— Да, слышал, и после смерти не в милости, — отвечал тот со вздохом.

— А что такое? — спросил сосед.

— Видите ли, гвардия устала после похода, а потому для отдания воинских почестей назначены только армейские полки, из гвардейских идет конный.

— И притом, — заметил один из присутствовавших генералов, — почести поведено отдать по чину фельдмаршала… Значит, флот участвовать не будет.

— Это что-то похоже на разжалование!..

Говоривший не докончил начатой фразы; внимание всех было обращено на входивших четырех дам, по-видимому иностранок. За ними следовали два молодых человека и австрийский генерал с мальчиком, по-видимому сыном.

Вошедшие преклонили у гроба колени… Слезы блистали у них на глазах.

Пока присутствовавшие недоумевали и старались узнать имена незнакомцев, дочь покойного, графиня Зубова, шла навстречу прибывшим.

— Не ожидал, сестрица, что нам придется свидеться при таких печальных обстоятельствах, — говорил один из молодых людей, целуя у графини Натальи Александровны руку… — Вы не знакомы еще с моей матушкой, — и он подвел ее к пожилой даме.

Читатели, без сомнения, узнали в прибывших графиню Бодени княгиню фон Франкенштейн, ее сына с невесткой и Вольского с молодой женою. Генерал и другая пожилая дама были барон и баронесса Карачай с сыном — крестником Суворова. На другой день прибыли и родители Вольского.

Наступило 12 мая. Все улицы от набережной Крюкова канала до Александро-Невской лавры были сплошь полны народа, крыши и балконы домов были заполнены зрителями. Весь Петербург собрался провожать народного героя в место его упокоения.

С большой торжественностью начался в 10 часов утра вынос. Придворное и много столичного духовенства сопровождали гроб… Уныние царило вокруг и отражалось на лицах провожавших.

На угол Невского и Садовой улицы выехал навстречу похоронной процессии государь с небольшой свитой… Показался гроб, и государь снял шляпу. В это время сзади раздались рыдания. Государь обернулся и увидел плачущего генерала Зайцева… Не выдержал император Павел, и у самого из глаз брызнули слезы…

Пропустил государь процессию и возвратился во дворец. Весь день он был невесел, не спал всю ночь, беспрестанно повторяя: «Жаль… жаль…»

Процессия прибыла в лавру, гроб внесли в Благовещенскую церковь… Началось Богослужение… Кончилось отпевание, и залпы артиллерии и пехоты возвестили народу, что земля сокрыла навсегда прах великого воина и христианина.

Медленно начал расходиться народ по домам.

Не стало Суворова… Но Суворов жив вечно… Он живет в русской армии и из списков ее не исключен до сих пор. Живет он в народных песнях, картинах и легендах…

В дремучем лесу, среди болот, лежит огромная каменная глыба с пещерою внутри; ход в нее из-под болота. Дурная слава про это место: там блуждают синие огоньки, носятся бледные тени, слышатся тоскливые, жалобные стоны. Филин не пролетает над седым мшистым камнем, волк на нем не воет; крестьянин, невзначай сюда попавший, обходит дикое место, кладя на себя крестное знамение. Всегда здесь тихо и мертво; только ворон каркает по временам над каменной глыбой да вьется хищный орел, успокаивая клекотом своим старца, почивающего в пещере, внутри камня, неземным сном. Чрез малое отверстие брезжит оттуда тусклый, слабый свет неугасимой лампады да доносится глухое замогильное поминовение князю, рабу Божию Александру. В глубине скалы спит, как говорят люди, сам дедушка, склонив седую голову на уступ камня; давно он спит и долго спать будет. Только тогда, когда покроется Русская земля кровью, боевому коню по щиколотку, проснется великий русский воин, выйдет из своей усыпальницы и избавит отечество от лютой невзгоды!

Д. Дмитриев

Чудо-богатырь

I

Русское войско под командованием Суворова окружило турецкую крепость Измаил. Крепость эта считалась неприступной: одною стороной примыкала она к Дунаю и была защищена здесь высокой каменной стеной, а с других сторон ограждена была четырехсаженным земляным валом с глубоким рвом. 250 больших пушек и 40 тысяч гарнизона охраняли Измаил под началом опытного и храброго сераскира Аудузли-паши.

