Лакоста ответил утвердительно.

Ушаков оделся и вышел с ним вместе; команда не дожидалась и уже двинулась от дворца.

Генерал на этот раз посадил Лакосту с собою в сани, и они быстро покатили сперва по набережной, потом по Неве, к 12-й линии.

Всё сделалось буквально так, как рассчитал Ушаков. Когда он и Лакоста прибыли к дому графа, команда находилась уже там. Шут повёл всех через чужой пустой двор сзади, во двор графский, к лесенке, ведшей на вышку, что итальянцы прозывают бельведером. Там жил старый граф.

Всё было пусто, так что, пропустив вперёд себя в светлицу шута, по коврам, неслышно, в переднюю в потёмках прошли и солдаты. Прошли беззвучно и притаились.

Лакоста как ни в чём не бывало начал пересказывать свою затруднительность шпионить теперь, когда произошла распря из-за него между государыниными женщинами.

Старый дипломат начал преподавать ему практические советы, как поправить сколько-нибудь дело для продолжения наблюдений, но речь его вдруг перервалась на полуслове, когда он заслышал странный шорох.

— Кто там? — крикнул граф Пётр Андреевич.

— Я, ваше сиятельство! — И из-под занавески ворвался стремительно Ушаков.

— Это что значит? — не столько с испугом, сколько со злостью спросил хозяин.

— Имею честь предъявить вам высочайший указ.

И перед старцем Андрей Иванович проделал опять свой фокус с полным успехом.

— За что это? — ещё не придя в себя от неожиданности, спросил, прочтя написанное, граф.

— Не могу знать.

— Правда?

— Точно так.

— Ты не один ведь?

— С людьми…

— Нельзя ли велеть им выйти, потому что с тобой намерен я поговорить, если хочешь, обстоятельно.

Ушаков дал знак, и ефрейтор со служивыми вышли в сени и расположились там.

Сообщение графа с глаза на глаз Ушакову протянулось на всю ночь, да захватило и часть дня. Лакоста же отпущен был скоро совсем, чтобы не мешать беседе. Тайна беседы этой известна была только одним собеседникам.

Но, видно, они столковались, потому что, оставляя людей, Ушаков просил графа только не показываться и к себе никого не принимать, обещая скоро выхлопотать и отмену принятой меры. Довольный собою, Андрей Иванович, видно, захотел, выходя от Толстого, убить двух бобров разом. Столковавшись, как можно полагать, со старцем, он задумал открыть свои подвиги светлейшему, чтобы и с него сорвать магарыч.

Вышло далеко не так. В самом конце игры заколодило. Слушал вначале Меньшиков сыщика более чем благосклонно и внимательно, но вдруг задал вопрос:

— Где же ты их оставил?

— Под арестом, в доме у каждого.

— Это зачем?

— Так велела государыня.

— Врёшь. Читай указ… я выслушал ведь, приказано взять?

— Я было и хотел, когда писал указ да и дал подписать его цесаревне, но её величество наказали только учинить дознание и… не трогать.

Светлейший сделал недовольную мину и крикнул.

— Продолжай!

— Я всё кончил, ваша светлость, покуда…

— Гм… а дальше что?

— Обо всём буду немедленно доносить вам.

— Жду чем скорее, тем лучше, не зевай, смотри, без награждения я не оставляю усердия.

— А теперь, ваша светлость, дворики свободные есть, вот роспись.

И подал челобитье, со списками.

Светлейший стал смотреть, да как напустится на сыщика:

— Ах ты, вор, бездельник! Ничего не сделал, а уж торговаться со мною норовишь!

И как пошёл, как пошёл!..

Андрей Иванович видит — неладно.

— Счастливо оставаться, ваша светлость!

А на поклон его — толчок в шею!

— Ступай вон, мерзавец!

Как сбежал с лестницы Андрей, сам не помнит. Приехал домой и заперся. У себя дал он полную свободу бешенству. Досталось же светлейшему от обиженного им и разгневанного Андрея, сознававшего, впрочем, свою полную неспособность тягаться с всевластным вельможею.

Насытив злость ругательством наедине и начиная успокаиваться уже, Андрей услышал из внутренних комнат, от жены, лёгкий стук. Отворил потаённую дверь, и глазам его предстала княжна Марья Фёдоровна Вяземская.

