Михаил распахнул дверь через несколько минут, явив моему взору растрепанные светлые волосы и наскоро наброшенный от незапланированного пробуждения халат. Из-за его спины из прихожей лился свет, и я, привыкшая к темноте ночи, прикрыла глаза рукой, отчаянно возжелав покинуть холодный мрак и шагнуть к свету, который был так близко.

— Вероника? — его глаза расширились в удивлении, а сонливость моментально ушла из взгляда и он отступил, освобождая дверной проем. — Входи.

Стоило Михаилу закрыть дверь и отпустить ручку, как он оказался в моих объятиях. В молчаливой просьбе о поддержке я прижалась так близко, как могла, и уткнулась носом ему в шею, будто ища там укрытие, как часто делала в детстве с братом. Я замерла так, затаив дыхание, и сердце гулко застучало в ожидании его ответных действий. Если Михаил сейчас вежливо отстранит меня от себя, извинюсь и уйду, но так хотелось надеяться, что этого не случится, ведь иначе это будет означать полное и тотальное одиночество — самый страшный кошмар, который я только могла себе представить.

Та секунда, которую Михаил потратил на попытку справиться с удивлением, показалась вечностью, и наконец его ладони мягко, но решительно опустились мне на талию, скользнули по ней и провели по спине, крепко прижимая меня к нему; его голос прозвучал ласково и успокаивающе:

— Что у тебя стряслось, солнце мое? — он впервые назвал меня так, и мне понравилась эта уютная домашняя фамильярность.

Его ладонь поглаживала меня по голове, успокаивая, прямо как брат в детстве. От Михаила исходили забота, желание успокоить и защитить, и беспокойная тревога за меня, а еще глубже затаилось желание узнать ответ на вопрос, кто довел меня до такого состояния, чтобы в лучшем случае четвертовать его. Я не собиралась говорить ничего, не хватало еще, чтобы он узнал обо всем случившемся, но…

— Это Влад… Это всё Влад…

Я не выдержала. Шок отступил окончательно, и на его место пришло отчаяние и бессилие — то же, что я ощущала прошлой ночью в доме Романа. Слезы полились нескончаемым потоком, и глядя на это, Михаил не знал, куда себя деть, он готов был прямо сейчас броситься ко мне домой и избить брата, хотя даже толком еще не знал, что произошло. Пока я рыдала, он молча гладил меня по голове, а затем очень вовремя подхватил на руки, когда ноги меня держать отказались. Я ревела искренне, как ребенок, навзрыд, выплескивая нервы, освобождаясь от избытка эмоций и не замечая, как Михаил несет меня в свою спальню.

Свет здесь не горел, только узкая лунная дорожка проглядывала из щели между шторами. Он опустился вместе со мной на кровать, бережно положил на мягкие простыни и хотел выпрямиться, отпустить меня, но я, в остром желании ощущать его рядом, не позволила и в ответ лишь крепче вцепилась в него в молчаливом противостоянии и потянула на себя. Сопротивляться Михаил не стал, улегся рядом, продолжая обнимать меня, прижимать к себе и гладить по голове.

Сколько я так пролежала, закрывшись в его руках от всего мира, не знаю, вряд ли долго, но казалось, что прошла целая и такая счастливая вечность. В его объятиях было уютно и спокойно, словно меня закутали в теплое одеяло — так я себя чувствовала только на коленях брата в кресле перед камином. Рядом с Михаилом казалось, что все хорошо, острота пережитого таяла быстро, как снежинки на ладони.

Рыдания давно сошли на нет, и я продолжала лишь изредка всхлипывать, когда в эмоциях Михаила скользнуло ощущение неловкости. Он испугался, что сейчас, успокоившись, я обвиню его в слишком интимной близости, в бесстыдном поведении, что сбегу от него, и он навсегда лишится даже тех крох моего общества, что у него были до сего дня. Во избежание этого и вместе с тем в желании позаботиться он попытался найти причину отстраниться от меня:

— Ника, тебе надо поспать. Завтра станет легче. Давай я подогрею тебе молоко с медом.

Он начал подниматься с кровати и разжал объятия, отчего внезапно стало холодно. Показалось, что покинь он меня, и с ним уйдет последний кусочек тепла и света, и я в легкой панике вцепилась ему в плечи:

— Нет, не уходи! Не оставляй меня одну в темноте!