У Суворова же было только 28 тысяч солдат, и то ослабленных, изнуренных продолжительными походами и недостатком провианта.

Стоял декабрь 1789 года, хотя от непрерывных дождей всюду были грязь и слякоть.

Суворов немедля приказал готовиться к приступу.

Стали готовить лестницы и фашины ставить батареи в 40 саженях от крепости; пушек было мало, и турки только посмеивались над русскими.

За несколько дней до штурма в действующую армию под Измаилом прибыл из Бендер князь Борис Пронский, молодой, красивый гвардейский офицер.

Суворов принял князя Бориса, сидя на обрубке дерева перед простым столом, заваленным картами и бумагами. На графе была надета солдатская куртка из толстого зеленого сукна; седые редкие волосы на его голове были взъерошены; бледный, исхудалый, он не совсем еще оправился от тяжелых ран, полученных им в сражении при Очакове.

— Добро пожаловать, — сказал он князю. — Из каких краев изволил к нам пожаловать?

— Из Бендер, ваше сиятельство. У меня есть письмо от его светлости князя Потемкина.

— Письмо? Ну, подавай его сюда… Ты получаешь назначение состоять при действующей армии. Что ж, хорошо! Нашего полку прибыло, — прочитав письмо Потемкина, с улыбкою проговорил Суворов. — Князь советует пустить тебя в дело. Что, славы захотел? — насмешливо спросил Суворов.

— Нет, ваше сиятельство, я не добиваюсь ни славы, ни почестей.

— Так зачем же ты сюда приехал?

— Я дворянин и офицер, и мой долг обязывает меня быть при армии, — тихо ответил Пронский.

— Хорошо, — одобрил Суворов. — Ну тогда иди, устраивайся. Назначаю тебя под команду полковника Кутузова.

Когда молодой князь вышел из палатки Суворова, уже стемнело и солдаты разожгли костры и грелись около них. Князь направился к одному из костров, но вдруг его окликнули.

— Князь Борис, тебя ли вижу? — идя с распростертыми объятиями к Пронскому, весело воскликнул молодой ротмистр Дмитрий Николаевич Жданов, школьный товарищ и друг князя Бориса Пронского. — Какими судьбами?

— Долго рассказывать…

— Пойдем в мою палатку, там за чайком и поговорим.

— Смотри-ка, Хомяк, какого гостя я привел, — войдя в палатку, обратился Жданов к своему денщику.

Прозвище Хомяк денщик получил за свою неповоротливость и за нерасторопность. Старик денщик душой и телом был предан своему господину, молодому ротмистру, и любил его.

— Ах, ваше сиятельство! Вот радость-то!

— Ладно, Хомяк, приготовь-ка нам кипятку для чая да неси ром.

— Сейчас, сейчас! — Хомяк медленно вышел из палатки.

— Ну, теперь скажи, что привлекло тебя на эту кровавую бойню? Ведь ты, как мне помнится, всегда был против войны…

— Знаешь, Дмитрий, я просил бы тебя об этом не спрашивать до времени. Я сам расскажу тебе, только не теперь, — тихо ответил князь.

— Странно!.. Уж не влюблен ли ты? — пристально посматривая на приятеля, спросил Жданов.

— Нет… нет… — вспыхнув, ответил ему Борис.

Тут беседа приятелей была прервана приходом Хомяка. Он доложил ротмистру, что его желает видеть начальник дивизии.

Жданов поспешил к дивизионному, а князь Борис направился в свою палатку.

II

На крутом, обрывистом берегу Волги красиво раскинулась родовая усадьба князей Пронских, состоящая из огромного каменного дома с колоннами и еще двух домов, где помещался многочисленный штат дворовой прислуги.

К дому примыкал огромный сад и парк. В саду было много фруктовых деревьев, каменная оранжерея и парники, множество статуй, беседок затейливой архитектуры и мостиков, перекинутых через ручейки и канавки.

В двух верстах от княжеской усадьбы, тоже на берегу Волги, стояло большое село Михалково — родовая вотчина князей Пронских.