— Ты горничная? — спросила Аннабель.

— Аннабель! — Генри сгорал от стыда, мечтая стать невидимкой, перенестись назад во времени или просто залезть в большую коробку.

— Нет, я не горничная, — ответила Флора. — Я пилот. И да, статья мне понравилась. Итан верно изложил почти все факты.

— Ты похожа на нашу горничную.

— А еще Флора поет, — выпалил Генри, гадая, какие факты переврал. К стыду своему, он чувствовал облегчение, что вину за ошибки Флора возлагала на Итана. — И прекрасно поет. А твоя мама неправа, когда говорит, что леди не поют на сцене и не ездят на велосипедах. — Да уж, не так он представлял свое признание Флоре в том, что он преклоняется перед ее голосом. О боже.

— И ты, и наша горничная цветные, — гнула свое Аннабель. — Мама говорит, что из цветных получаются самые лучшие горничные. Наша иногда поет, хотя знает только псалмы.

— Какая интересная история, — сказала Флора, которая выглядела столь же сконфуженной, как и Генри. Он понадеялся, что Аннабель больше нечем их смутить.

Ах, если бы.

— Можно я оставлю его себе? — спросила малышка, поднимая платок.

Флора улыбнулась:

— Да, бери.

— Обещаю, я поделюсь им с Генри.

— Уверена, он будет рад. — Она поправила шляпку, подтянула перчатки и с облегчением улыбнулась, хотя в ее глазах плясали непонятные искорки. — А теперь мне пора. Была рада встретиться.

Она свернула к кладбищу, и Генри крикнул ей вслед:

— Флора! Я… — Что он хотел сказать? Что тоже рад встрече? Он это уже говорил, да и прозвучит фальшиво. Он откинул волосы со лба: — У-увидимся. Надеюсь.

Она оглянулась через плечо и помахала ему рукой. Ему хотелось сказать что-то еще, добавить определенности. Или сделать комплимент, чтобы спасти остатки достоинства. Но слова не шли на ум. Хотя их с Флорой разделяло всего несколько метров, казалось, что смущение растянуло это небольшое расстояние на многие мили.

Флора отвернулась и поспешила своей дорогой.

С танцевальной площадки «Домино» ведущие к сцене белые ступени выглядели внушительно. Они казались высеченными из того же мрамора, из которого вырезали скульптуры ангелов для церквей и кладбищ, и он веками выдерживал дожди и грозы. Сверху же все воспринималось намного прозаичнее: доски, выкрашенные глянцевой белой краской, которая отражала свет свечей, такие хлипкие, что вибрировали от музыки. Флоре приходилось ступать с осторожностью, чтобы доска не провалилась. Слишком многое в жизни совсем не то, чем кажется. Чудо, что она еще чему-то доверяла.

Но, спускаясь по ступенькам, Флора верила в себя. Она чувствовала внимание зала, чувствовала, как ее поддерживает верный ритм контрабаса Грэди. Этой надежности ей хватало. Флора взялась за микрофон сначала одной рукой, потом двумя, словно лаская чье-то лицо. Только думала она в ту минуту не о Грэди.

Она взяла первую ноту, остро ощущая, что Генри впервые за много недель нет в зале и, вероятно, он не пришел из-за их встречи в парке. Ужасный конфуз, пусть он и помог разорвать сковывающие их странные чары. Его отсутствие расстроило Флору сильнее, чем она могла бы предположить, и разочарование проникло в ее голос, но она не возражала. Между разочарованием и тоской невелика разница.

Она закрыла глаза и продолжила петь, сосредоточившись на нотах. Отрешенность от полного зала помогла, и к концу песни Флора почувствовала себя более собранной. Она открыла глаза и увидела, что Генри, как обычно, сидит за столиком напротив сцены. От удивления она сбилась и на четверть опоздала с первой строчкой куплета. Пришлось поспешить, чтобы вернуться в ритм. Музыканты помогли прикрыть оплошность, но Грэди покачал головой, жалостливо глядя на Флору.

