Пять лет назад, с назначением нового главного, жизнь редакции превратилась в сущий ад. Новая метла не просто мела чисто. Стальная щетка уличного автоуборщика была по сравнению с ней полировочной бумагой.

Главный орал, как маршал на параде. Вкус его был тонок, как бревно в глазу. Предложенные в номер материалы он рубил решительнее, чем кавалерист шашкой рубит лозу на окружных соревнованиях. Когда из высоких двустворчатых дверей раздавался рев разъяренного льва, сидящая в приемной завредакцией Антонина Ивановна в отчаяньи взмахивала полными руками и, схватив из ящика письменного стола сверточек, бежала в туалет менять мокрые панталоны на сухие. С работы она уходила с прачечным свертком.

Интеллигентные сотрудники с высшим гуманитарным образованием превратились в сыщиков. Жизнь главного была подвергнута анализу вдоль, поперек и в глубину.

Ларчик открылся просто. Достигнув высокого назначения, о котором мечтал всю жизнь, главный женился накануне вступления в должность. Как принято у творческих личностей, он сменил старую жену на новую. И наутро понял потаенный смысл фольклорной идиомы: «Дышло тебе в глотку, чтобы голова не болталась». Эвфемизм «дышло» и оказался его слабым местом.

Новая жена была вчерашней студенткой, и понятной целью ее жизни на данном этапе была прописка. Муж прописал жену в квартиру, а жена прописала ему ижицу. В сущности, этой бытовой и даже банальной трагедии можно было посочувствовать.

Назвать жену секс-бомбой было все равно, что тактический ядерный боеприпас назвать малокалиберной гранатой. Ее звали Норочкой, а правильнее в таком случае было бы назвать норочкой тоннель метрополитена. Такие норочки становятся братской могилой морально неустойчивых мужчин.

Но ворота этого метро были буквально стальные. В первую брачную ночь муж убедился, что стенобитный таран изобрел неудачник в половой жизни. Час за часом он честно трудился, как шахтер с отбойным молотком, но это была лава не по его квалификации.

Норочка помогала, как могла. Она стонала, кричала, извивалась, энергично двигала обширными ягодицами вверх и вниз, кусалась и царапалась.

В кабинет главного редактора измученный муж впервые вошел с запудренным синяком под глазом. Таков оказался гонорар за нелитературный труд.

Начался ад. Прошлого главного оплакивали, как безвременно усопшего святого.

Через неделю Норочка влетела в редакцию. Бюст ее рассекал воздух, как спаренные боеголовки ракет большой мощности. Ягодицы двигались с силой паровой машины. Глаза сверкали от переизбытка гормонов. Редакция втянула головы в плечи и углубилась в текущие дела.

Норочка повернула ключ в дверях мужниного кабинета и потребовала исполнения, наконец, супружеских обязанностей. С косяка в приемной посыпалась штукатурка. Через час к главному вызвали «скорую». Еще через час он объявил выговор Рубилину и лишил квартальной премии Желтоперышкина.

– Надо что-то делать, ребята, – сказал после окончания рабочего дня Рубилин, разливая по стаканам «Хирсу».

– За успех! – поддержал Желтоперышкин, и стаканы со звоном столкнулись, расплескивая рыжую влагу на нечитанные рукописи молодых и безвестных дарований.

Нахрюкавшись, друзья выработали план действий. Желтоперышкин взял на себя достать у друга-ветеринара конский возбудитель. Рубилин обещал сделать так, чтобы Норочку пригласили в редакцию на совещание, а главного в это самое время вызвали к начальству. А Клячину предстояло исполнить супружеские обязанности своего главного редактора.

– Почему я? – жалобно отбрыкивался несчастный и, по традициям всех редакций, вполне бесправный и безгласный младший редактор.

– Во-первых, это приказ, – объяснил Рубилин.

– Во-вторых, ты еще молод, и потенция, судя по взглядам, которые ты бросаешь на поэтесс, у тебя высокая. Даже слишком, – польстил Желтоперышкин.

– В-третьих, считай это поощрением, – сказал Рубилин. – Я же вижу, что ты к ней неровно дышишь.

– В-четвертых: не лишишь ее этой проклятой девственности – пиши заявление об уходе, – заключил Желтоперышкин.