— Я к тебе, Андрюша, от княгини Дарьи Михайловны. Я у них была, как спровадил тебя взбешённый князь. Пришёл и рассказал, разумеется, виня тебя в неблагодарности. Услышав, что произошло у вас, княгиня на него вскинулась: «Что с тобой, Саша, самых преданных людей оскорбляешь. Ну за что облаял Андрея чего доброго, врага наживёшь вместо сберегателя» Гневливец смягчился и от имени своего и жены просит — ехать сейчас на мировую, с ним обедать.

Ушаков смягчился. Пошептал что-то на ухо княжне. Написал на листе и послал с нею, принявшись одеваться в парадную форму с особенным тщанием. По дороге он заехал во дворец и донёс государыне о своих действиях, когда её величество уже была совсем одета, тоже собравшись к светлейшему.

VI

Облава

Ушаков, выйдя раньше государыни, полетел ко дворцу светлейшего, сильно волнуясь от наплыва противоположных побуждений. Он был уверен, что, явившись теперь, найдёт уже княжну с подписанным указом и, следовательно, дворы можно считать верными; но в то же время сердился на себя, что мало запросил.

«И больше дал бы мерзец, если одумался!» — сказал про себя генерал, бросив епанчу и подымаясь во второй этаж. Там он увидел княжну Марью Фёдоровну, которая сунула ему в руки бумагу. Андрей Иванович, как человек аккуратный, получив указец, тотчас его развернул и прочитал до конца. Дочитав же, улыбнулся на подпись Данилыча «поскорее», не только обеспечивавшую получение, но даже дававшую надежду видеть скорейшее исполнение.

Чтение бумаги дало возможность княжне Марье Федоровне войти и заявить, что «прибыл гость желанный…».

Данилыч, когда был в духе, был не последний любитель устраивать сюрпризы. И теперь, при словах княжны, он встал из-за стола — уже сели они за обед, и щи были поданы, — встал и… притаился за дверью.

Едва Андрей Иванович пролез в узкие двери (какие тогда делали) и стал отвешивать княгине и прочим присутствовавшим поклоны, князь хвать его сзади за руки… Разыскиватель сразу понял, кто его облапил, но нарочно начал кричать:

— Стой! Кто тут? Оставь!

А князь держит и дальше не пускает идти. Ушаков думает повернуться — не тут-то было. Только топчется на месте. Возились, возились; светлейший вдруг повернул, как пёрышко, дюжего Андрея Ивановича к себе лицом и влепил ему крепкий поцелуй в лоб — на мировую…

Андрей Иванович почувствовал себя очень хорошо, но задумал понежничать и показать себя расчувствовавшимся от обиды. Откуда у него только взялись слёзы — так и закапали, часто таково…

— Бог вас простит, ваша светлость, что незнамо за что облаяли… ни в чём не повинного… Истинно кровью сердце облилось…

— Ну, ну… ладно, ладно! Мировая, — значит, ни слова о прошлом. А то…

Андрей благоразумно замолчал и перестал лицедейничать.

Вдруг вбегают с криком: «Государыня!» Все вскочили с мест и пошли навстречу её величеству.

Государыня под руку с цесаревною Елизаветою Петровною шли уже по парадной лестнице. За ними выступал граф Яков Вилимович Брюс, в паре с голштинским министром Бассевичем [39]. За Брюсом шёл граф Головкин, под руку с генерал-адмиралом. Из-за них же выглядывал толстяк князь Алексей Михайлович Черкасский в паре с Макаровым, а в хвосте — Дивиер с женою [40].

— Рады ли гостям? — здороваясь с княгиней хозяйкой, сказала государыня. — Вот я по дороге всех встречных подобрала да к вам привезла…

— Добро пожаловать… добро пожаловать! — повторял светлейший князь, пожимая руку каждому кавалеру, проходившему с лестницы в двери передней, а с сестрой своей молча поцеловался. Пропустив всех, князь последним вошёл в столовую, куда прошла государыня мимо залы.

— Соизвольте, ваше величество и ваше высочество, пожаловать в галерею, а здесь сей момент перекроют столы… ведь вы изволите осчастливить нас отобедать? — нашёлся князь Александр Данилович.