Степан Алексеевич, взвешивая на руке добычу.

Солнце поднялось высоко и изрядно припекало. Окуни больше не клевали. Костя собрал свой немудреный улов, насадил на кукан и спустил в воду. После леща Степана Алексеевича окуньки как-то сразу стали казаться крошечными, просто мальками.

— Ты попробуй на горох или на овес, — посоветовал ему Степан Алексеевич. — Может, клюнет…

Костя то и дело менял насадку, но все без толку. Клеву не было, солнце пекло. Клонило ко сну. Сквозь дремоту Костя слышал, как Степан Алексеевич вытащил еще одного леща, но встать и посмотреть добычу заленился. «Надо домой собираться», — подумал. Оторвавшись ото сна, Костя умылся. Степан Алексеевич от предложения пойти домой отказался.

— До вечера посижу, — сказал он. — Все равно и дома делать нечего.

В это время на Костину удочку вдруг клюнуло. Поплавок сунулся раза два и скрылся под водой.

— Крупная взяла! — определил Степан Алексеевич.

Костя ловко подсек и медленно, чтобы не порвать леску, стал сваживать добычу к плоту. Удилище его согнулось в дугу, то натянутая леса резала воду. Рядом, с сачком в руках, суетился Степан Алексеевич, то и дело приговаривая:

— Осторожнее, осторожнее! Не ослабляй леску, порвет, дьявол! Лещ клюнул!

Когда необычно для леща сильная и резвая рыба попала в сачок, Степан Алексеевич вдруг пропел несвойственным ему фальцетом:

— Бо-же мой, са-зан!

Сазан оказался крупным. Тяжелый, словно отлитый из меди, черной спиной и мощным, сжатым с боков телом, он хлопал по бокам сильным лопушиным хвостом, обдавая рыбаков слизью, выпучил глаза, хватал голым беззубым ртом воздух.

Недоумевали и рыбаки.

— Первый раз за всю жизнь вижу, чтобы тут клевал сазан, — признался Степан Алексеевич.

Посмотреть на редкую добычу прибежали удильщики с других берегов, и все наперебой спрашивали, на что клюнуло.

— Снизу пришел, бродяга! — определил кто-то.

Степан Алексеевич не отходил от сазана, словно не Костя, а м он выудил такую диковину. Он широко распяливал уже притихшей рыбине усатый рот, заглядывал в глотку, то и дело взвешивал ее на руке, стараясь с точностью до грамма определить ее.

Собрав свой улов, Костя простился со Степаном Алексеевичем и травился домой.

В городе долго бежали за ним ребятишки и, шмыгая носами, кричали:

— Дядя, где пымал? На червя?

Дул ветер, поднимая тучи пыли, разгоняя зной, и всю дорогу, самого дома, чудился Косте мелодичный звон колокольчиков.

Охотнички

Каждую зиму русаки жили на усадьбе РТС, расположенной на отшибе села, прямо в поле. Усадьба обширна, загорожена редким забором из реек, каким обычно городят в селах палисадники.

Дневали зайцы в полузанесенных снегом комбайнах. Тут же, вокруг РТС, и кормились по ночам. Спасались здесь зайцы от лисиц, которые не осмеливались подходить к машинам.

Русаков было много. Весь снег на усадьбе в их тропах. Людей они не боялись. Видимо, смертельный страх перед лисицами заставил их привыкнуть к людям, от которых, собственно, вреда они не видели.

Правда, многие комбайнеры и трактористы имели ружья, всем хотелось подстрелить зайчика, только никому этого не удавалось. Директор станции Иван Гаврилович Осипов, полный, добродушный человек, в насмешку называл неудачников «охотничками». Посмотрит, бывало, в окно из своего кабинета и спросит:

— Кто это там по комбайнам шарит? Опять небось охотнички пришли?

И искренне, но не без иронии, пожалеет: «Эх, мученики. Не нажили еще умишка, чтобы перехитрить зайца».

С легкой руки Ивана Гавриловича слово «охотнички» вошло в обиход. Присваивали это не только незадачливым звероловам, но и всем, у кого что-нибудь не получалось. Копается, к примеру, тракторист в машине, не может завести мотор для обкатки или подогнать клапана — обязательно подойдет к нему другой, поможет, а потом непременно скажет: «Эх ты, охотничек!»

Трактористов и комбайнеров с этим безобидным, но и не очень лестным прозвищем было много, и каждый старался по возможности от него освободиться.

Были у нас охотнички в полном смысле этого слова. Особенно волновали заячьи тропы главного бухгалтера Александра Ивановича, тощего, худосочного человека, и медника Костю Кочеткова, только осенью приехавшего к нам из города. Этих двух совершенно различных и по характеру и по темпераменту людей сдружили заячьи тропы. Как сойдутся оба, о чем бы ни говорили, а в конце обязательно побеседуют и о зайцах.

— Сколько их тут! — обычно начинает Александр Иванович.

— Пропасть! — восклицает Костя. — В воскресенье нужно опять попытать счастья, авось да подвезет!

— Обязательно! — заверит главбух.

Пытать счастье они обычно выходили чуть свет и брали с собой третьего зверолова — электротехника Женю Вдовина. Женя не имел ружья, но в душе был заядлый охотник. Ходил он на эти вылазки с большим удовольствием и выполнял скромную и необходимую должность загонщика, И нужно отдать должное, работал он на совесть.

На двух углах полукилометровой изгороди было выбито по дощечке. Щели эти служили зайцам воротами. Все следы из поля вели к этим щелям и бисером рассыпались по усадьбе.

Прием у охотников один. Александр Иванович и Костя обычно садились с ружьями около этих щелей с полевой стороны, а Женя, вооружившись палкой, ходил от комбайна к комбайну и выгонял зайцев. Увязая по колено в снегу, он грохотал по железным частям машин и на всю усадьбу кричал:

— А ну, выходи на расправу!

Но зайцы, как правило, не торопились. Иногда выбегут один-два, но, видимо сразу же смекнув в чем дело, удирали напролом, находили в изгороди много и незанятых щелей. Грохал чей-нибудь запоздалый выстрел, говорящий заодно и о том, что охота дальше бесполезна. Сердитые и иззябшие охотники долго стоят в том месте, где пролезал зверек, рассматривают два-три волоска, оставленных зайцем на изгороди, и с этим расходятся по домам.

И так каждое воскресенье.

А утром охотничков обязательно встретит Иван Гаврилович и непременно спросит:

— Ну как успехи? С полем или опять пусто?

— Пусто! — чистосердечно признаются охотнички и тяжело вздохнут. — Профессора тут, а не зайцы!

— Это верно! — согласится Иван Гаврилович и добавит: — Да и где вам, мученикам, убить? У зайца и то тридцать три уловки, а вы вечно, как сычи, на углах изгороди торчите. Пора бы, наверное, что-нибудь новое придумать.