«Буревестник» сильно накренило. Видно, большая волна ударила в борт. Злое, холодное море билось у самого уха. Тонкая перегородка казалась ненадежной, хрупкой. Дерево скрипело и стонало. А тут еще этот колокольный звон…

Спишевский повернулся на другой бок. «Все-таки надо заснуть. Заснуть! Иначе завтра снова будут это проклятое головокружение и тошнота».

Михаил Путивцев тоже еще не спал.

Вчера вечером ему позвонил Шатлыгин, спросил:

— Как ты смотришь, если мы Хоменко заберем в крайком?

Конечно, Шатлыгин мог решить этот вопрос и не советуясь с ним, с Путивцевым. Но он позвонил, спросил.

Путивцеву не хотелось отпускать Хоменко. С Колесниковым они хорошо сработались. И пока оба там — он спокоен за металлургический завод.

— Валерий Валентинович, — сказал он Шатлыгину, — вы же сами говорили, что нашему городу отдали много сил… Зачем же вы хотите ослабить городскую партийную организацию?..

Шатлыгин помолчал. Потом сказал:

— Хитрец! Знаешь мое больное место. Ну, пусть будет по-твоему…

Конечно, Путивцеву не надо было решать за Хоменко, но такова была его первая непосредственная реакция — не хотел он, чтобы такой партийный работник уезжал из Таганрога. Но поговорить с Хоменко обязательно надо. Надо, чтобы об этом звонке он узнал от него, от Путивцева, а не от других. Завтра на партактиве они увидятся, и он ему все скажет.

Путивцеву предстояло выступить с сообщением о ходе выполнения плана за 1936 год. Он собирался начать свое выступление на партактиве словами из обращения ЦК ВКП(б) «Ко всем членам партии, ко всем рабочим. О самокритике».

У Михаила была прекрасная память. Он мог цитировать наизусть целые страницы из партийных документов… Он быстро находил контакт с аудиторией. Когда выступал на комсомольских активах, случалось, от комсомолок к нему поступали записки совсем не деловитого характера. Однажды Ксеня, приводя в порядок его костюм, в кармане обнаружила сразу две такие записки… С тех пор он стал внимательнее: записок в его карманах Ксеня больше на находила.

…Петька видел уже второй сон. Будто идет он по берегу моря не с кем-нибудь, а с Наталкой. Она — в вишневом крепдешиновом платье, он — в отутюженной военно-морской форме. Наконец Петька останавливается и, как всегда, со значением достает свои именные карманные часы, протягивает их Наталке. А та не берет. И так вкрадчиво, волнующе говорит: «Ты поцеловал бы меня лучше!..»

Петька, конечно, сразу обнял ее — и проснулся. Досадно!

Пытался вспомнить, что ему снилось до Наталки. Что-то снилось, а что — не мог вспомнить.

С Наталкой у него сложились сладко-тревожные и болезненно-невыясненные отношения. В первый раз он увидел ее на пляже. Он только демобилизовался, на работу еще не устроился, послушался совета матери: «Погуляй, сынок. Наработаешься еще за долгую жизнь». И Петька гулял уже вторую неделю: побывал у всех ребят, с кем дружил до службы, вечерами ходил в кино, в городской парк культуры на танцы. Был даже в мюзик-холле с Лизкой — соседкой по улице.

После представления Петька предложил Лизке:

— Прогуляемся?

— Петя! Пусто кругом, страшно. А рядом — Черный мост. Ты знаешь, какие там живут бандиты? — Лизка прижалась к нему.

— Видали мы и не таких бандитов, — сказал Петька храбрясь.

Домой пришли уже за полночь. У калитки Лизку встречала мать с хворостиной в руке.

— Ты где шлялась? — накинулась она на дочь.

— Мам! Если только тронете… Если только тронете… — слезливо заговорила Лизка.

— Тетя! Как вам не стыдно, — вступился за девушку Петька.

— А ты молчи! Тоже мне, матрос с разбитого корабля!.. — обрезала Лизкина мать.

— Зачем вы так, мама?..

