— Дамы и господа, представляю вам мисс Вивиан Крейн и группу «Старлайт»!

Вивиан Крейн. Ее мама. Живая. Как такое возможно?

Зал взорвался аплодисментами. Флора увидела, как ее мама вышла из тени в освещенное прожектором пятно в центре сцены, встав спиной к зрителям. Даже так она приковывала к себе взгляды. Когда она наконец повернулась лицом, на нее смотрели все без исключения. Но она глядела только на одного человека. Контрабасиста. Отца Флоры. Сердце Флоры екнуло при виде их вместе, живых.

Заиграла музыка: дребезжание тарелок, протяжный стон кларнета, ритмичный бас в руках умелого музыканта. Вивиан открыла рот, и полившиеся из него ноты больше походили на чувство, чем на голос, и временные уши Флоры услышали в нем любовь и тоску, которая проникала в запястья, горло и сердце. Стало трудно дышать.

Картинка изменилась. Флора все еще была в «Домино», но теперь смотрела на мужчину, который кидал кости. Откуда-то она знала, что под его пальто скрывается форма патрульного полицейского. И знала, что его карманы раздуваются от полученных в качестве взяток денег, которые он просаживал за игрой, время от времени прикладываясь к фляжке с джином.

И вот она уже на улице. Идет снег, и она ждет в длинном элегантном автомобиле с матерчатой крышей с круглыми передними фарами и запасным колесом на багажнике. В открытые окна задувает колючий зимний ветер. Она сидит на пассажирском сидении. Время идет. Идет и снег. Из «Домино» выходят люди. Наконец, спотыкаясь, появляется игрок в кости, которого поддерживает молодой дядя Шерман.

— Точно не хотите чашечку кофе, чтобы протрезветь? — спрашивает он.

Мужчина качает головой.

— Холод взбодрит не хуже. — Он хлопает себя по щекам и идет к машине, а из переулка выходят родители Флоры. Отец поправляет воротник маминой енотовой шубы. Лунный свет отражается от заснеженной мостовой и подсвечивает их лица снизу. Отец наклоняется поцеловать маму, она смеется и тянется к нему, сгибая правую ногу в колене и отрывая от земли.

— С днем святого Валентина, любимый, — говорит она.

Нет, нет, нет. Флора знала, что случилось той ночью.

Белый мужчина садится в машину, расточая запах джина. Поворачивает ключ. Мотор чихает и заводится. Пытаясь отъехать задом, мужчина чертыхается, когда машина катится вперед и наезжает на бордюр. Он переключается на задний ход и едет задом, колеса скользят на снегу. Водитель наваливается на руль и тяжело дышит. Флора пытается закричать, но губы не слушаются.

Ее родители выходят на дорогу. Флора пытается дотянуться до руля, но рука не двигается. Мужчина за рулем давит на газ. Родители слышат рокот мотора и, все еще держась за руки, поворачиваются к автомобилю. Свет фар выхватывает яркие детали: их глаза, зубы, драгоценности на маме, которые словно упавшие звезды мерцают в темноте.

Водитель дергает ногой, намереваясь ударить по тормозам, но по ошибке жмет на газ. И вот Флора уже на улице и держит на руках отца. Чувствует, как жизнь перетекает из него в нее: мерцающий свет свечей, отраженный декой контрабаса, удар биты по мячу субботним утром, запах кукурузного хлеба из духовки воскресным днем. На короткий миг Флора видит взрывы в ночи, слышит запах пороха, страха и крови, замечает лицо капитана Жирара, освещенное пылающим в ночи пожаром. А потом снова мягкий свет, атласная кожа маминой шеи между ухом и ключицей, поцелуй и личико Флоры — сплошные карие глаза, розовые десны и пухлые щечки.

Руки отпускают отца и обнимают маму, и Флора впитывает воспоминания о подстриженных рождественских елках, горячих пирогах только из печи, весенних тюльпанах и зеленых летних озерах, музыке, идущей к горлу от самой земли. Во всех воспоминаниях, даже в детских, присутствовало личико малышки Флоры, как будто мама всегда хотела именно ее и всю жизнь копила в себе любовь, которую наконец произвела на свет в виде ребенка.

И тут мама умирает.