Думалось после такого всплеска эмоций с трудом, поэтому никак лучше выразить сейчас свои с трудом шевелящиеся мысли я не могла. Он замер, поняв, что сделал что-то не так, а затем ласково провел мне по волосам:

— Никогда не оставлю, ты ведь мое солнце. Давай я включу в комнате свет, хочешь?

Я взяла себя в руки, рассудила логически и угукнула, заставив себя разжать пальцы, хотя душу терзало беспочвенное опасение, что он сейчас рассеется, как дым, а я снова окажусь в руках брата среди непроглядной мглы. Приглушенный газовый свет разлился по комнате, разгоняя остатки тьмы вместе с моими страхами. Олицетворением света и тепла Михаил сел рядом и положил руку на мои волосы, и я потянулась к нему, как подснежник из-под холодного зимнего покрова тянется лепестками к солнцу:

— Ложись, — попросила я, желая снова оказаться в уюте и спокойствии, которые он мне дарил. — Пожалуйста.

Михаил уже было наклонился, но тут его взгляд упал на мои запястья. Рукава платья сдвинулись, и в комнате теперь было светло, поэтому он сумел заметить красные отметины от тугих веревок. Не веря своим глазам, он бережно, но крепко, схватил мою руку и стал разглядывать. А ведь и правда, я ему так и не сказала, что же конкретно сделал брат, и теперь в его голове взметнулось сразу несколько версий случившегося, одна хуже другой. Его глаза расширились от удивления, а зрачки сузились в гневе:

— Что он сделал?

Вся боль давно излилась в слезах, осталась лишь безмерная усталость, так что голос мой был тих, спокоен и безлик, сообщая факты так, словно они ничего не значили для меня:

— Ему нравится моя беспомощность. Она его возбуждает.

Ничего не было сказано прямо, но это и не требовалось, я вполне однозначно указала на одну из худших догадок Михаила. Его пальцы неосознанно сдавили мою руку, а в эмоциях вспыхнул такой гнев, какого я у него никогда в жизни не видела.

— Я его к праотцам отправлю…

— Не лезь к нему. Он убил Романа прошлой ночью, — даже в нынешнем состоянии крайней усталости я ощутила искры волнения за его жизнь.

— Твоего Романа? — уточнил Михаил, и его гнев на секунду сменился удивлением, он так же, как и я прошлой ночью, не смог сразу поверить в мои слова.

— Да. Я хотела провести с ним ночь, а Влад следил за мной и прервал нас. Убил его и сделал это со мной сам… Отпусти руку, мне больно.

— Прости.

Он разжал пальцы, и я повернулась на бок, подложив ладонь под щеку и уперевшись в ноги сидящего полусогнутыми ногами, стремясь прильнуть к нему ближе хотя бы так.

— Ника, я настаиваю, чтобы ты осталась жить у меня, — его ладонь успокаивающе погладила мое плечо. — И наплевать, что там кто подумает. Надо будет — женюсь, в конце концов, и знаешь, я этому даже был бы рад. Влад к тебе и на километр не подойдет, я не позволю.

Удивительно. Сделать мне предложение в такой странной форме — это надо было еще додуматься. Вот только за такое Влад его убьет, как пить дать. Я не могла этого объяснить, не понимала сознанием, но эмоции брата, когда он говорил ты моя, я прекрасно ощутила и могла во многом предугадать его реакции. Он не любил, когда на его собственность покушаются, и никаких сомнений в том, что он сделает с Михаилом, у меня не возникало.

— Влад не отдаст меня тебе. А я не хочу, чтобы он убил тебя.

В эмоциях Михаила скользнула легкая обида за, как ему показалось, упрек в слабости, а еще ярое желание доказать мою неправоту, но он сдержался, сделав выбор в пользу того, чтобы меня успокаивать, а не нервировать.

— Ну, Ника, я ведь тоже агент с черной кровью, а не обычный человек, — он продолжал успокаивающе поглаживать плечо. — Не стоит меня недооценивать. В конце концов, мы втроем уже два года работаем вместе, и мои навыки ты знаешь. Я не уступаю твоему брату.

Что ж, в чем-то он прав. Даже не считая возможностей прямого влияния, которые на Влада бы не сработали, Михаил мог многое: мерцание, временная неосязаемость и черт знает что еще, он тоже порой открывал в себе новые умения. Как боец я не могла составить конкуренцию ни ему, ни Владу, ведь мои способности — это прямое влияние на разум, и перед большинством агентов с черной кровью я беззащитна.