Раздражение переросло в ярость, и эмоции явно окрасили песню. Флора забеспокоилась, что музыка выйдет из-под контроля, и это еще больше вывело ее из себя, но тут она с удивлением заметила, как ведут себя слушатели. Люди наклонялись вперед. Отставляли стаканы с коктейлями. Некоторые замирали, не донеся вилки до рта. Воодушевленная, Флора сосредоточилась на пении, вкладывая душу в каждую ноту. Ее смятение словно выползало из глубин сознания и заполняло комнату. Музыканты — особенно Грэди — подхватили настроение вокалистки, превращая жар в звук.

Она старалась не смотреть на Генри, пока ее не осенило: это ведь еще один способ придать силы ему и тому, что их связывало, что бы это ни было. Флора вспомнила, как боялась соприкосновения с землей и таящейся в нем опасности, когда только начала летать. Капитан Жирар научил ее, что единственный способ побороть этот страх — помнить, что управляешь самолетом ты, и он сделает то, что ты скажешь. Ничего страшного не случится. Вот так просто.

Флора повернулась к Генри и запела, жалея, что вообще его заметила, но эту ошибку легко можно забыть. Переживания — это всего лишь топливо, которое нужно сжечь, и она его сожжет.

К концу песни ее спина взмокла от пота. Последняя высокая нота воспарила вверх и камнем рухнула вниз, отскакивая от твердых поверхностей в зале и проникая в мягкие. Толпа взорвалась аплодисментами. На душе полегчало. «Я справилась! Все хорошо!»

Флора отвела взгляд от Генри и позволила себе улыбнуться, прежде чем исчезнуть за кулисами, не обратив внимания на недоуменный и обиженный вид Грэди.

Она смотрела Генри в лицо и по-прежнему владела собой, а значит, сумеет пережить происходящее, чем бы оно ни было.

Четверг, 6 мая 1937 года

Игра не шла из головы, пока Любовь шагал по улицам Сиэтла в облике Джеймса Бута, проходя мимо мужчин с запавшими глазами и картонными табличками о поиске работы. Время шло, миновала уже неделя, апрель сменился маем. День стал длиннее, земля покрылась молодой порослью, и в город наведалась Смерть. Она без предупреждения материализовалась в гувервилльской лачуге, где Любовь лежал на топчане и смотрел на небо сквозь трещины в потолке.

— Не понимаю, как ты вознамерился принести хоть какую-то любовь в эту грязищу. — Она села на перевернутый ящик из-под персиков. Свеча на полу снизу подсвечивала ее лицо, и тени подчеркивали ее усталый вид, пусть голос и источал высокомерие. — Вот честно, ты облегчаешь мне задачу.

— Ты удивишься. — Любовь нашел бутылку вина и два стакана. Вино было хорошим, купленным во время короткого визита во Францию.

— Красное? — спросила Смерть.

— Я больше не стану предаваться суевериям. Не дам тебе этого преимущества.

Смерть отпила вина. Любовь поднес стакан к губам, но не пригубил.

— Что ты натворила в Испании… — Голос сорвался.

— Прекрати. — Смерть подняла руку, пресекая дальнейшие слова. — Ты не знаешь, через что я прохожу.

— Иногда… — Любовь помолчал, взвешивая слова перед тем, как бросить их ей в лицо. — Иногда мне кажется, что у тебя совсем нет сердца.

— Ты ничего не знаешь о моем сердце.

— Зачем ты пришла?

Смерть глотнула вина, как всегда пряча свои мысли. Любовь попытался прочесть их по ее лицу, но ничего не получилось.

— Сказать тебе, что еще не слишком поздно.

— Для чего? Для тех людей в Испании уже точно все кончено.

— Отдай мне ее сейчас, — предложила Смерть, — и я не заберу у твоего игрока больше никого.

— Отменить игру? Ты к этому ведешь? — Раньше она никогда так не поступала. Но опять же, она никогда не выглядела так плохо. Любовь даже подумывал спросить, как у нее дела, не может ли он чем-то помочь, но тут же упрекнул себя за такую глупость. Смерть волновалась, боялась его победы.

Любовь усмехнулся и допил свое вино. Смерть обернулась кошкой и шмыгнула в ночь. Свеча догорела. Любовь наполнил стакан и опустошил его в темноте. Он ошибся, высмеяв Смерть. Нужно быть осторожнее.