Белый мужчина вываливается из автомобиля, спотыкается, машет руками и выдыхает клубы пара в морозную ночь. Его шляпа падает, обнажая бледную плешь, обрамленную редкими седыми волосами. Он бухается на колени рядом с телами и всхлипывает. Брюки быстро промокают. Он прикрывает лицо руками, и Флора видит дюйм кожи и золотые часы на кожаном ремешке, которые он забыл завести.

И вот Флора уже стоит рядом с ним на коленях.

— Пожалуйста, — шепчет он, глядя на нее сквозь пальцы. Он где-то поранил костяшки, а на голове набухала шишка. — Я не знаю, что делать. Не могу так больше жить.

— Вам и не нужно ничего делать, — молвят чужие губы. — Осталось недолго.

— Слава Богу, — вздыхает он и опускает руки на колени.

Флора кладет руку поверх рук убийцы. Образы сменяются как в калейдоскопе: мужчина в майке и штанах сажает в саду деревья, утирая пот с загорелого лба, он же в полицейской форме вручает в участке тряпичную куклу плачущему грязному ребенку, он же, намного моложе, на свадьбе, стальная фляжка с джином в кармане его воскресного костюма. Затем фляжка превращается в графины, а потом в бутылки... и превращает смеющегося гладко выбритого брюнета в мутноглазую развалину, которая сейчас сидит рядом с ней.

— Что происходит? — спрашивает он. — Я вижу...

— Вы видите то же, что и я, — произносят губы. Рука накрывает его руку, и Флору тошнит от горя и потери. Мужчина выпучивает глаза. Вот он младенец в белом крестильном платьице, вот годовалый карапуз делает первые несмелые шаги по изумрудно-зеленому газону, вот ему пять и он катается на пони на деревенской ярмарке, а в десять поднимается на заснеженный вулкан. Вот он шестнадцатилетний в летних сумерках на проселочной дороге целует девушку, которая запускает пальцы ему в волосы, а пять лет спустя женится на той же самой девушке, единственной любви всей его жизни... если не считать джин, бросить пить который не помог даже сухой закон.

— Вы же знаете, я любил ее, — говорит он. — Почти как любил дышать. — Он говорит медленно, с расстановкой, словно каждое слово дается ему нелегко.

— Знаю. Но в этом и проблема любви — она не такая крепкая, как говорят.

— Я не боюсь. Рад, что вы здесь.

— Жизнь намного страшнее смерти.

Он хватает ее за руки.

— Подождите. Я не хочу видеть все. Можно без последней части? — Его тошнит, и он выкашливает последний выпитый джин.

— Они не страдали. — Взгляд перемещается на тела родителей Флоры, уже припорошенные снегом. — Более того, я позволю вам унести эту часть с собой, когда придет ваше время.

— Я готов нести ее до конца времен, если... если она приведет к... другому исходу.

— Хорошо. — Она на секунду закрыла глаза. — Но другого исхода не будет. Все умирают. Все. Это единственный конец любой правдивой истории.

Это предложение... Флора его уже где-то слышала. Она отчаянным рывком вернулась в свое тело. Кожа казалась туго натянутой, словно прижатой к костям. Флора вырвала руку, открыла глаза и вновь оказалась у входа в «Домино», совершенно разбитая. Что с ней произошло? Как так получилось, что она увидела последние минуты жизни родителей?

Хелен стояла рядом с ней и смотрела на часы.

— Ты в порядке? Выглядишь так, будто подхватила то же, что и повар.

— Все хорошо. — Не хотелось доставлять Хелен радость лицезреть ее в таком виде. — Генри меня ждет.

— Мы не всегда получаем то, что хотим, — произнесла Хелен. — Мы играем роли, которые нам выдали.

— Намекаешь на то, что я пытаюсь стать кем-то другим?

В лице Хелен промелькнуло недоумение, затем пришло понимание.

— Теперь ясно, как бы ты сказала то же самое.

— Генри меня ждет, — повторила Флора. — Так что прошу прощения...

— С чего ты взяла, что он все еще там?

— А кто бы уплатил залог?

— Может быть, я оставила записку Торнам, — пожала плечами Хелен.

Флору затошнило. Если мерзавка так поступила, то у Генри ожидаются неприятности. Нужно успеть добраться до тюрьмы первой.

— Не говори мне, что ты его любишь, — предупредила Хелен.