Петька еще несколько раз встречался с Лизкой. Только останутся они вдвоем, возьмет ее за руку — а она уже и млеет… Надоело… А вот с Наталкой… С Наталкой все было по-другому. На пляже она была не одна, а с подругами. Лузгали семечки.

— Не поделитесь, девчата, с отставным военным моряком? — крикнул им Петька.

— В каком чине в отставку вышли? — спросила Наталка.

— В адмиральском, конечно, — не моргнув глазом ответил Петька.

Девчонки засмеялись. Начало было положено.

Петька взял шкары, как он называл флотские брюки, бескозырку, полуботинки, спросил с улыбочкой:

— Разрешите причалить к вашему берегу?

Вечером Петька договорился встретиться с Наталкой на танцах. После пляжа он едва успел снова отгладить шкары, довел до зеркального глянца полуботинки и побежал на трамвай.

Наталка была уже на танцплощадке, а с ней еще одна девчонка. Тусклая какая-то, бесцветная. И еще четверо ребят. На эту, на тусклую, никто никакого внимания, а Наталку все наперебой приглашали танцевать. Дошла очередь и до Петьки.

— Так-то вы, значит? Сами пообещали, а что ж получается?..

— Что я обещала? — невозмутимо возразила Наталка.

— Кто эти четверо? — стараясь быть деликатным, спросил Петька.

— Я пригласила их для своей подруги, — невинно заявила Наталка.

— Четверых! Для вот этой… — сказал Петька, чуть набычась.

— Разве я знала, что они все придут?

— Понятно, — кисло сказал Петька.

Но случилось так, что через неделю вечером они с Наталкой долго гуляли по набережной, слушали, как шелестят волны.

Потом медленно поднялись по Каменной лестнице.

— Давай посидим… — вдруг предложила Наталка.

Они сели на скамейку в затененной нише, подальше от фонаря.

Наталка сидела рядом, тихая, присмиревшая.

Петька поцеловал ее. И она ему ответила…

«Буревестник» тяжело шел по волне. Неуклюже зарывался носом в воду. Иногда корма его оголялась, и винт вхолостую начинал бешено вращаться. Тут надо было быть начеку, не упустить момента, тотчас сбросить обороты, чтобы двигатель не пошел вразнос.

Николаю Ивановичу «Буревестник» не очень нравился. Делали его словно напоказ. Красивый, ничего не скажешь. Но рыболовецкий бот как пробка прыгал бы себе на такой волне, а «Буревестник» носом роет воду.

Николай Иванович переложил руль влево: глубина тут достаточная, не обязательно идти по каналу.

Теперь волны били в корму, подталкивали судно. Болтанка уменьшилась.

В этот выходной Николай Иванович собирался поехать в Приморку. Он родился в Приморке. Там же родились его отец и мать, брат и сестра. Теперь в Приморке осталась одна мать. Уж сколько звал он ее в город, а она ни в какую: «Уеду, а за могилкой отца кто присмотрит? Нет уж, сын, ты меня не зови».

Каждую осень Николай Иванович приезжал к матери, чтобы вскопать огород, очистить деревья в саду от сухих веток, помочь при засолке овощей.

Приезжал, конечно, и весной и летом. По надобности…

Привычное ухо Николая Ивановича отметило: колокольного звона почти не слышно. По его расчетам, скоро должна быть Петрушина коса. Чтобы не напороться на мель, Николай Иванович положил руль вправо.

Ветер стал быстро меняться. Подул верховой. Волны по-прежнему бежали к берегу, но глубинный ток воды уже изменил свое направление. Теперь огромные массы воды перемещались к югу, к Керченскому проливу, оголяя у северных берегов песчаные плешины и острые концы ракушечьих кос.

Николай Иванович глянул на небо: холодная верховка быстро очищала его. В прогалинах меж облаков все чаще проглядывала луна, и тогда полосы тускло-серебристого света плясали на вспененной, бурной поверхности моря. Они быстро возникали и быстро исчезали, копируя причудливые формы клубящегося неба.