После «Хирсы» пили «Агдам», Клячин плакал и порывался писать завещание на обороте стихов в юбилейный номер.

«Конский возбудитель» оказался страшен. Клячин ощутил себя незначительным самоходным лафетом, пристроенным к мощному орудию, заряды которого неудержимо просятся к бою.

Перед дверью ему расстегнули брюки и втолкнули в кабинет.

– О! – заинтересованно сказала Норочка.

– Ого! – сказала она через тридцать секунд.

– А? – спросила она еще через тридцать секунд, молниеносно раздевшись.

– Ну! – потребовала она, раскинувшись на кожаном кабинетном диване в позе морской звезды.

– АААА! – отчаянно закричал Клячин и бросился так, как из окопа бросаются на встречный пулемет.

Атака на пулемет заканчивается горой трупов и перегретым стволом. Диван был сломан. Норочка напоминала семгу под майонезом. Но створки проклятого медвежьего капкана были целы!

– Уволю, – пообещала Норочка, открывая злые глаза.

Клячин сидел на столе главного и уныло рассматривал еще недавно столь мощное свое достоинство. Сейчас достоинства там было не больше, чем в тряпичном маятнике навсегда сломанных часов…

Хромая и растопыривая ноги, Клячин вернулся в кабинет и раздраженно швырнул в Желтоперышкина пачкой презервативов.

– Следующий! – прохрипел самоубийца и потерял сознание.

Желтоперышкин побледнел и кинул в стакан с водкой две крупные желтоватые таблетки конского возбудителя. Почему-то мелькнула мысль о Распутине, которого не брали ни яд, ни пуля.

Его принесли через час. У несчастного еще хватило сил попросить похоронить его на кладбище в Комарове.

Рубилин второй раз вызвал «скорую». Ощупал внутренний карман, махнул рукой, перекрестился и строевым шагом вошел в кабинет главного.

Судьба была к нему милостива. Освидетельствовав жалкий отросток и выслушав жалобный лепет о двоих детях и еще двух внебрачных, сделанных собственноручно, цирцея махнула рукой и грудями. Рука упала, груди мотнулись, Рубилин получил пинка и вылетел вон.

Тогда и возник план. Ответсекр дружественного журнала вскоре летел во Францию. На конференцию прогрессивных журналистов. После долгих уговоров он согласился.

Отколовшись вечером от делегации, он улизнул на Пляс-Пигаль, в квартал красных фонарей. В ужасе шарахаясь от парижских проституток и нервно поглядывая на часы, он вошел в лавочку, торгующую атрибутами разврата. От обилия обнаженных тел всех полов на глянцевых обложках его прошиб пот. Но жажда наживы не позволяла отвлекаться от цели.

Витрина была полна искусственными фаллосами всех размеров, цветов и форм. Продавец услужливо улыбнулся.

Все остальное время пребывания в прекрасном Париже чужой ответсекр трясся от страха и питался привезенными консервами.

Трое друзей сняли деньги со сберкнижек. Торг был долгим. Купец переводил водку и икру во франки, франки – в мохер, мохер – в рубли, и сумма получалась ужасная.

– Сколько бы я мог заработать, если бы не ваш хрен моржовый! – потрясал товаром поставщик. – Мне еще надо подарки семье купить, и чтоб все было французским!

Он вытряс из несчастных четыреста рублей! Но фаллос иногда стоит и больше. Иногда он, как свидетельствует история, дороже самой жизни.

– Красавец! – любовался Рубилин, взвешивая в руках нежно-розовый лом, годящийся для скалывания льда с тротуаров.

Желтоперышкин заправил четыре батарейки в длинную полость, как патроны в магазин винчестера. Он нажал красную кнопочку, и фаллос затрясся крупной тряской, как скорострельная зенитка.

– А мощность! – восхитился старший редактор.

Клячин налил в дырочку под пластиковой мошонкой стакан воды, подогретой согласно инструкции, и нажал синюю кнопочку. Ударил мощный фонтан.

– Лучше, чем в Петергофе! – оценил он. К искусственному супермену прилагался тюбик крема и флакончик духов.

Вот это механическое чудовище и подарили Норочке. Проблема была разрешена. Гибрид фурии и валькирии успокоился. Изобретательский гений человечества победил человечества же половую силу.