1956
«Смертный страх перед бумагой белой…»
Смертный страх перед бумагой белой…
Как его рассеять, превозмочь?
Как же ты с душою оробелой
Безоглядно углубишься в ночь?
Ни дымка, ни звука — тьма и снег.
Только тьма и снег в степи бескрайной.
Ни звезды, ни вехи — только тайна,
Только ночь и только человек.
Он идет один, еще не зная,
Встретится ль в дороге огонек.
Впереди лишь белизна сплошная,
И сплошная тьма, и путь далек.
Он идет, перемогая вьюгу,
И безлюдье, и ночную жуть,
И нельзя пожаловаться другу,
И нельзя в пути передохнуть.
Впереди ночной простор широкий,
И пускай в снегах дороги нет,
Он идет сквозь вьюгу без дороги
И другому пролагает след.
Здесь, быть может, голову он сложит…
Может быть, идущий без пути,
Заплутает, сгинет, но не может,
Он уже не может не идти.
Где-то ждет его душа живая.
Чтоб ее от горя отогреть,
Он идет, себя позабывая…
Выйди на крыльцо и друга встреть.
1956
«Какой обильный снегопад в апреле…»
Какой обильный снегопад в апреле,
Как трудно землю покидать зиме!
И вновь зима справляет новоселье,
И вновь деревья в снежной бахроме.
Под ярким солнцем блещет снег весенний.
Взгляни, как четко разлинован лес:
Высоких сосен правильные тени
По белизне легли наперерез.
Безмолвие страницы разграфленной
Как бы неволит что-то написать,
Но от моей ли немоты бессонной
Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь!
А под вечер предстал передо мною
Весь в перечерках черновик живой,
Написанный осыпавшейся хвоей,
И веточками, и сухой листвой,
И шишками, и гарью паровозной,
Что ветром с полустанка нанесло,
А почерк — то веселый, то серьезный,
И подпись различаю и число.
Не скрыть врожденный дар — он слишком
ярок,
Я только позавидовать могу,
Как, не страшась ошибок и помарок,
Весна стихи писала на снегу.
1956
«Бредешь в лесу, не думая, что вдруг…»
Бредешь в лесу, не думая, что вдруг
Ты станешь очевидцем некой тайны,
Но все открыл случайный взгляд вокруг —
Разоблачения всегда случайны.
В сосновой чаще плотный снег лежит, —
Зима в лесу обосновалась прочно,
А рядом склон сухой листвой покрыт, —
Здесь осени участок неурочный.
Шумят ручьи, бегут во все концы, —
Весна, весна! Но в синеве прогретой
Звенят вразлив не только что скворцы —
Малиновка, — уж это ли не лето!
Я видела и слышала сама,
Как в чаще растревоженного бора
Весна и лето, осень и зима
Секретные вели переговоры.
1956
«Дни мелькают — чет и нечет…»
Дни мелькают — чет и нечет, —
Жизнь осталась позади.
Что же сердце рвет и мечет,
Задыхается в груди?
Слышать слов моих не хочет,
Будто в рану сыплю соль.
Днем и ночью сердце точит
Злая дума, злая боль.
Знает сердце о причине
Всех скорбей моих и бед,
О смиренье, о гордыне
И что мне спасенья нет.
Но оно по горло сыто
Ложью всяческих прикрас,
И оно со мной открыто
Говорит не в первый раз,
Чтобы я, ему доверясь,
Не страшилась жить в глуши
И смелей порола ересь,
Если ересь от души.
Говорит не рифмы ради,
Не для красного словца,
Говорит не на эстраде, —
На исходе, у конца.
1956
«У твоей могилы вечный непокой…»
У твоей могилы вечный непокой,
Приглушенный говор суеты людской.
Что же мне осталось, ангел мой небесный!
Без тебя погибну в муке бесполезной.
Без тебя погибну в немоте железной.
Сердце истомилось смертною тоской.
Горе навалилось каменной доской.
1/VIII 56
«Мы рядом сидим…»
Мы рядом сидим.
Я лицо дорогое целую.
Я голову глажу седую.
Мне чудится возле
какая-то грозная тайна,
А ты говоришь мне,
что все в этой жизни случайно.
Смеясь, говоришь:
— Ну а как же? Конечно, случайно. —
Так было во вторник.
И вот подошло воскресенье.
Из сердца вовек не уйдет
этот холод весенний.
Тебя уже нет,
а со мною что сталось, мой милый…
Я склоняюсь над свежей твоею могилой.
Я не голову глажу седую —
Траву молодую.
Не лицо дорогое целую,
А землю сырую.